– Это затруднение, – признал Мерсье, – не приходило мне в голову. Но это не мое дело. Я выполняю приказы министра полиции.

– По-вашему, Фуше примет на себя какую-нибудь ответственность за нас четверых, оказавшихся в одной лодке? Зная его прошлое, можете вы на это рассчитывать?

– Но чего же добивается Фуше? – воскликнула Мадлен. – Уверена, что он должен был подумать об этой трудности.

– Конечно, должен, Мадлен. Он думает обо всем. Это просто часть паутины, которую он плетет вокруг меня и тебя. Старый обманщик уверен, что я не смогу найти из нее выход. Можете вы понять, капитан, что едва ли поможете мне в расследовании, если даже до его начала станете пичкать меня наркотиками?

– Мой друг, вы весьма убедительны. Но даже если бы я был склонен поверить в вашу искренность…

– Ради бога, капитан, верьте мне! Я еще никогда не был более искренним в своей жизни!

– И все же, – ответил Мерсье, – я не могу этого сделать. Если хотите, я не стану давать вам снотворное еще одну ночь – по крайней мере, я смогу продержаться на ногах и присматривать за вами. Но я солдат и должен повиноваться приказам.

– Господи! – сказала Ида де Сент-Эльм. – Будь я на вашем месте, я бы просто пошла к императору и рассказала ему всю историю…

– И Алан был бы сразу же расстрелян за шпионаж? – воскликнула Мадлен. – Только попробуйте сделать это, мадам де Сеит-Эльм, и вы столкнетесь с неприятностями!

– Что вы имеете в виду, мадам Хепберн? – осведомилась Ида, задрожав от злобы.

– Прекратите! – прикрикнул Алан.

Последовало молчание. Глубоко вздохнув, Алан откинулся назад.

– Я не ожидал от вас иного ответа, Мерсье, – сказал он. – Поэтому мне придется предпринять окончательное усилие, чтобы убедить вас повиноваться здравому смыслу, а не приказам. Я расскажу вам все, что знаю об этих убийствах, в том числе о трюке, при помощи которого преступник прикончил одну из жертв, не будучи замеченным. Вы говорили, что никогда еще не принимали столь ответственных поручений. Но готовы ли вы к ответственности за знание правды об этих преступлениях?

– Разве только из любопытства, – улыбнулся Мерсье.

Алан кивнул. Открыв коробку, лежащую у него на коленях, он вытащил оттуда какой-то предмет и положил его на крышку.

– Это кинжал, которым было совершено первое убийство. Сапер Робер Дюшен из 3-го инженерного полка заколот им в затылок в юго-западном углу Поля воздушных шаров.

Все почувствовали, что к ним непосредственно приблизились грозные события Булонского лагеря.

Кинжал, тщательно очищенный от пятен крови, поблескивал в последних отсветах заката. Его рукоятка была сделана из полированного черного дерева с простой стальной перекладиной. Клинок, прямой и плоский, примерно шести дюймов в длину и полутора в ширину, суживался только в самом конце и с одной стороны был острым как бритва. Лежа на зелено-золотой крышке коробки, он дрожал при каждом движении кареты.

– Где, черт возьми, вы взяли этот кинжал? – воскликнул Мерсье, выпучив глаза.

– Его дал мне папаша Фуше, – просто ответил Алан.

– Фуше?

– Да. Думаю, вы слышали, что во время первых трех убийств оружие было оставлено рядом с трупом?

– Конечно! Это всем известно.

– Отлично. Как только расследование поручили нашему праотцу лжи, он тут же послал семафором требование прислать ему три кинжала и три записки, оставленные капитаном Перережь-Горло. Давайте посмотрим, что он обнаружил.

Алан передал кинжал Мерсье.

– Взгляните внимательно на клинок, – посоветовал он.

– Но на нем ничего нет! – возразил Мерсье, поднеся кинжал к окну и повертев в разные стороны. – Имя оружейника спилено.

– Совершенно верно. Теперь взгляните на него через сильную лупу, – сказал Алан, вынимая из коробки лупу и протягивая ее капитану, – как Фуше, естественно, сразу же сделал. Отлично! Вы кое-что видите, верно? Имя оружейника спилено, но не настолько, чтобы его нельзя было разобрать при внимательном рассмотрении, и это имя – Эпдргос из Шеффилда. Все три кинжала прибыли из Англии!

– Из Англии? – повторила Ида де Септ-Эльм, ослепительно улыбаясь. – Дело становится все более интересным!

– Наконец, – продолжал Алан, снова вынимая что-то из коробки, – вот одна из записок, оставленных капитаном Перережь-Горло. Не находите ли вы в ней что-либо странное?

Когда Мерсье поднес записку к окну, на ней стали заметны бурые пятна крови.

– Мы много слышали о записках убийцы, – промолвил он, – но…

– Но, – прервал Алан, – никто не видел их, кроме сотрудников военной полиции генерала Савари, которые не блещут интеллектом и хорошо если вообще умеют читать и писать. Не обращайте внимания на почерк – он ничего нам не скажет. Взгляните на подпись.

– Ну и что в ней такого? – спросил Мерсье после долгой паузы. – Послание подписано…

– Да, оно подписано «Капитан Перережь-Горло». Но ведь термин употреблен неправильно – ни одно горло в буквальном смысле перерезано не было. Француз, очевидно, подписался бы как-нибудь по другому. Но в английском языке существует слово «cut-throat»[46], означающее «головорез», «убийца». Для логического мышления Фуше это значило, что какой-то иностранец использовал слово, которое не применяет никто в Великой армии. Следовательно, капитан Перережь-Горло, по-видимому, англичанин, сеющий в лагере ужас по поручению Питта и Каслри.

– И это правда, не так ли? – осведомилась Ида. Алан, казалось, не слышал. Вернув предметы в коробку, он захлопнул ее.

– Вы ни о чем подобном не догадывались? – спросил он. – Фуше напрямик задал мне вопрос, не является ли убийца, безусловно, англичанином. Нет, вас при этом не было. Но ты, Мадлен, слышала от старого негодяя кое-что интересное.

Мадлен показалось, будто в окне, подобно чертику из табакерки, внезапно появилась физиономия министра полиции.

– Да! – с горечью промолвила она. – Он рассказывал мне об убийствах, словно ожидая, что я сразу же во всем разберусь. Естественно! Фуше ведь считал меня британской шпионкой и думал, что, будучи француженкой, я сразу же замечу несуразность в подписи.

– Он говорил, что никто в Великой армии никогда не подписался бы «Капитан Перережь-Горло»?

– Да, говорил и спросил, не наводит ли это меня на какие-нибудь мысли. – Мадлен, вынужденная признать этот факт в присутствии Иды, была готова убить себя за то, что сразу же не нашла объяснения, но в тот вечер она была слишком потрясена и напугана. – Когда я сказала, что капитан Перережь-Горло, должно быть, какой-нибудь высокопоставленный член французского тайного общества, именуемого «Олимпийцы», он подумал, что я все знаю, но нарочно навожу его на ложный след…

– Короче говоря, – прервала Ида де Сент-Эльм, – что вы сладкоречивая и скромная на вид лгунья, каковой вы и являетесь?

Мадлен вскинула голову.

– Осторожней, мадам! – сказала она. – Министр полиции, конечно, внушает мне страх. Но если вы думаете, что я испугаюсь вас и вашей глупой похвальбы…

«Боже мой! – подумал Алан. – Нельзя никоим образом допустить открытого скандала между ними!»

Карета так сильно тряслась и раскачивалась, что казалось, она вот-вот опрокинется.

– Одну минуту! – Мерсье поднял руку. – Сколько времени Фуше знает или думает, что убийца англичанин?

– По крайней мере, с вечера 21-го, когда кинжалы и записки попали к нему в руки. Вчера утром он отправил со своим курьером пространное донесение Савари и императору. Оно, наверное, прибыло в Булонь еще до того, как мы выехали из Парижа.

– Но неужели Савари и император держат все это в секрете? Ведь в наших солдатах известие, что капитан Перережь-Горло не один из их собственных товарищей, а где-то скрывающийся английский шпион, которого они могут найти и разорвать на куски, вновь поднимет дух! Уверен, что император должен немедленно это опубликовать!

– Несомненно, он уже это сделал, – сухо ответил Алан, – что мы очень скоро почувствуем на себе. Вот почему я должен предпринять срочные меры, чтобы опровергнуть это известие.