– За час могут произойти великие перемены, Хамфри, Даже не в такое неустойчивое время, как наше. Например, за час можно приобрести друга.

Хамфри рассмеялся.

– Если Робин Обри и приобрел этим вечером друга, то он как будто не слишком этому рад.

– Есть хорошее правило, Хамфри, – вздохнув, промолвил мистер Стаффорд. – Если ты намерен совершить поступок, который тебе не простят, убедись, что его стоит совершать, каким бы ничтожным он ни был.

Наставник был обеспокоен. Кто этот поздний визитер? Стаффорд подметил вмешательство Уолсингема днем во дворе, когда мальчик стоял на коленях перед королевой. Он знал о дружбе между министром и отцом Робина и подозревал, что посетителем был Уолсингем. Мальчик и его гость говорили достаточно долго. Что же хотел Уолсингем – если только это был он – от Робина Обри? Государственный секретарь был хитер, он имел шпионов повсюду, причем они не знали друг о друге, так что он мог подтверждать информацию одного заявлениями другого. Уолсингем держался в тени и не спешил, пока не соберет последний факт, и тогда действовал с быстротой молнии, о чем свидетельствовал Тайберн.[40] Мистер Стаффорд поежился. Огромный дом Хилбери-Мелкум имел свои тайны. Естественно, наставник боялся, что они уже известны или будут известны вскоре самой хитрой лисе среди слуг королевы.

– Погоди! – сказал он.

В конце концов, его беспокойство могло оказаться неосновательным. Возможно, Робина навестил какой-то безобидный джентльмен из Дорсетшира, пришедший поговорить с мальчиком о прошлом. Мистер Стаффорд вышел в коридор, остановился у двери кабинета Робина и прислушался. В комнате было тихо, хотя под дверью виднелась полоска света. Наставник вернулся в общую комнату.

– Позови его, – сказал он Хамфри, – и подожди, пока он ответит.

Хамфри Бэннет вышел в коридор.

– Робин! – позвал он. – Ты один?

Ответа не последовало, и он позвал снова:

– Робин! Робин!

Через несколько секунд послышался тихий и сдавленный голос Робина:

– Одну секунду, Хамфри!

После этого комната наполнилась звуками. Робин все еще сидел на скамеечке, когда зов Хамфри достиг его ушей. Он быстро вскочил, вытер глаза и щеки носовым платком и задул свечи рядом с распятием. Мальчик не хотел, чтобы даже его друг Хамфри видел признаки его слабости. Спрятав кольцо за камзол, он подошел к двери и открыл ее.

– Я один, – сказал Робин, и увидев, что рядом с Хамфри стоит мистер Стаффорд, шагнул назад к камину, чтобы единственная свеча горела позади него, оставляя его лицо в тени.

– Значит, твой гость ушел? – осведомился мистер Стаффорд.

– Ушел, – ответил Робин, повергнув затем в удивление своего наставника. В те дни мальчики стояли, пока им не разрешали сесть, и садились робко и аккуратно. Джордж Обри учил своего сына не только иностранным языкам, но и хорошему поведению. Воспитатель никогда не видел, чтобы Робин вел себя так, как теперь. Он, не спросив позволения, плюхнулся на большой стул, в котором сидел сэр Френсис Уолсингем, и расположился на нем, вытянув ноги, скрестив лодыжки и свесив вниз руки, словно моряк на постоялом дворе.

– И забрал с собой твои хорошие манеры, – ехидно заметил мистер Стаффорд.

Робин не только не встал при этом упреке, но даже не изменил позу. Он был настолько изможден, что не мог стоять, так как у него подгибались колени.

– Думаю, так оно и есть, сэр, – ответил мальчик слабым голосом. – Существуют истории о стариках, которые крадут бодрость у юношей. Очевидно, один из них только что посетил меня.

– Значит, это был старик? – живо спросил мистер Стаффорд. Ну, тогда это не сэр Френсис Уолсингем. Но Робин свел на нет его надежды.

– Не такой уж старик, если судить по годам.

– Он молодо выглядит? – допытывался наставник.

– Скорее старо для своих лет, – ответил Робин.

– Буду ли я прав, предположив, что он строгий пуританин?[41] – продолжал хитрый мистер Стаффорд.

– Мы не говорили о религии.

Хамфри усмехнулся.

– Наверно, это был иезуит,[42] который, забрав твои хорошие манеры, оставил взамен свои увертки.

– Или пуританин-иезуит, – промолвил Робин.

– В таком случае, – сразу же подхватил мистер Стаффорд, – это сэр Френсис Уолсингем. Твое описание подходит к нему, как перчатка.

В самом деле, характеристика была меткой – пуританин в своей вере и иезуит в своих методах. Но Робин, быстро вскочив со стула, спокойно и твердо, хотя и с почтением, посмотрел в глаза наставнику.

– Вы так считаете, сэр? – спросил он.

Воспитатель не мог понять взгляда ученика. В нем не было угрозы – он был спокоен, словно пруд. И все же на момент мистера Стаффорда охватила паника, чего он не сумел скрыть.

– К тому же, – продолжал Робин, – если этот человек закрывал лицо плащом, стараясь, чтобы его не узнали, почему, сэр, вы так стремитесь во всеуслышание назвать его имя?

Мистер Стаффорд пробормотал какие-то нелепые извинения насчет заботы об учениках и тяжкой ответственности, которую на него эта забота накладывает, в то время как в сердце у него кипела черная злоба. Ему казалось, что он – ученик, а этот мальчишка, вперивший в него взгляд, – наставник, требующий от него ответа.

Поклонившись, Робин подошел к каминной полке и взял свечу.

– С вашего разрешения, сэр, я пойду спать, – сказал он и, подойдя к двери своей спальни, повернулся, улыбаясь.

– Сейчас, сэр, я мог бы сыграть Карло Мануччи, полностью вас удовлетворив, так как не в состоянии стоять прямо.

Кивнув Хамфри, Робин направился к себе в спальню и закрыл за собой дверь.

Через четыре года в тот же месяц Робин подъезжал к Хилбери-Мелкум. Последние два года он был сам себе хозяин, но на внешнем виде Эбботс-Гэп это не отразилось. Дом с закрытыми ставнями по-прежнему казался заброшенным и негостеприимным. Большую часть времени Робин проводил в Оксфорде, а где он находился, когда его там не было, никто не знал. В Эбботс-Гэп он приезжал внезапно и после наступления темноты, поэтому почти никто не замечал его прибытия. Юноша проводил там несколько дней, отдавая распоряжения управляющему относительно поместья и годового дохода, плавая под парусом в заливе Уорбэрроу и сидя допоздна над книгами в библиотеке, где ранее изучал с отцом иностранные языки. Затем он уезжал так же внезапно, как появлялся, не поддерживая компании с соседями.

Поэтому вызывало удивление, что Робин был приглашен в Хилбери, и еще большее удивление, что он с радостью принял приглашение. Для него наступило время отдыха. У Робина была неделя, разделяющая два важных момента в жизни. Он хотел посвятить ее развлечениям, возобновив старую дружбу с Хамфри, и хотя бы отчасти вернуть, если только это осуществимо за семь коротких дней, веселье и радость его юности.

Робин выехал из Эбботс-Гэп через час после обеда вместе со слугой, едущим впереди и ведущим третью лошадь, тащившую багаж. Глядя на пышную зелень буков, холмы, коричневые в солнечном свете, словно современные загорелые девушки, папоротники и лесные цветы, слыша пение дроздов и жаворонков, он постепенно ронял свои заботы на верховую тропу и бросал планы под лошадиные копыта.

Путь Робина лежал через Пербек-Хиллз и вниз по заливным лугам. Оставив справа Уорем и огромную вересковую пустошь, он скакал вперед, обдумывая планы на будущее. Все планировать заранее бедняга приучил себя с детских лет. Но теперешние планы касались того, как заполнить удовольствиями каждую минуту предстоящей недели. После завтрака, скажем, в четверть восьмого, он будет играть в теннис, боксировать на ринге во дворе или стрелять в цель. Один день надо посвятить охоте на оленя, которыми славился Хилбери, или какую-нибудь дичь. Стоит выделить денек и для соколиной охоты. После обеда можно поиграть в метание колец или в любую другую игру, а после ужина – потанцевать гальярду или куранту.[43] Короче говоря, неделя должна включать все развлечения, которых Робин лишал себя в прошлом, и к которым повернется спиной в будущем. Он будет спокойно спать по ночам, а в нарядах переплюнет любого щеголя в Англии.