561

ни и деятельности ссыльных Богораз изобразил в некоторых рассказах Колымского цикла), были добровольными посредниками в отношениях между царской администрацией и чукчами и, по мере своих возможностей, защитниками их интересов. Таким образом, этнография ссыльных весьма отличалась лишь описанием фактов, а первая зачастую активно вмешивалась в изучаемую жизнь.

В чукотских стойбищах Богоразу дали имя Вэип — «по предполагаемому сходству моего лица с каким-то торговцем из кавралинов, умершим лет десять тому назад», было у него и другое прозвище — «Пишущий человек» («На реке Росомашьей»).

Чукчи охотно рассказывали ему свои сказки, позволяли записывать шаманские заклинания и не скрывали ничего из того, что его интересовало. «Пишешь на морозе карандашом, — вспоминал Богораз, — руку отморозишь, писавши, об жесткую бумагу, а потом ничего, отойдет. Потом на ночлеге, в тепле, пишешь вместо чернил оленьей кровью». Вскоре Богораз со своей тетрадью записей приобрел славу знатока шаманских заклинаний, и бывало, что молодой шаман приезжал к нему с подарком и с просьбой: «А ну-ка погляди в свою колдовскую книгу, выскажи, какое заклинание против весенней слепоты».

После столкновения чукчей с русскими казаками в 1895 году на Анюйской ярмарке, закончившегося победой чукчей (это событие описано Богоразом в большом очерке «Пьяная ярмарка»), чукчи предложили В.Г. Богоразу стать главным старшиной оленных чукчей, или, как его называли обычно, «чукотским королем». Для поддержания «королевского» престижа чукчи предлагали ему в дар стадо, оленей и трех молодых жен.

Жизнь в чукотских стойбищах дала Богоразу множество интереснейших наблюдений, богатых, «цветных», как говорил сам писатель, впечатлений. Вернувшись из первой поездки, он по материалам, собранным в чукотских стойбищах, «сразу, одним залпом» написал два рассказа («Кривоногий» а «На стойбище») и с отбывшим срок товарищем послал их в редактировавшийся В.Г. Короленко журнал «Русское богатство»: Короленко, мол, «тоже сибирский и якутский» и «поймет лучше всякого другого». Рассказы Богораз подписал псевдонимом Н.А. Тан. Впоследствии Владимир Германович беллетристические произведения издавал под псевдонимом Тан, научные работы надписывал своей настоящей фамилией, «...Так я стал, — шутил Богораз, — человеком двуличным, двойственным. С правой стороны Богораз, с левой, незаконной, — Тан».

562

«Послал в вооружился терпением. Не близкий свет — Колымск. Пока туда дойдет, пока оттуда. Почта приходит три раза в год. И меньше, как в год, письмо не обернется. Год прошел, минуло три почты. Я уже и ждать перестал. В четвертую почту стали разбирать пачку полученных журналов, добрались до «Русского богатства». Кто-то развернул и читает: «Кривоногий» — рассказ Н.А. Тана. Начался, конечно, шум. По этому поводу товарищи коммунисты (члены коммуны. — Вл. М.) даже качали меня и уронили на пол. А потом вздумали крестить в беллетристы, — принесли ковш холодной воды и вылили на голову. Спасибо, что в прорубь не опускали. Дело это было зимой. А вечером устроили ужин — тоже холодный-прехолодный. Строганая мерзлая рыба, мерзлое белое масло, мерзлая брусника, твердая, как крупная дробь. Помнится, даже и речи говорили. И речи не холодные, а довольно горячие».

В.Г. Богораз причислял себя к так называемой сибирской школе писателей, то есть к школе писателей-реалистов демократического направления, «рожденных Сибирью» и отразивших в первых своих произведениях жизнь туземных и пришлых ее обитателей. В.Г. Короленко был ее зачинателем и пионером и вместе с тем учителем следующего за ним поколения «сибирских беллетристов ссыльного состава»: Елпатьевского, Якубовича, Серошевского и Богораза.

В сибирской ссылке, «Сибирском университете» — «куда поступали по Владимирской дороге, после предварительного стажа... в предварилке, по экзамену в московской Бутырке...» — Короленко был «деканом факультета общественных наук» и при этом факультете «основал, особое литературное отделение». Так образно охарактеризовал В.Г. Богораз значение и роль Короленко в собственной литературной судьбе и литературной судьбе других писателей «сибирской школы», творчество которых непосредственно связано с творчеством Короленко. «Если хорошенько вдуматься, — пишет В. Г. Богораз о рассказе Короленко «Сон Макара», — то видишь, что от этого рассказа ведет начало не только беллетристика, но также и этнография, созданная ссыльными. Короленко не был присяжным этнографом, но его подход к сибирскому быту и людям и чувствам был этнографический подход. Почувствовать душу Макара мог только писатель с этнографическим чутьем».

В статье «В.Г. Короленко и сибирская школа писателей» Богораз прямо указывал на «Сон Макара» как на непосредствен-

563

ный источник всей дальнейшей своей деятельности — и как писатели-беллетриста и как этнографа.

Зимой 1886 года, сразу после ареста, в камере, Богоразу попался номер «Русской мысли» с этим рассказом Короленко. «Я стал читать его с самозабвением, с жадностью, как умирающий от жажды припадает к живому роднику... Теперь, ретроспективно, через тридцать пять лет, я соображаю и чувствую, что именно в эту минуту я уже стал и беллетристом и этнографом, Это была, разумеется, только потенция, но она во мне дремала и ждала подходящей обстановки, чтоб проявиться»¹.

Впечатления, полученные от поездки к чукчам, превратили потенцию в осуществленную действительность.

Первые рассказы Тана из жизни чукчей — «Кривоногий», «У Григорьихи» и другие — представляют собой художественно обработанные и расширенные дневниковые записи: «живые впечатления Севера владели моей памятью так безусловно, — признавался позже писатель, — что даже не позволяли почти никаких романтических вставок и новых переделок, согласно законам искусства»².

Рецензенты часто утверждали, что Тан как художник находится в полном плену факта, не решаясь на творческое художественное обобщение, что его рассказы лишь «фотография» и представляют собой «бескрылый этнографизм», В большинстве случаев подобное утверждение объясняется только недостаточным знакомством писавших с этнографией, и поэтому каждый подавшийся им в художественном произведении новый для них факт из области материальной и духовной культуры более или менее экзотического народа они относили не к области художественной литературы, а к области науки. Для ученых творческая переработка материала Таном в его художественных произведениях очевидна. Известный этнограф, член-корреспондент АН СССР Д.К. Зеленин в статье «В.Г. Богораз — этнограф и фольклорист» писал об эмоциональных, но противоречивых описаниях одного и того же явления в разных работах Богораза и объяснял это тем, что «беллетрист в нем часто боролся с ученым и нередко побеждал, о чем знают все этнографы, бывшие на докладах и лекциях В. Г. Богораза»³.

564

Даже в самых первых своих рассказах этнографический, познавательный материал Тан подчинял художественным задачам.

Он не демонстрировал экзотику быта «дикарей», не идеализировал «примитивный народ», он подошел к изображению жизни чукчей как писатель-реалист, как гуманист, отдавая должное положительным качествам их характера — искренности, выносливости, неутомимости в борьбе с природой, любви к детям, поэтичности, но в то же время показал варварскую дикость их старых обычаев, бедность, эксплуатацию бедных богатыми.

Суровую и величественную романтику увидел писатель в жизни презираемых «культурными» европейцами чукчей, в «племени людей, рожденных от «беломорской жены» (как называют себя чукчи в эпических рассказах и преданиях), которые «от поколения к поколению, с незапамятных времен, так привыкли к борьбе с морем, морозом и ветром, что без нее жизнь показалась бы им лишенной содержания и смысла. Это были охотники, нападавшие с копьем в руках на огромного белого медведя, мореплаватели, на утлых кожаных лодках дерзавшие лавировать на негостеприимном просторе полярного океана, люди, для которых холод был стихией, океан — нивой, а ледяная равнина — поприщем жизни, — вечные борцы с природой, тело которых было закалено как сталь и мышцы не уступали неутомимостью ни одному из диких зверей, пробегавших среди пустыни, — воины, привыкшие считать естественную смерть постыдной и бессильную старостью — наказанием судьбы, которое следует сокращать добрым ударом ножа или копья...» («На каменном мысу»).