– Джино Муратори? – повторил Стаффорд.

Синтия покачала головой и, тщетно пытаясь скрыть смущение, взяла на клавесине несколько аккордов.

– Ну, по крайней мере, мы уточнили одно имя – Эрколе Толентино. Его нам и следует постараться заполучить. Благодарю вас. – И мистер Стаффорд с поклоном вышел из комнаты. Послав стрелу наудачу, он попал в цель.

Пробежав через зал, Стаффорд ворвался в библиотеку с таким возбуждением на лице, что сэр Роберт и его сын с тревогой обернулись к нему.

– Что еще произошло? – осведомился сэр Роберт.

– Говорите, – добавил Хамфри.

Мистер Стаффорд плюхнулся в кресло, его дикий взгляд перебегал с одного на другого.

– Только подумать, что мы никак не могли догадаться! Ведь и вы и я, мистер Хамфри, отлично знали, кто такой Карло Мануччи! А вот мисс Синтия сразу же дала ответ! Правда, я уверен, что она позволила бы отрезать себе язык, лишь бы взять его назад. Я прочитал ей список имен итальянских певцов и музыкантов, которые могли бы почтить своим присутствием наш праздник, и спросил, знает ли она кого-либо из них. Эрколе Толентино, Луиджи Савона, Карло Мануччи? «Это не музыкант, – ответила девушка, – а слуга в пьесе». Вспомните, мистер Хамфри, тот день, когда мы в Итоне репетировали пьесу, а приход Френсиса Уолсингема прервал нашу репетицию.

Хамфри уставился на секретаря, как на сумасшедшего.

– Карло Мануччи! – повторил Стаффорд, пытаясь заставить юношу припомнить. – Кто может быть Карло Мануччи?

Наконец Хамфри Бэннет все понял.

– Разрази меня Бог! Робин Обри! – воскликнул он, вскочив на ноги и побледнев от злобы. – Неужели он вечно будет попадаться у нас на пути. Чтоб ему поскорее сгореть в аду!

Лицо Стаффорда исказила отвратительная усмешка, сделавшая его как никогда более похожим на гадюку.

– Думаю, мы можем позаботиться, чтобы он, подобно своему отцу, сгорел не в аду, а на земле. У инквизиции длинные руки и острый взгляд, хотя они и смотрят искоса из-под капюшона.

Секретарь алчно облизнул губы.

– Мистер Хорек сегодня вечером добрался до курятника и благодарен ее величеству за прозвище. – Стаффорд сидел, гримасничая, усмехаясь и потирая ладони от омерзительной радости, которая могла бы заставить содрогнуться кого угодно. Перед его глазами стоял тот день в Итоне, когда он подвергся такому унижению.

– О, он снова будет стоять на коленях, но не так нарядно одетый и не с такой довольной физиономией, а мы не станем дарить ему банты! На нем будут желтый балахон и дурацкий колпак, в руках – зажженная свеча, а измученные глаза будут смотреть не на родную Англию, а на мадридскую площадь и снежные вершины Гуадаррамы![140]

– О чем вы говорите? – недоверчиво воскликнул сэр Роберт. – Карло Мануччи – шпион, разрушивший наши надежды и превративший в муравейники все доки Англии, в действительности…

– Робин Обри. Да, сэр.

– Мальчик!

Мистер Стаффорд кивнул. Он никогда не мог понять до конца Робина Обри. Что-то в этом пареньке ускользало от него. Но теперь многое прояснилось.

– У него была мечта, делавшая из него мужчину, когда он был еще мальчиком, и мальчика, когда он уже стал мужчиной. Она дала ему силы совершить невозможное.

Бэннет повернулся к сыну.

– А что скажешь ты, Хамфри?

Юноша мрачно кивнул.

– Я должен был догадаться без всяких доказательств, будь у меня чуть больше мозгов, чем у головастика. Робин всегда опережал меня – ив малом, и в великом. Если мы надеемся на лучшую жизнь, могущество, триумф нашей веры, нового монарха, то именно ему суждено погубить наши надежды. Даже Синтию Норрис, – Хамфри кивнул в сторону двери, – даже ее он отобрал у меня!

– И ты этому веришь?

– Иначе как бы она могла помнить то, что забыли мы? Карло Мануччи – это роль слуги в пьесе, которую мы ставили с Итоне, а мы с вами, Стаффорд, – два глупца – посмеивались, считая, что она ему подходит. Мы, репетировавшие эту пьесу вечер за вечером, о ней забыли, а Синтия помнит! Вы сказали, что она дала ответ, не задумываясь. Если бы она подумала, то ничего бы вам не сказала! Карло Мануччи – слуга в пьесе! Конечно, девушка помнит это так же хорошо, как и каждое слово, каждый взгляд, каждое прикосновение Робина! И у нее хватило хитрости хранить свою тайну!

Хамфри стоял с искаженным злобой лицом, сжимая и разжимая кулаки. В эту минуту он ненавидел Синтию почти так же, как Робина.

– Он научил ее хитрости, – вновь заговорил Стаффорд. – У него самого ее было в избытке. Прекрасная романтическая история о маленьком флоте, снаряжаемом для мести за отца! Какая смелость! Какое благородство! Какой достойнейший образец сыновней почтительности! А тем временем он шныряет по докам Филиппа, выдавая себя за итальянского дворянина!

Хамфри громко выругался.

– Считает, словно бакалейщик, баррель за баррелем…

– И кулеврину за кулевриной, солдата за солдатом, покуда полностью не завершит свой список, – добавил мистер Хорек голосом, несколько утратившим радостное возбуждение. – В результате Четем кишит корабельными плотниками, а Уолсингем едет в Плимут!

– Господи, и все мы должны разбиться о такое ничтожество, словно о скалу! – крикнул Хамфри. – Он одурачил нас! Распустил слух, что собирается стать вторым Дрейком, а мы развесили уши!

– Да, но в его истории есть одно слово правды, – возразил Стаффорд, несколько воспрянув духом, – и это может нас утешить. Он ведь собирался устроить аутодафе, не так ли? Ну что ж, с помощью Кристофера Воуда аутодафе состоится, только не в Атлантике, а на Кемадеро в Мадриде!

В картине сожжения Робина, представшей перед его глазами, мистер Стаффорд обрел поистине великое утешение.

Но сэр Роберт Бэннет побарабанил по столу и промолвил:

– Вы рассуждаете как дети.

Уже некоторое время он почти не обращал внимания на то, что говорили его сын и секретарь. Они сыпали словами, полными злобы и бешенства, злорадно предвкушали то, что могло никогда не произойти, в то время как к дому, где они находились, все ближе подступала смертельная опасность, для отражения которой, если оно вообще возможно, требовались величайшие хладнокровие и рассудительность.

– Твоя мальчишеская страсть, Хамфри, и ваше оскорбленное самолюбие, Стаффорд, нам не помогут, – заявил старик, и оба собеседника с удивлением взглянули на него. Лицо его было напряженным, взгляд – затравленным.

– По-вашему, вы поступили очень умно, Стаффорд, отправившись в музыкальную комнату со списком певцов и лютнистов? «Карло Мануччи? – Это роль в пьесе!» Девушка дала ответ, не задумываясь, и вы сразу же поняли, что Карло Мануччи в действительности Робин Обри! Отлично! Он у нас в руках! Но что думает Синтия, сидя в комнате?

Этот вопрос явно не приходил в голову ни Стаффорду, одержимому злобной радостью, ни Хамфри, охваченному гневом.

– Вы полагаете, она не поняла, что ваш перечень певцов – ловушка? Да, девушка в нее попалась, но вместе с ней вы затащили в западню и нас всех! Теперь Синтии известно, что вы знаете, кто такой Карло Мануччи. Но почему вам понадобилось это знать? По доброте душевной? И как вообще вы услышали о Карло Мануччи? Откуда вы знаете, что человек, носящий это имя, представляет какой-то интерес? Я вас спрашиваю, мистер Стаффорд! Если Синтия Норрис любит этого парня, Робина Обри, как она, по-вашему, поступит? Теперь девушка в каждом углу этого дома будет чуять опасность для своего возлюбленного. Что же она сделает для его спасения?

– Она не может его спасти, – упрямо возразил Стаффорд. – Воуд будет в Пуле, и доберется до Франции, прежде чем его смогут задержать. Для Робина Обри нет спасения, сэр Роберт!

– А для нас есть? Робин Обри – агент Уолсингема в Испании. Думаете, Синтии об этом неизвестно? Она не разделяла эту тайну целый год с Фелиппесом и Уолсингемом?

– Безусловно, нет, сэр, – упорствовал мистер Стаффорд. – Общеизвестно, что Уолсингем хранит свои секреты при себе.