Это было ее парадное платье.

— Бросьте, моя милая, звезды, — сказал Лорен. — Морис арестован сегодня утром, и, вероятно, меня арестуют нынче вечером.

— Морис арестован!

— Да, да! В наше время столько великих событий, что на них и не обращают внимания; а так как почти все великие события происходят из-за пустяков, то не будем пренебрегать пустяками… Скажите, кто была та цветочница, которую мы встретили сегодня утром?

Артемиза вздрогнула.

— Какая цветочница?

— А та, что так щедро бросала цветы в реку.

— Боже мой, — сказала Артемиза, — неужели обстоятельство это так важно, чтобы настаивали на нем?

— Да, так важно, что я прошу вас отвечать мне немедленно.

— Не могу!

— Для вас нет ничего невозможного.

— Я поклялась честью молчать.

— А я поклялся честью заставить вас говорить.

— Но зачем же вы так настаиваете?

— Зачем?.. Черт возьми!.. Чтобы Морису не отрубили голову!

— Как? Морису грозят гильотиной! — в ужасе вскричала молодая женщина.

— Не говорю вам о себе; не смею ручаться, что и моя голова уцелеет на плечах.

— О, нет, нет! — сказала Артемиза. — Это значило бы неизбежно погубить ее.

В эту минуту слуга Лорена вбежал в комнату Артемизы.

— Спасайся, гражданин, — кричал он, — спасайся!

— Что такое? — спросил Лорен.

— К тебе явились жандармы… Покуда они вламывались в дверь, я ускользнул по крышам в соседний дом и прибежал сюда.

Артемиза испустила ужасный крик. Она любила Лорена.

— Артемиза, — сказал Лорен, принимая значительную позу. — Неужели вы кладете на одни весы жизнь какой-то цветочницы, жизнь Мориса и вашего любовника? Если так, объявляю вам, что перестану считать вас Богиней Разума и назову Богиней Глупости.

— Бедная Элоиза! — вскричала бывшая оперная танцовщица. — Не я виновата, если предам тебя!

— Хорошо, хорошо, моя милая, — сказал Лорен, подавая бумагу Артемизе. — Вы уже назвали мне имя, теперь скажите фамилию и адрес.

— Написать? О, никогда, никогда! — вскричала Артемиза. — Сказать, пожалуй, я еще согласна.

— Ну, так скажите и будьте спокойны. Не забуду.

И Артемиза громко объявила имя и адрес ложной цветочницы.

Ее звали Элоиза Тизон, а жила она на улице Нонандьер, № 24.

При этом имени Лорен вскрикнул и бросился со всех ног.

Но не успел он добежать до конца улицы, как Артемиза получила следующую записку в три строчки:

— Господи, — вскричала будущая богиня, — если б только я могла знать это, я подождала бы до завтра!

И она бросилась к окну, чтобы вернуть, если еще можно, Лорена, но он скрылся из виду.

Мы уже сказали, что весть об этом событии в несколько часов разнеслась по всему Парижу. Действительно, очень легко понять тогдашнюю болтливость правительства, политика которого запутывалась и распутывалась на улице.

Итак, страшный и угрожающий слух прошел по старинной улице Сен-Жак, и через два часа после того, как Морис был арестован, уже все знали об этом.

При содействии Симона подробности заговора быстро распространились из Тампля; но так как каждый вышивал по фону свои узоры, то до кожевника дошла истина порядочно искаженной. Рассказывали, будто королеве кто-то дал цветок, отравленный ядом, и что с помощью этого цветка австриячка должна была усыпить свою стражу и уйти из Тампля. К этим слухам прибавились еще некоторые подозрения касательно верности батальона, уволенного накануне Сантером, так что уже было подготовлено несколько жертв для народной ненависти.

Но старая улица Сен-Жак не ошиблась, и не без причины, в сущности события, и Моран с одной стороны, Диксмер — с другой вскоре вышли, оставив Женевьеву в полном отчаянии.

В самом деле, если б с Морисом случилось несчастье, то причиной его была бы Женевьева, потому что она неосторожной рукой довела молодою человека до темницы, из которой, по всей вероятности, он вышел бы только на эшафот.

Но во всяком случае, Морис не заплатил бы своей головой за преданность капризу Женевьевы. Если б Мориса осудили, она сама пошла бы в суд, обвинила себя и призналась во всем. Она брала ответственность на себя и собственной жизнью спасала Мориса.

Вместо того, чтобы дрожать при мысли о смерти за Мориса, Женевьева, напротив, находила в ней какое-то горькое блаженство.

Она любила молодого человека, любила больше, нежели это возможно женщине, которая не принадлежит себе. Это было для нее средством — отдать богу свою душу такой же чистой, какую получила от него.

Выйдя из дому, Моран и Диксмер расстались. Диксмер пошел по улице Кордери, а Моран побежал на улицу Нонандьер.

Дойдя до конца моста Марии, он заметил толпу зевак и любопытных, какая обыкновенно собирается во время и после происшествия на том месте, где происшествие случилось, как вороны слетаются на поле сражения.

Увидев это, Моран остановился; ноги у него подкосились, и он вынужден был опереться о перила моста.

Через несколько секунд он опять овладел собой с тем удивительным присутствием духа, которое обнаруживал в трудных обстоятельствах, смешался с толпой, расспрашивал и узнал, что десять минут назад захватили на улице Нонандьер, № 24, молодую женщину, вероятно, виноватую во вменяемом ей преступлении, потому что ее захватили врасплох, в то самое время, как она связывала свои пожитки.

Моран справился, в каком клубе будут допрашивать бедную девушку, узнал и побежал, куда ее отвели.

Клуб был битком набит любопытными, однако Моран локтями и кулаками расчистил себе дорогу к трибуне — и прежде всего ему бросилась в глаза высокая, благородная фигура Мориса, который с презрительной улыбкой стоял у скамьи обвиняемых, уничтожая своим взором разглагольствовавшего Симона.

— Да, граждане! — кричал Симон. — Да, гражданка Тизон обвиняет гражданина Лендэ и гражданина Лорена. Гражданин Лендэ хочет свалить свою вину на цветочницу, но, предупреждаю вас, цветочница скрылась, и след ее простыл. Аристократия составляет заговор и перекидывает мячик из рук в руки. Впрочем, мы видели, что гражданин Лорен улизнул из своей квартиры, когда явились к нему. И его не отыщете, как не отыщете цветочницу.

— Лжешь, Симон! — раздался грозный голос. — Он найдется!.. Потому что он здесь!

И Лорен ворвался в зал.

— Пропустите, — кричал он, расталкивая зрителей, — пропустите!

И он встал возле Мориса.

Появление Лорена, совершенно естественное, без рассчитанных эффектов, без напыщенности и со всей откровенностью и силой, свойственными молодому человеку, очень сильно подействовало на трибуны. Они принялись аплодировать и кричать: «Браво!»

Морис удовольствовался улыбкой и подал руку своему другу как человек, который сказал самому себе: «Я уверен, что недолго буду стоять один за скамьей обвиняемых».

Зрители с видимым участием смотрели на двух красивых молодых людей, которых обвинял гнусный сапожник из Тампля, как демон, завистник молодости и красоты.

Симон заметил, что на нем начинает тяготеть неприятное впечатление, и решился нанести последний удар.

— Граждане, — горланил он, — я требую, чтобы вы выслушали великодушную гражданку Тизон, требую, чтобы она обвиняла.

— Граждане, — сказал Лорен, — я прошу, чтобы сначала вы выслушали молодую цветочницу, которая только что арестована и, без сомнения, будет приведена сюда.

— Нет, — сказал Симон, — это опять какой-нибудь лжесвидетель, приверженец аристократов. Притом гражданка Тизон горит желанием осведомить правосудие.

В это время Лорен шепотом разговаривал с Морисом.

— Да, — кричали трибуны, — да!.. Показание гражданки Тизон!.. Да, да! Пусть она даст показание!..

— Здесь ли гражданка Тизон? — спросил президент.