– О, если бы я обладал вашим даром, мистер Грегори! – воскликнул он. – Какую пользу я извлек бы из этого для безопасности ее величества и для блага королевства!

Мистер Грегори не имел пристрастия к восторгам, даже если он верил в их искренность, а в данном случае это было не так.

– Обладай вы подобным даром, – сухо ответил Грегори, пожав плечами, – вам бы пришлось, прежде чем использовать его, излечить руки от дрожи. – Бросив взгляд на лицо собеседника, которое бороздили морщины, свидетельствовавшие о разгульной жизни, он добавил: – Боюсь, что время для исцеления уже миновало.

Кристофер Воуд не обиделся на эти слова. Напротив, он сохранил раболепное и слегка виноватое выражение.

– Несколько месяцев назад вы могли бы с полным основанием сказать это. Но теперь, когда я узрел лучшую сторону…

Воуд возвел очи горе, и елейная улыбка скривила его физиономию, ни в коей мере ее не улучшив.

– Да-да, – резко оборвал его Грегори из Лайма. – Лучшая сторона бутерброда – та, на которой намазано масло.

Он повернул стул, чтобы смотреть в лицо Воуду.

– Вы сказали, несколько месяцев назад. По-моему, прошло семь месяцев с тех пор, как вы предложили сэру Френсису шпионить за вашими друзьями, работать на нас, делая вид, что работаете на них.

– Семь месяцев назад я увидел свои заблуждения в истинном свете…

– Весьма возможно, – снова прервал его мистер Грегори и передал ему письмо. – Ну, отправляйтесь и проследите, как будет принято письмо.

Мистер Грегори был философом. Те, кто обманывают других, должны ожидать, что в конце концов обманут их самих. Он не был догматиком и мог взвешивать все за и против так же бесстрастно, как и Энтони Бейбингтон. Конечно, бывают исключения из правил, но Грегори очень сомневался, что сэр Френсис Уолсингем относился к их числу. Государственный секретарь имел слишком много ушей и глаз у стен и замочных скважин залов совета стран Европы, чтобы один из купленных им агентов в свою очередь не продал его.

– А Кристофер Воуд продал бы родную мать за пинту канарского, – закончил Грегори свой безмолвный монолог. – Так почему бы ему не продать сэра Френсиса? Пусть Господь превратит меня в болтливого попугая, если я выпущу этого Воуда из поля зрения!

Он вытащил записную книжечку, куда записывал агентов Уолсингема и миссии, им порученные. Кристофер Воуд не являлся исключением в ту эпоху, когда заговор накрывал стол для политиков, а измена служила приправой к блюдам. Он был младшим сыном в богобоязненной католической семье в Ланкашире,[125] но родился с пороком в крови, сделавшим его картежником, мошенником и распутником. Отвергнутый семьей и лишенный состояния, Воуд изобрел собственную религию, став секретным агентом предателей в Англии и беженцев-изменников во Франции. Продав себя одной стороне, он разыскал сэра Френсиса Уолсингема и точно так же продался другой. У него хватило хитрости сообщить своим католическим хозяевам во Франции и на севере Англии, что он добился места в штате государственного секретаря, и убедить их, что таким образом они заполучили верного друга в самом сердце вражеского лагеря.

– Не очень ценного друга, – сухо заметил Грегори, закрывая книжечку.

Ни та, ни другая сторона не доверяли Кристоферу Воуду ни важных тайн, ни серьезных поручений. Он был всего лишь мальчиком на побегушках и разносчиком писем, получая за свои утомительные труды скудное жалование.

С письмом в сумке Воуд покинул Барн-Элмс и завтрашним вечером прибыл в Хилбери-Мелкум. Все свои действия он обставлял величайшей секретностью. Скачущие рядом с ним верхом видели, как Воуд постоянно оборачивался назад, чтобы проверить, не преследуют ли его, а сидящие с ним за столом наблюдали, как при малейшем шуме на улице он заявлял, словно бросая вызов судьбе:

– Это за мной! Ну что ж, я покажу им, как нужно достойно умирать!

Было шесть часов вечера, когда Воуд поставил лошадь в конюшню, подкрался к парадному входу и постучал быстро и в то же время тихо, как будто за каждым кустом прятался мировой судья. Когда дверь открылась, он скользнул в холл, запер ее за собой и застыл, тяжело дыша и прислушиваясь.

– Сэр Роберт дома? – шепотом осведомился Воуд.

– Да, сэр, – ответил слуга.

– Я должен немедленно его видеть. – Приложив ухо к двери, он затем снова выпрямился. – Все в порядке. Скажите сэру Роберту, что приехал мистер Воуд.

Посетителя провели в комнату, где Синтия Норрис когда-то терзала клавесин, а щеголеватый молодой джентльмен, услышав это, решил спасти несчастную девочку. Вскоре явился сэр Роберт.

– Вы из Франции?

– Я привез письмо.

– Дайте его мне.

Сэр Роберт сломал печать и дважды прочитал послание.

– Вы знаете его содержание? – спросил он.

– Я знаю только, что лорд Пейджет, вручая его мне, был весьма жизнерадостен.

– Вполне возможно, – кивнул сэр Роберт. – Каким путем вы ехали?

– Через Саутэмптон.[126] Я высадился сегодня, рано утром, – ответил Кристофер Воуд, потирая глаза, словно ему было трудно держать их открытыми.

– В моем доме вам будет предоставлена лучшая пища и самая мягкая постель, – тепло сказал сэр Роберт, вставая со стула.

Однако, Кристофер Воуд с печальным вздохом ответил, что этой ночью ему не удастся воспользоваться пуховой периной. Сэр Френсис Уолсингем, покарай его Бог, суровый и подозрительный хозяин, а он должен срочно доставить государственному секретарю письма от британского посла в Париже.

– Я отклонился от своего пути, чтобы заехать к вам, сэр Роберт, и теперь должен наверстать время ценой еще одной бессонной ночи. Но я проголодался и нуждаюсь в куске пирога и бокале вина, чтобы не свалиться с лошади.

Сэр Роберт распорядился подать гостю ужин в комнату и, пока Воуд ел и пил, расспрашивал его об отношениях герцога де Гиза с Генрихом Валуа и о том, какие успехи делает принц Беарнский[127] в своем нищем королевстве. Мистер Воуд отвечал наобум, так как у него было к хозяину дома более важное дело, требующее весьма деликатного подхода.

– Сэр Роберт, – заговорил он, кончив ужин. – В лондонский дом Уолсингема время от времени поступают документы и сведения, о которых следовало бы знать честным патриотам и тем, кто трудится денно и нощно, ради восстановления в Англии истинной веры.

Бедой мистера Воуда было стремление красочно расцвечивать свои фразы. Желая тем самым усилить впечатление пылкой искренности, он на деле только вызывал к себе недоверие. Сэр Роберт привык к опасностям не меньше, чем сама Елизавета, и его едва ли могли напугать слова этого жалкого плута.

– Несомненно, – промолвил он, поглаживая бороду, – к нему поступает информация, иначе он не был бы сэром Френсисом Уолсингемом.

– Она поступает из Флоренции.

– Из Флоренции? – удивленно переспросил сэр Роберт Бэннет.

Какое участие могло принимать крошечное итальянское герцогство в великих событиях, сотрясающих мир? Рим, Мадрид, Амстердам, Париж, Вена – другое дело. В калейдоскопе политических комбинаций новости из этих городов могли занимать важное место. Но почему великого герцога Тосканского должно заботить положение в Англии?

– Не думаю, мистер Воуд, что нам следует не спать ночами из-за сведений из Флоренции.

Однако, мистер Воуд продолжал настаивать.

– Сэр, посол герцога Тосканского в большой милости у короля Филиппа.

– Следовательно, он едва ли станет посылать информацию сэру Френсису Уолсингему, – ответил сэр Роберт.

– Как знать, – улыбнулся Кристофер Воуд.

Разве он сам не работал на обе стороны, подобно половине дворянства в Шотландии и значительной его части в Англии?

Сэр Роберт прочитал его мысли.

– Возможно, вы и правы. В наши дни общество утратило понятие о честности, – нравоучительно заметил он.