– Может быть, мы спустимся со звезд и приступим к ужину? – сухо предложила Оливия.

Блюдо следовало за блюдом. Камбала, морской угорь и мерлан с соусом из шафрана и серой амбры, пироги с олениной и каплунами с гарниром из зеленого горошка, ломти говядины и баранины, салаты, сладкий картофель и артишоки подавались на серебряной посуде. Сэр Роберт Бэннет в своем огромном доме старался идти в ногу со временем. Гости пользовались новомодными серебряными вилками, пил ч пиво, мускат и рейнское вино из венецианских бокалов, закончив трапезу абрикосами и сладостями. Робин, однако, едва ли сознавал, что он ест, и лишь изредка бросал взгляды на соседей. Оливия болтала о пьесе и сомневалась, что они смогут ее поставить.

– У нас есть всего шесть дней, чтобы написать, разучить и отрепетировать текст, а также изготовить костюмы и декорации. Облака должны быть достаточно крепкими, чтобы поддерживать богов и добродетели, и боюсь, что они проломят головы стоящим внизу простым смертным – то есть нам.

Молодой человек с военной выправкой и открытым приятным лицом склонился над столом, отвечая ей.

– Можете не опасаться облаков, мисс Оливия. Я сам подвешу их и закреплю на канатах. Доверьтесь Джону Сэведжу. Я воевал в Нидерландах и попадал там в такие переделки, что теперь мне все нипочем. Ваши облака будут столь же тверды, как земля, и опустятся вниз легко, как перышко.

– Мы будем вам очень признательны, – откликнулась Оливия.

– Можете верить Джону Сэведжу, – повторил солдат.

– Вера, Джон, – промолвил бледный задумчивый молодой человек, сидящий рядом с Сэведжом, – бывает двух сортов: личное, независимое суждение или же религиозное чувство. Какой же придерживаешься ты?

Солдат с уважением посмотрел на говорившего.

– Об этом лучше скажи мне ты, Энтони. – И он начал почтительно внимать собеседнику, распространявшемуся на эти высокие темы.

– Люблю тебя слушать, – с восхищением воскликнул Джон Сэведж, – хотя когда ты кончаешь говорить, я не знаю, стою я на ногах или на голове!

Энтони, чью фамилию Робин вскоре услышал, слабо улыбнулся, в то время, как третий мужчина, старше первых двух, разразился шумным монологом.

– Мой дорогой Бейбингтон,[49] по-моему, подобные речи вы вели за столом леди Шрусбери,[50] когда были пажом в ее доме. Помню, как мой друг граф Аремберг:[51] сказал мне за бокалом поссета[52] «За что я люблю вас, капитан Фортескью, так это за то, что вы никогда не смешиваете вино с философией!» Герцог д'Алансон – третий в нашей маленькой компании – похлопал меня по плечу и согласился с графом.

Этим трем именам – Бейбингтону, Сэведжу и Фортескью – в течение следующего месяца предстояло стать известными всей Англии. В тот момент Робин ничего не слышал о них, но его удивило, что эти три абсолютно разных человека, по-видимому, очень близки между собой. Простой солдат, привыкший работать руками, философ-дилетант со склонностью к отвлеченным диспутам и хвастливый капитан Фортескью. Последний был старшим из трех, и Робина вообще удивляло, как он мог оказаться гостем в Хилбери-Мелкум. В разговоре он постоянно щеголял знатнейшими именами, представляя их обладателей своими лучшими друзьями. Этот хвастливый болтун напоминал капитана из балаганной комедии. Одет он был под стать своим речам – в желтый атласный камзол, серый плащ с золотыми кружевами и штаны из голубого бархата.

– У нас здесь будет пьеса-маска, верно? – громко воскликнул капитан. – Когда я обедал с его светлостью герцогом де Гизом[53] в Париже, нас развлекали актеры из королевского театра. Никогда еще не видал такой компании. Бернардино де Мендоса был среди них наименее знатным.

Мистер Бейбингтон толкнул под локоть капитана Фортескью. Имя Мендосы, произнесенное громогласно, достигло главного стола, в то время как его вряд ли следовало вообще произносить в английском доме. Все присутствующие отлично знали, что испанский посол Бернардино де Мендоса был два года назад выдворен из Англии за участие в заговоре Трогмортона. Сам сэр Роберт с возмущением глянул на капитана, но того это ничуть не смутило.

– Как я сказал, – продолжал он, – Мендоса – незначительное лицо. Но сейчас этот парень – испанский посол во Франции, и если часто общаешься со знатью, то волей-неволей встречаешь и его. Знаете, мистер Бейбингтон, он болтал такое, хотя я этому не верю… – Фортескью понизил голос, но Робину удалось расслышать слова: – …шестьдесят тысяч человек, сэр, во главе с герцогом Пармским.[54]

Больше, однако, он ничего не услышал, ибо сэр Роберт, опасаясь дальнейших нескромностей капитана Фортескью, а может, просто потому, что пища подошла к концу, поднялся со своего стула в центре главного стола. Сказав два слова соседям, он начал обходить столы, в то время как его музыкант, мистер Николас Булз – низенький, толстый и важный человечек – подошел к Робину.

– Завтра, во время репетиции маски, будет пение, мистер Обри. Мы встречаемся после ужина в длинной галерее. Вы, конечно, споете партию с листа?

Робин согласился. Это занятие входило в традиционное воспитание джентльмена, и он не пренебрегал им.

– Надеюсь, что смогу это сделать. Я не обладаю диапазоном дрозда, но в состоянии спеть больше нот, чем кукушка.

– И все ноты – четвертные, держу пари, мистер Обри!

Капитан Фортескью встал напротив Робина, оперевшись обеими руками о стол с серебряной посудой и сверкающими бокалами. Его круглая физиономия побагровела, враждебный взгляд пожирал юношу. Нагло усмехаясь, так чтобы это видели Сэведж и Энтони Бейбингтон, он явно намеревался продемонстрировать на Робине свое остроумие.

– Почти все – четвертные, мистер Обри, – поспешно вмешалась Оливия Чеверил. – Музыка – драгоценное искусство, и его следует расходовать бережно. Так что четвертные ноты…

– И ни одной восьмой, капитан Фортескью, – спокойно и весело закончил Робин. – Завтра утром, перед завтраком, в каком-нибудь укромном уголке парка мы с вами наедине споем дуэтом и тогда выясним, действительно ли ваше пение столь же неповоротливо, сколь ваш ум.

Капитан Фортескью отшатнулся, явно опешив. Он рассчитывал поставить этого мальчишку на место, увидеть его смущение и величаво удалиться, помахивая расшитым кружевом плащом. А вместо этого парень, не моргнув глазом, вызвал его на дуэль. Но прежде чем он успел придумать ответ, его оттеснил Джон Сэведж.

– Я спою вместо вас, капитан Фортескью. Встретимся в пять утра, любезный мистер Бретер, – обратился он к Робину Обри. – Я знаю отличное местечко для состязания в пении.

– Нет-нет! – прозвучал успокаивающий возглас, и между Сэведжом и капитаном Фортескью появился сэр Роберт.

– Мистер Сэведж готов на все – от устройства облаков в большом зале до состязания в пении в парке. Но петь мы будем только после ужина в длинной галерее – каждый свою партию и в полном согласии. Сегодня вечером леди просят устроить танцы, которые, надеюсь, также пройдут в дружественной обстановке.

Улыбающийся сэр Роберт отвел в сторону капитана Фортескью и Джона Сэведжа и Робин с удивлением заметил, что он относится к капитану с явным почтением. Что могло быть общего у сэра Роберта Бэннета из Хилбери-Мелкум с подобным вертопрахом? Робин обернулся, чтобы задать этот вопрос Оливии, но увидел, что она куда-то отошла, а на ее месте стоит мужчина средних лет и среднего роста, в простом темно-красном костюме с абсолютно незапоминающимся лицом. Нос и рот были самыми обыкновенными, глаза – скучного зеленовато-серого оттенка, цвет лица – не загорелым от пребывания на воздухе и не бледным от сидения дома, а сероватым, а голос – лишенный характерности тона, по которой его можно было бы запомнить.