Высокий, худой, в черной мантии, отороченной коричневым мехом, лорд Уолсингем подошел к двери и распахнул ее настежь.

– Прошу, – холодно бросил он через плечо.

Друзья прошли за Уолсингемом через галерею, увидели в сумеречном свете зеленый внутренний сад из окон справа и оказались перед закрытой дверью, охраняемой двумя рослыми дворцовыми стражами в красных мундирах с золототканными тюдоровскими розами. Они отсалютовали сэру Фрэнсису алебардами, украшенными кисточками; отполированные топорики сверкали, как зеркала. По сигналу лорда Уолсингема один из них открыл дверь. Сэр Фрэнсис и его спутники молча переступили порог. Дверь захлопнулась, они оказались в дальней галерее, и сэр Фрэнсис подвел их к двери слева, возле которой тоже стояли два стража.

Сэр Джервас отметил, что и эти дворцовые стражи были молодые, рослые, атлетически сложенные красавцы. Значит, недаром шла молва, что королева любит окружать себя красивыми мужчинами. Рассказывали, что один из таких красавцев лишился переднего зуба и был тотчас уволен.

Они прошли в дверь, распахнутую стражем, и оказались в просторной прихожей, сверкавшей великолепным убранством – золотыми розами на алом фоне. Там томились в праздном ожидании с полдюжины блестящих джентльменов.

Навстречу сэру Фрэнсису вышел камергер с жезлом и по одному его слову исчез, раскланявшись, за маленькой дверью, охранявшейся парой рослых красивых стражей – казалось, все они были отлиты из одной формы. Камергер тут же вернулся с сообщением, что ее величество примет сэра Фрэнсиса и его спутников.

Из открытой двери доносились звуки клавесина. Возможно, ее величество и была занята разнообразными и очень важными государственными делами, как утверждал сэр Фрэнсис, подумал Джервас, но сейчас, вероятно, они не оторвали ее от дел. Иначе почему им тотчас же была дана аудиенция с высочайшего соизволения?

Они вошли в королевские покои. Сэр Фрэнсис опустился на колено и левой рукой тайком дал им знак последовать его примеру.

Они оказались в небольшом зале. Три стены украшали дорогие гобелены. Сюжеты, изображенные на них, были незнакомы Джервасу, даже если бы у него была возможность рассмотреть гобелены внимательней. Из высокого окна открывался вид на парадную лестницу дворца, реку и золоченую королевскую барку, пришвартованную там вместе с целой флотилией более мелких судов.

Все это бросилось в глаза Джервасу. Но потом он уже видел перед собой только королеву, перед которой снова преклонил колено. В тот день на ней был ярко-розовый наряд. По крайней мере, таков был фон переливающейся парчи, затканной рисунком, изображавшим глаза. Создавалось впечатление, что ее величество исполнена очей, которыми одновременно разглядывает посетителей. На королеве, как и при первой аудиенции, было невообразимое множество драгоценностей; огромный стоячий воротник из кружев, веером раскрытый у нее за головой, был почти вровень с верхушкой высокого парика, перевитого жемчугом.

Какое-то время после прихода посетителей королева была все еще поглощена игрой на клавесине, завершая музыкальную фразу. Одним из многих проявлений королевского тщеславия было желание прослыть хорошей исполнительницей. Королева не гнушалась любыми слушателями.

Рядом с королевой стояла высокая белокурая дама. Две других, блондинка и брюнетка исключительной красоты, сидели возле окна. Прекрасные руки королевы наконец замерли над клавишами; сверкая перстнями, она потянулась за шарфом с золотой каемкой, лежавшим на клавесине. Королева близоруко прищурила темные глаза, вглядываясь в посетителей. От подрисованных карандашом бровей разбежались глубокие морщинки. Она, вероятно, отметила, что спутники Уолсингема – красивые парни, на которых приятно посмотреть. Оба выше среднего роста, но если один чуть повыше и более крепкого сложения, то другой более миловиден. Возможно, холодный и расчетливый сэр Фрэнсис принял во внимание это обстоятельство, когда пригласил их к королеве, не испросив предварительно ее согласия на аудиенцию. И хоть он был уверен, что ее величество ничем им не поможет, а лишь перепоручит ему разобраться в их бедах, они, по крайней мере, не вызовут королевского гнева. Пусть сами убедятся в его, Уолсингема, правоте.

– В чем дело, Фрэнк? – резко спросила она своим грубоватым голосом. – Кого вы приводите ко мне и зачем? – И, не дожидаясь ответа, вдруг обратилась к Джервасу.

Оливер, стоявший позади, уже поднялся вслед за Уолсингемом. Джервас, не заметив, что они встали, все еще преклонял колено перед королевой.

– Избави бог! – воскликнула она. – Поднимитесь, юноша. Ведь я не Папа, чтоб целый день стоять передо мной на коленях.

Джервас поднялся, слегка смущенный, не сообразив, какую возможность для льстивых похвал, столь милых сердцу тщеславной женщины, дает ему это восклицание. Но его мужская привлекательность возместила в глазах королевы недостаток бойкой льстивости.

– Зачем вы привели их, Фрэнк?

Уолсингем вкратце напомнил ей, что этих двух молодых моряков она недавно произвела в рыцари в знак благодарности за их подвиги в боях с Армадой.

– Они обращаются к вашему величеству с нижайшей просьбой, памятуя о своих былых заслугах перед Англией и в залог будущих.

– С просьбой? – Беспокойство мелькнуло в глазах королевы. Она обернулась к высокой белокурой даме, наморщив острый с горбинкой нос. – Как я сразу не догадалась, Дейкрс. Видит бог, если речь пойдет о деньгах, либо других воздаяниях из казны, прошу вас не утруждать себя. Война с Испанией разорила нас.

– Речь пойдет не о деньгах, ваше величество, – смело вступил в разговор Джервас.

Королева с явным облегчением потянулась к серебряной филигранной корзиночке, стоявшей на клавесине, и неторопливо выбрала цукат. Возможно, зубы ее испортились и потемнели из-за пристрастия к засахаренным фруктам.

– Тогда в чем же дело? Изложите свою просьбу, юноша, не стесняйтесь.

Но Джервас уже преодолел свою застенчивость, о чем свидетельствовал его ответ:

– Это не просьба, как выразился сэр Фрэнсис, ваше величество. Я пришел искать справедливости.

Королева вдруг подозрительно сощурилась и опустила поднесенный ко рту цукат.

– О, мне хорошо знакома эта фраза. Мой бог! Она на устах у каждого искателя теплых местечек. Ну? Выкладывайте свою историю и покончим с этим делом.

Цукат исчез меж тонких накрашенных губ.

– Прежде всего, мадам, – заявил Джервас, – я имею честь передать вам письмо. – Он шагнул вперед, инстинктивно опустился на одно колено и протянул ей конверт. – Не угодно ли принять его, ваше величество?

Уолсингем нахмурился и сделал шага два вперед.

– Что это за письмо? – насторожился он. – Вы не сообщали мне о письме.

– Какое это имеет значение? – сказала королева и принялась рассматривать печать. – Чей же это герб? – Она сдвинула брови. – От кого письмо, сэр?

– От милорда Гарта, если угодно, ваша светлость.

– Гарт? Гарт? – Она словно перебирала что-то в памяти. Вдруг лицо королевы оживилось. – Боже, да это же Роджер Тревеньон… Роджер… – Она вздохнула и испытующе посмотрела на Джерваса. – Кем вам приходится Роджер Тревеньон, дитя мое?

– Смею надеяться, другом, мадам. Я ему друг. Я люблю его дочь.

– Ха! Его дочь! Вот как? У него есть дочь? Если она похожа на своего отца, вы счастливы в своем выборе. В юности он был очень хорош собой. Стало быть, он женат? Никогда об этом не слышала. – В голосе королевы послышалась грусть. – Но я долгие годы вообще ничего о нем не слышала. Роджер Тревеньон! – Королева снова вздохнула, задумалась, и ее лицо смягчилось до неузнаваемости. Потом, словно опомнившись, королева сломала печать и развернула лист. Она с трудом разбирала почерк.

– Что за каракули, господи!

– Граф Гарт писал его, будучи вне себя от горя.

– Ах, вот как! Что ж, вероятно, так оно и было. Тем не менее, в письме он лишь констатирует сам факт послания, рекомендует мне вас и заклинает помочь вам и ему, ибо у вас одна цель, о которой вы мне сообщите. Итак, Роджер попал в беду, верно? И, попав в беду, он, наконец, вспомнил про меня. Так поступают все люди. Все, но не Роджер. – Королева задумалась. – Мой бог! Он, вероятно, вспоминал меня все эти годы, вспоминал, что я в долгу перед ним. Боже правый, сколько лет минуло с той поры!