И Мария-Антуанетта пыталась прорваться мимо, чтобы не видеть как ужасно беснуется Тизон.

— Нет, не уйдешь! — горланила старуха. — Не убежишь, мадам Вето!.. Все знаю, человек в плаще все рассказал мне!.. Ты хочешь соединиться с пруссаками… Но не убежишь, — продолжала Тизон, ухватив королеву за платье. — Не позволю бежать! Стой, мадам Вето! Граждане, сюда!.. Морис!

И помешанная, с растрепанными седыми волосами, багровым лицом и налившимися кровью глазами, упала навзничь, разорвав в клочки платье, за которое ухватилась.

Королева, перепуганная, но по крайней мере избавленная от безумной, хотела было бежать в сад, как вдруг ужасный крик, смешанный с лаем и сопровождаемый странным шумом, вывел из оцепенения национальную стражу, которая окружала Марию-Антуанетту, привлеченная описанной сценой.

— К оружию! Измена! — кричал человек, которого королева по голосу приняла за сапожника Симона.

Возле этого человека, охранявшего с саблей в руке дверь харчевни, неистово лаял Блек.

— Сюда! Весь караул! — кричал Симон. — Нам изменили… Верните мадам Вето!

Прибежал офицер. Симон поговорил с ним, сверкая глазами, и указал на харчевню. Офицер закричал: «Караул!»

— Блек! Блек! — крикнула королева, сделав шаг вперед.

Но собака не отвечала и продолжала лаять во все горло.

Национальная стража сбежалась с оружием и бросилась к харчевне, а муниципалы схватили королеву, ее сестру и дочь и втолкнули в дверь, которая тотчас захлопнулась за ними.

— Готовь ружья! — закричали муниципалы караульным.

И раздался стук заряжаемых ружей.

— Там, там… под люком! — кричал Симон. — Я видел, как шевелился люк… Я уверен!.. Собака не участвовала в заговоре и лаяла на заговорщиков… Они, верно, в погребе! Слышите, все еще лает!..

Действительно, Блек, воодушевленный криком Симона, залаял пуще прежнего.

Офицер схватил кольцо люка. Два здоровых гренадера, видя, что он не в силах его приподнять, начали помогать ему, но безуспешно.

— Дело ясное, снизу держат, — сказал Симон. — Пали, друзья мои! Прямо в люк, так и стреляй сквозь доску!

— Эй, вы! — кричала Плюмо. — Перебьете бутылки.

— Пали! Пали! — повторял Симон.

— Замолчи, горлан! — сказал офицер. — Принеси топор, будем ломать доски. Взвод, готовься! И как откроем люк, стрелять туда.

Стук доски и сотрясение показали национальной страже, что внизу пока произошло движение. Вскоре из-под земли послышался шум, как будто задвигают железную решетку.

— Смелей, — сказал офицер прибежавшим саперам.

Топором разрубили доски; двадцать ружейных дул опустились к отверстию, которое расширялось с каждой секундой.

Но в отверстии не видно было ни души.

Офицер зажег факел и бросил в погреб; погреб был пустой.

Приподняли люк, и на этот раз он уступил без всякого сопротивления.

— За мной! — крикнул офицер, кинувшись по ступеням.

— Вперед! — кричала национальная стража, бросившись вслед за офицером.

— А, вот как, почтеннейшая Плюмо? Ты отдала свой подвал аристократам? — сказал Симон. — Ну, ладно!..

Проломили стену. На влажной земле были следы, и по направлению к улице Кордери показался проход фута в три шириной и около шести в вышину, похожий на колено траншеи.

Офицер влез в это отверстие, решив преследовать противников хоть в недра земли. Но едва сделал три-четыре шага, как был остановлен железной решеткой.

— Стой! — сказал он тем, которые толкали его сзади. — Дальше нельзя — загорожено наглухо!..

— Что там, посмотрим! — сказали муниципалы, которые уже успели запереть узницу и прибежали разнюхать новости.

— Что? Да тут целый заговор! — отвечал офицер, выползая из подземного хода. — Аристократы хотели похитить королеву во время прогулки, и, вероятно, у нее был с ними сговор.

— Черт побери! — вскричал муниципал. — Бежать сейчас же за гражданином Сантером и предупредить Коммуну.

— Солдаты, — сказал офицер, — оставайтесь в этом погребе и стреляйте во всякого, кто сунет сюда нос.

И, отдав этот приказ, офицер вышел наверх, чтобы составить рапорт.

— Ага! — кричал Симон, потирая руки. — Ага! Пускай теперь называют меня сумасшедшим! Пускай попробуют!.. Блек, Блек! О, да ты настоящий патриот… Блек спас республику… Поди сюда, Блек, поди ко мне!..

И мерзавец, приласкав бедную собаку, дал ей такого пинка ногой, что животное отлетело на двадцать шагов.

— О, как я люблю тебя, Блек! — сказал он. — По твоей милости отрубят голову твоей хозяйке. Подойди сюда, Блек, подойди!

Но на этот раз Блек завизжал и бросился к тюрьме.

Прошло часа два после того, как совершились описанные нами события.

Лорен прохаживался в комнате Мориса, а тем временем Сцевола чистил в прихожей сапоги своего господина; но для удобства разговора дверь оставалась растворенной, и Лорен, шагая взад и вперед, останавливался перед ней и обращался с вопросами к слуге.

— И ты говоришь, Сцевола, что господин твой уехал сегодня утром?

— Ну, да, утром!..

— А когда он обычно уезжает?

— Минут десять раньше, минут десять позже, как случится.

— А ты не видал его с тех пор?

— Нет, гражданин.

Лорен молча раза три или четыре прошелся по комнате и опять остановился.

— А как ушел он, с саблей?

— Разумеется, он всегда ходит на службу с саблей.

— А уверен ты, что он ушел на службу?

— По крайней мере, так он сказал.

— В таком случае я пойду к нему, — сказал Лорен. — Если мы разминемся, скажи, что я был и вернусь.

— Постойте, — сказал Сцевола.

— Что такое?

— Я слышу его шаги на лестнице.

— Право?

— Будьте уверены.

И почти в то же мгновение дверь отворилась и вошел Морис.

Лорен быстро взглянул на него и, видя, что в нем нет ничего необыкновенного, сказал:

— Наконец-то!.. Я жду тебя битых два часа.

— Тем лучше, — с улыбкой отвечал Морис, — ты успел за это время наделать двустиший или четверостиший.

— Ах, любезный Морис, — произнес импровизатор, — я перестал сочинять.

— Двустишья и четверостишья?

— Да.

— Ого! Значит, скоро конец света?

— Морис, друг мой, я скучаю…

— Ты скучаешь?

— Я несчастен.

— Ты несчастен?

— Что делать! Упреки совести.

— Упреки совести?

— Да, да, — сказал Лорен. — Или ты, или она — середины не было. Ты или она… Ты знаешь, я не колебался. Но видишь ли, Артемиза в отчаянии: это была ее подруга.

— Бедная девушка!

— И так как Артемиза дала мне ее адрес…

— Гораздо лучше бы ты сделал, если б дал всему идти своим чередом.

— И значит, вместо нее теперь ты был бы приговорен к смерти? Умное рассуждение! А еще я приходил к тебе советоваться.

— Все равно говори, в чем дело?

— Понимаешь ли, мне хотелось предпринять что-нибудь, чтобы ее спасти. Если б я дал или получил за нее порядочного пинка, право, кажется, мне было бы легче.

— Да ты с ума сошел, Лорен, — сказал Морис, пожимая плечами.

— Как ты думаешь: не вступиться ли за нее перед революционным трибуналом?

— Теперь уже поздно. Она осуждена.

— Право, — сказал Лорен, — противно видеть, что губишь такую девушку.

— Тем более противно, что мое избавление повлекло ее смерть. Но знаешь, Лорен, мы можем сколь-нибудь утешиться мыслью, что она была заговорщица.

— Да кто же в наше время не заговорщик во Франции?.. Бедная женщина!

— Однако же не слишком жалей, мой друг, и, главное, не жалей вслух, а не то и нас потащат вместе с нею. Поверь, что и мы не слишком отстранены от обвинения в соучастии. Не дальше как сегодня капитан егерей Сен-Ле назвал меня жирондистом, и я принужден был ударить его саблей в доказательство, что он ошибается.

— Так вот отчего ты и возвратился так поздно?

— Именно.

— А почему не предупредил меня?

— Потому что в таких делах ты не годишься: тут надо было покончить сию же минуту, чтобы не начался шум. Мы взяли каждый, что было у нас под рукой.