И Маргарет замолчала с видом оскорбленного достоинства. Желтоватая звезда впереди продолжала расти. Отражение от нее извилистой световой дорожкой бежало по воде. В конце концов она оказалась фонарем на корме корабля, и лодка, ударяясь о борта высокого галеона, подошла к входному трапу. Наверху стоял человек с фонарем. На фоне освещенного шкафута четко вырисовывался его силуэт.

Лодка бросила якорь у трапа, и дон Педро предложил ее светлости подняться. Она отказалась. В этот момент она была в замешательстве и не совладала с собой. Она сопротивлялась, угрожала. С корабля кинули веревку. Матрос поймал ее конец и сделал затяжной узел. Набросив его на Маргарет, он стянул узел у колен. Потом ей подняли руки и осторожно затянули узел под мышками. Дон Педро тут же подхватил Маргарет и усадил на плечо. Поддерживая свою ношу левой рукой, он схватился за лестницу правой рукой и начал подниматься. Маргарет поняла, что сопротивление бесполезно: ее подтянут, как груз, на веревке, и она выбрала из двух зол меньшее. На шкафуте, ярко освещенном фонарями, дон Педро спустил Маргарет. Веревка, которую подтягивали на корабль по мере их подъема, змеей лежала на палубе у ее ног. Дон Педро распустил затяжной узел и освободил Маргарет.

На палубе у входного трапа их ждал Дюклерк, хозяин галеона, с фонарем в руке. У комингсов стояли двое – крепкого сложения джентльмен и высокий худой монах-доминиканец в белом облачении и черной монашеской накидке. Остроконечный капюшон, закрывавший голову, затенял его лицо.

Первый быстро шагнул вперед и, низко поклонившись дону Педро, что-то тихо ему сказал. Это был дон Диего, управляющий графа Маркоса, тот самый, что снарядил корабль в Англию, как только до него дошла весть, что хозяин ждет его там.

Монах, скрестив под просторной накидкой руки, неподвижный, как статуя, оставался на месте. Уловив вопросительный взгляд дона Педро, дон Диего с готовностью объяснил его присутствие. В католической Испании ни один корабль не мог выйти в море без духовного пастыря. Он жестом подозвал монаха и представил его как Фрея Луиса Сальседо. Священник и аристократ поклонились друг другу, всем видом выражая взаимное уважение. Выпрямившись, монах снова скрестил руки. Свет фонаря на мгновение выхватил из тени капюшона его лицо. Маргарет мельком увидела его – аскетическое, худое и бледное с мрачно горящими глазами. Их взгляд проник холодком страха в ее отважную душу – страха, какого она еще не испытывала с момента похищения. В этом быстром взгляде она почувствовала зловещую угрозу, неприкрытую злобу, перед которой ее душа содрогнулась, как содрогнулась бы от проявления сверхъестественной силы.

Потом дон Педро сообщил Маргарет, что лучшая каюта корабля в ее распоряжении и дон Диего проводит ее туда. Она растерялась на какой-то миг, но стояла, высоко подняв голову, вскинув подбородок, глядя гордо, почти с вызовом. Наконец она повернулась и пошла за управляющим, и дон Педро последовал за ней. Пока сопротивление бесполезно, придется выполнять их волю. Осознав это, Маргарет подчинилась, не поступившись своим достоинством и неискоренимой верой, что никто не сможет причинить ей вреда.

На продольном мостике кто-то перехватил дона Педро за руку. Он обернулся и увидел монаха. Видно, он шел за ним следом, бесшумно ступая в своих сандалиях. Впрочем, общая суматоха на корабле, готовящемся к отплытию, заглушила бы любой шум. Скрипели блоки и фалы, слышался топот ног, а когда была отдана команда положить руля к ветру, поочередное хлопанье наполнявшихся парусов напоминало приглушенные пушечные выстрелы. Послушная ветру, слегка накренясь левым бортом, “Девушка из Нанта” с командой испанских матросов под покровом ночи ускользнула в открытое море.

Дон Педро, нахмурившись, вопросительно глянул на монаха. Свет фонаря, висевшего на мостике, бил ему прямо в лицо.

Тонкие губы монаха шевельнулись.

– Эта женщина, взятая на борт вашей светлостью? – спросил он.

Дон Педро почувствовал, что его душит гнев. Дерзость самого вопроса усугублялась его презрительной краткостью. Дон Педро сдержался, и монах не услышал ответа, который полагался ему по заслугам.

– Эта дама, – с подчеркнутым почтением произнес он, – будущая графиня Маркос. Я рад, что выдался случай известить вас об этом, чтобы впредь вы говорили о ней с должным пиететом.

И, повернувшись спиной к бесстрастно поклонившемуся монаху, он направился к главной каюте, проклиная в душе дона Диего, сподобившегося взять в духовные пастыри монаха-доминиканца. Эти доминиканцы, нахалы как на подбор, чванятся своей инквизиторской властью. Все они – от Генерального инквизитора до последнего ничтожного брата ордена не испытывают почтения к светской власти, как бы высока она ни была.

Дон Педро окинул оценивающим взглядом убранство каюты, и гнев его в какой-то мере смягчился. Оно было достойно графини Маркос. В свете покачивающихся фонарей на белоснежной скатерти ярко сверкали хрусталь и серебро. Подушки из алого бархата с золотым кружевом украшали стулья и скрадывали грубость рундуков под окнами, глядевшими на корму. Длинное зеркало стояло меж дверей двух кают, выходящих на правый борт, и еще одно помещалось у двери каюты, выходящей на левый. На полу лежал мягкий ковер восточной работы с яркими красными и голубыми узорами, а переборки скрывались гобеленами. Возле стола ждал распоряжений вылощенный Пабиллос, слуга из дома графа в Астурии, приставленный доном Диего лично к дону Педро.

Учитывая обстоятельства и спешку, дон Диего превзошел самого себя и вполне заслужил те два похвальных слова, что произнес его хозяин. Отпустив Пабиллоса, дон Педро жестом пригласил даму к столу.

Маргарет посмотрела на него в упор. Ее лицо под облаком слегка растрепанных золотисто-рыжих волос было бледно, темно-красный корсаж помят, кружевной воротник порван. Маргарет пыталась скрыть беспокойство, но его выдавала взволнованно дышавшая грудь.

– У меня нет выбора, – протестующе заявила она с холодным презрением в голосе. – Не тратьте время, унижая меня напоминанием, что я пленница, я вынуждена подчиниться. Но это поступок труса, дон Педро, труса и неблагодарного человека. Вы платите злом за добро. Надо было предоставить вас судьбе. Вы убедили меня, что подобной судьбы заслуживал любой испанец, попавший в руки честного человека, – с этими словами она холодно, с достоинством прошла вперед и села за стол.

Дон Педро был смертельно бледен, под измученными глазами залегли тени. На фоне этой бледности маленькая остроконечная бородка и закрученные вверх усы казались иссиня-черными. Исхлестанный ее гневными словами, дон Педро не выказал гнева. Он грустно наклонил голову.

– Упрек справедливый, я знаю. Но даже если вы полагаете мой поступок низким, не вините всех испанцев за ошибки одного. А осуждая его ошибки, помните, что ах породило. – Он сел напротив Маргарет. – Человека надо судить не по поступкам, а по мотивам, их вызывающим. Тысяча достойных людей повстречалась вам на жизненном пути, и вы по-прежнему считаете их достойными людьми, ибо ничто не толкнуло их на действия, которые уронили бы их в ваших глазах. Я, смею надеяться, достойный человек…

У Маргарет вырвался короткий смешок. Дон Педро смолк и слегка покраснел, потом повторил:

– Я, смею надеяться, достойный человек, каковым вы меня справедливо считали раньше. Если бы я уехал, вы остались бы при том же мнении, но непреодолимый соблазн смел все мои предубеждения. Узнав вас, Маргарет, я полюбил вас – страстно, отчаянно, слепо.

– Стоит ли продолжать?

– Стоит. Я хочу, чтобы вы поняли меня, а уж потом и судили. Эта любовь сродни культу, она переполняет меня чувством обожания. Вы нужны мне, я не могу жить без вас. – Он устало провел рукой по бледному лбу. – Мы не властны над своими чувствами. Мы рабы природы, заложники судьбы, которая использует нас в своих целях, кнутом заставляет нас подчиниться ее власти. Я не просил ниспослать мне любовь к вам. Это произошло помимо моей воли. Во мне зажгли любовь. Я не знаю, откуда пришел этот зов, но я не мог ослушаться, он был непреодолим. Я могу лишь предполагать, какого мнения вы были обо мне раньше. Думаю, что высокого. Как мне представляется, такая женщина, как вы, не может высоко ставить мужчину, искусного в банальных любовных интригах, занятого тривиальными любовными играми, кощунственно низводящего любовь до развлечения и низкой похоти. Я не таков. Клянусь своей верой и честью пред ликом Господа и Пресвятой девы.