- Но разве ты не видишь - и я опечалена! Не уходи так!.. Подойди ближе!

Она притянула меня к себе, погладила мои волосы и на миг прижалась ко мне щекой.

- Улыбнись! - попросила она. - Улыбнись мне хоть раз - и уходи!

Я изобразил улыбку и, закрыв лицо руками, выскочил из ее квартиры.

На улицах города было еще безлюдно. Большинство магазинов и лавок не успели открыть. Мимо меня проносились почти пустые трамваи и автобусы с заиндевевшими стеклами. Я шел куда глаза глядят. По пути все чаще попадались дома с почерневшими фасадами. Асфальт сменился брусчаткой, потом - булыжником… Я продолжал идти. От ходьбы мне стало жарко - и я расстегнул пальто. Вскоре город остался позади. Я пересек несколько каналов по льду, миновал железнодорожный мост. От мороза ресницы мои заледенели, и я все ускорял шаг, почти уже перешел на бег. С обеих сторон меня обступали сосновые посадки. С ветвей деревьев падали комья снега. Меня обогнали несколько велосипедистов. Где-то вдалеке простучал колесами поезд. Я шел, ни о чем не раздумывая. Немного погодя я увидел справа от себя замерзшее озеро и катающихся на льду людей. Я повернул в ту сторону. Небольшой лесок, через который пролегал мой путь, был весь исчерчен пересекающимися тропками. Маленькие, посаженные совсем еще недавно сосенки трепетали под тяжестью снега. Они походили на стройных девочек в белых пелеринах. Наконец я вышел к озеру, на берегу которого стоял деревянный двухэтажный дом - гостиница с рестораном.

По ледяной глади скользили девушки в коротких юбках и парни в гольфах. Кто стремительно мчался большими кругами, кто вертелся на месте. Несколько парочек, взявшись за руки, катались за мысом. Размеренно покачивались их молодые стройные тела. По ветру развевались пестрые шарфы девушек и светлые волосы парней.

Проваливаясь почти по колено в снег, я прошел вдоль берега и, обогнув ресторан, направился к небольшому лесочку, смутно припоминая, что однажды уже бывал здесь, но когда и как называется это место - не мог бы сказать.

На пригорке, в двухстах - четырехстах метрах от ресторана, я остановился под старым деревом и стал наблюдать за конькобежцами.

Вероятно, я шел уже не менее четырех часов. Я и сам не знал, зачем пришел сюда, почему не повернул назад. Но голова моя болела уже не так сильно. Тело не жгло, как от комариных укусов. И только в душе была ужасающая пустота. Самые яркие, исполненные, как мне казалось, глубочайшего значения дни моей жизни неожиданно оказались позади. Близкие уже к осуществлению заветные мечты рухнули, и действительность предстала передо мной во всей своей неприглядности.

Но я не чувствовал никакой обиды, никакой злобы, только печаль. Именно так и должно было случиться. Ведь она меня совершенно не любила. Да и за что меня любить? Никто еще меня никогда не любил. А женщины странные существа. Мой хотя и небогатый жизненный опыт привел меня к выводу, что женщины вообще не способны любить. Женщины вечно сожалеют о несбывшихся желаниях и утраченных возможностях, стараются всячески утвердить свое ущербное самолюбие, - и все это представляется им проявлениями любви. Не успел я так подумать, как понял, что несправедлив к Марии. Что бы ни произошло между нами, в ней нет ничего от подобных женщин. Она страдает совершенно искренне. И не только потому, что ей жаль меня. Видимо, она не нашла во мне того, что искала. Но что именно она искала? Чего не хватает ей во мне, вернее сказать, в наших с ней отношениях? Трудно понять женщину. Ты думаешь, что она отдала тебе все, а она не отдала тебе решительно ничего. Ты считаешь ее самым близким себе человеком, а она бесконечно далека от тебя. Горько даже думать об этом.

А ведь все могло быть иначе… Могло быть… Но Мария права: изменить уже ничего нельзя. Любые мои усилия, во всяком случае, не приведут ни к чему хорошему…

Но по какому праву она так обошлась со мной? До сих пор я не сознавал пустоты своей жизни. Одиночество представлялось мне пусть мучительным, но естественным состоянием. Я и не предполагал, что у меня могут быть какие-то радости. Так я жил до того часа, когда увидел Марию - точнее, ее портрет. Она вывела меня из мрака на свет, - и я понял, что есть другая, настоящая жизнь. Только тогда я наконец понял, что и во мне есть духовное начало. И вот Мария покинула меня с той же неожиданностью, с которой вошла в мою жизнь. Но я уже не могу погрузиться в обычную свою спячку. Отныне до самого своего последнего дня мне предстоит скитаться, знакомиться с людьми, говорящими на языках, мне известных и неизвестных, и везде, во всех искать Марию Пудер, мадонну в меховом манто. Я уже заранее знал, что мне ее не найти. Но отказаться от поисков было свыше моих сил. Всю жизнь я буду обречен искать нечто несуществующее. Таков ее приговор, и все же я не могу понять, за что она осудила меня на такие муки!

Будущее рисовалось мне в самом мрачном свете. И ради чего мириться с жалким существованием? Ради чего? Внезапно мысли мои прояснились, и - как будто пелена спала с моих глаз - я узнал место, куда привели меня долгие блуждания. Это же озеро Ванзее! Однажды, когда мы ехали на поезде в Потсдам, чтобы осмотреть Сан-Суси Фридриха Второго, Мария показала мне из окна вагона этот холм и поведала о том, как более века тому назад здесь покончили самоубийством несчастный поэт Клейст и его возлюбленная.

Что же привело меня именно сюда? Почему я выбрал это направление сразу же, как только вышел из дому? Та, которой я верил больше всех на свете, сказала мне, что двое людей могут сблизиться только до определенной границы. Может быть, я пришел сюда не случайно? Не опровергает ли ее слова добровольная смерть двоих любящих? Может быть, я хотел обрести утраченную веру, напомнить себе, что любовь не всегда останавливается на полпути? Не знаю. Мне трудно восстановить теперь ход своих мыслей. Помню только, что внезапно у меня подкосились ноги. С необыкновенной ясностью я увидел перед собой два мертвых тела. Струйки крови, как и их судьбы, слились навсегда воедино. Вот они, возлюбленные, передо мной - и вместе!

Я бросился бежать назад.

С озера доносился веселый смех. Парни и девушки, поддерживая друг друга за талию, продолжали кататься. И, казалось, это начало их совместного нескончаемого путешествия. Дверь ресторана то и дело распахивалась, и оттуда доносились звуки музыки и топот танцующих. Туда тянулись уставшие парочки - одни, чтобы согреться и выпить стаканчик грога, другие, вероятно, потанцевать.

Все веселились, наслаждались жизнью. А я? Моя замкнутость, сосредоточенность в себе отнюдь не доказывают превосходства над ними. Скорее наоборот. Невелика заслуга - держаться особняком от людей; ведь все живут по законам этого мира, выполняют свой долг, что-то создают. А что представляю собой я? Никчемный, бесполезный человек, которого грызет червь сомнений. Эти деревья, облепивший их свет, этот деревянный дом, граммофон, это озеро, окованное льдом, наконец, эти люди, все они приносят хоть какую-то пользу. В их существовании есть некий - пусть на первый взгляд и неприметный - смысл. Я же качусь неизвестно куда, словно сорвавшееся с оси колесо, и еще пытаюсь оправдать себя. Нет никаких сомнений, что я абсолютно ненужный человек. Лишившись меня, мир ничего не утратит. Никто не ждал от меня ничего хорошего, да и я не ждал ни от кого добра. Должно быть, именно тот момент, когда я пришел к такому выводу, стал поворотным пунктом в моей жизни. Именно тогда я полностью убедился в своей бесполезности и никчемности. Лишь изредка у меня появлялось ощущение, будто я еще способен жить полнокровной жизнью. Но через несколько дней оно снова растворялось в мысли о собственном ничтожестве. От этой мысли я уже так и не смог избавиться. Даже теперь, по прошествии стольких лет, я хорошо все помню, особенно тот миг, который навсегда сломил мое мужество и обрек на полное одиночество. Мне ясно, что и тогда я не ошибся в вынесенном себе приговоре.

Я почти бегом выбрался на шоссейную дорогу и зашагал в сторону Берлина. За весь день я не съел даже корки хлеба, но не чувствовал голода, только легкое поташнивание. Погруженный в свои невеселые думы, я с трудом волочил словно налитые свинцом ноги. И чем ближе я подходил к городу, тем сильнее становилось мое отчаяние. Трудно, даже невозможно смириться с мыслью, что отныне я вынужден жить без нее, без той, которую люблю. Как нелепо все это получилось! Но как бы тяжело мне ни было, я не пойду просить милостыню. Унизительно, да и бессмысленно… А что, если покончить самоубийством? Вот тогда она ^будет раскаиваться и казнить себя до конца своей жизни. Я кровью впишу в ее сердце память о себе, и она никогда уже не сможет меня забыть.