Но, казалось, герцог угадал ее мысли, прочел все беспокойство ее ума под маской веселья и поклялся не давать ей этой свободной минуты, которая, однако ж, была ей так нужна.

У нее началась мигрень, но д’Эпернон не позволил Нанон встать и сам принес флакончик со спиртом.

Тогда Нанон уколола палец булавкой, и рубиновая капля появилась на ее перламутровом пальчике. Она хотела взять из шкатулки кусочек розового пластыря, который начинали ценить в то время. Герцог, неутомимый в своей услужливости, встал, отрезал кусочек тафты с ловкостью, приводившей Нанон в отчаяние, и запер шкатулку двойным поворотом ключа.

Тут Нанон притворилась, что она спит крепким сном. Почти в то же время захрапел герцог. Нанон раскрыла глаза и при свете ночника, стоявшего на столике в алебастровой вазе, вытянула блокнот герцога из его камзола, лежавшего возле постели почти у нее под рукой, но, когда она взялась за карандаш и оторвала уже листок, герцог открыл один глаз.

— Что вы делаете, милая? — спросил он.

— Я искала, нет ли календаря в ваших листках, — ответила Нанон.

— А зачем?

— Мне хотелось знать, когда день ваших именин.

— Меня зовут Луи, и я именинник двадцать пятого августа, как вы знаете: стало быть, вы еще успеете приготовиться к этому дню, красавица моя.

Он взял блокнот из ее рук и положил его сам в камзол.

Тем не менее, посредством своего последнего маневра Нанон удалось добыть карандаш и бумагу. Она спрятала то и другое под подушку и весьма ловко опрокинула ночник, надеясь, что можно будет написать письмо в темноте, но герцог тотчас позвонил и громко позвал Франсинетту, уверяя, что не может спать без огня. Та прибежала прежде, чем Нанон успела написать половину фразы. Герцог же, опасаясь, чтобы подобная беда не случилась во второй раз, приказал Франсинетте зажечь две свечи на камине. Тут Нанон объявила, что решительно не может спать при свете, и в лихорадочном раздражении повернулась носом к стене, ожидая дня с беспокойством, которое читатель легко поймет.

Свет, которого она так ждала и боялась, разлился, наконец, по верхушкам тополей. Герцог д’Эпернон, хвалившийся тем, что всегда живет как солдат, встал с первым лучом солнца, сам оделся, чтобы ни на минуту не расставаться с милой своей Нанон, и, надев халат, позвонил, желая узнать, нет ли чего нового.

Франсинетта ответила на его вопрос кучей депеш, которые ночью привез Куртово, любимый егерь герцога.

Герцог распечатал их и принялся читать одним глазом, а другим, которому старался придать как можно больше нежности, беспрестанно смотрел на прелестную Нанон.

Нанон охотно растерзала бы герцога на куски.

— Знаете ли, — сказал герцог, прочтя несколько депеш, — что вы должны были бы сделать?

— Нет, монсеньер, — отвечала Нанон, — но, что вы прикажете, все будет исполнено.

— Пошлите на поиски вашего брата, — продолжал герцог. — Я, кстати, получил из Бордо важные известия, и он мог бы тотчас же отправиться с депешей в Париж. После возвращения я мог бы дать ему чин, о котором вы просите.

Лицо герцога выражало самую непритворную, искреннюю нежность.

«Ну, не надо бояться! — подумала Нанон. — Может быть, Каноль по глазам моим догадается или поймет мои намеки».

Потом сказала громко:

— Пошлите за ним сами, любезный герцог.

Она понимала, что если сама вздумает исполнить это поручение, то герцог не допустит, чтобы она послала письмо Канолю.

Д’Эпернон позвал Франсинетту и послал ее в гостиницу «Золотого тельца», сказав ей только:

— Скажи господину де Канолю, что мадемуазель де Лартиг ждет его к завтраку.

Нанон пристально посмотрела на служанку, но, хотя взгляд ее был очень красноречив, Франсинетта не могла прочесть в нем целой фразы: «Скажи Канолю, что я его сестра».

Франсинетта вышла, поняв: что-то неладно у госпожи ее, и она в такой же опасности, как если бы вместо угря взяла в руки змею.

Между тем Нанон стала за стулом герцога так, что взглядом могла предостеречь Каноля, и стала придумывать хитрую фразу, которая могла бы сразу подсказать барону все, что ему нужно знать, дабы не расстроить предстоящее семейное трио.

Она могла видеть всю дорогу до того угла, где накануне герцог прятался со своими сбирами.

— А, — сказал вдруг герцог, — вот возвращается наша Франсинетта.

И он уставился на Нанон, которая принуждена была отвернуться от окна и отвечать на вопросительный взгляд герцога.

Сердце Нанон билось так сильно, что у нее заболела грудь; она видела только Франсинетту, а ей хотелось видеть Каноля и прочесть на его лице что-нибудь успокоительное.

Раздались шаги на лестнице: герцог приготовил улыбку, гордую и вместе с тем дружескую. Нанон старалась не краснеть и приготовилась к битве.

Франсинетта постучала в дверь.

— Войдите! — сказал герцог.

Нанон приготовилась сказать придуманную наконец фразу, которой хотела приветствовать Каноля.

Дверь отворилась; Франсинетта вошла одна. Нанон заглядывала в переднюю жадным взором, но там никого не было.

— Сударыня, — сказала Франсинетта с невозмутимым чпломбом субретки из комедии, — господина барона де Каноля уже нет в «Золотом тельце».

Герцог удивился и нахмурил брови.

Нанон подняла голову и вздохнула.

— Как, — сказал д’Эпернон, — господина барона де Каноля уже нет в гостинице «Золотого тельца»?

— Ты, верно, ошибаешься, — прибавила Нанон.

— Сударыня, — отвечала Франсинетта, я повторяю вам слова самого господина Бискарро.

— Он верно все угадал, милый Каноль! — прошептала Нанон. — Он так же умен, так же ловок, как храбр и красив.

— Сейчас же позвать сюда этого метра Бискарро! — вскричал герцог с досадой.

— Я думаю, — поспешно прибавила Нанон, — он узнал, что вы здесь, и не хотел беспокоить вас. Он так скромен, бедный Каноль!

— Он скромен! — возразил герцог. — Но, кажется, у него совсем не такая репутация.

— Нет, сударыня, — осмелилась прибавить служанка, — барон действительно уехал.

— Но позвольте спросить, — сказал д’Эпернон, — каким образом барон мог испугаться меня, когда Франсинетте поручено было пригласить его от вашего имени? Ты, стало быть, сказала ему, что я здесь?.. Да отвечай же, Франсинетта!

— Я ничего не могла сказать ему, монсеньер, потому что его там не было.

Несмотря на этот ответ Франсинетты, высказанный быстро и откровенно, герцог, по-видимому, стал укрепляться в своих подозрениях. Нанон не могла уже говорить от радости.

— Прикажете мне вернуться и позвать метра Бискарро? — спросила служанка.

— Разумеется, непременно, — резко отвечал герцог. — Или нет, погоди. Ты останешься здесь, потому что, может статься, понадобишься своей госпоже, а я пошлю туда Куртово.

Франсинетта вышла. Через пять минут Куртово постучался в дверь.

— Ступай к хозяину «Золотого тельца», — сказал герцог, — и приведи его сюда: мне нужно переговорить с ним. Скажи, чтобы он захватил с собой меню завтрака. Дай ему эти десять луидоров, и чтобы завтрак был получше. Ступай!

Куртово подставил полу платья, получил деньги и тотчас вышел исполнять полученное приказание.

Это был лакей, всегда живший в хороших домах и знавший свое ремесло так хорошо, что превосходил всех Криспинов и Маскарилей своего времени. Он пошел к Бискарро и сказал ему:

— Я уговорил герцога заказать вам лучший завтрак; он дал мне восемь луидоров, естественно, я оставлю два себе за комиссию, а вот вам остальные шесть. Пойдемте поскорее.

Бискарро, дрожа от радости, надел чистый фартук, положил шесть луидоров в карман и, пожав руку Куртово, отправился вслед за егерем, который быстро повел его к уединенному домику.

На этот раз Нанон перестала трусить: уверенность Франсинетты совершенно успокоила ее, ей даже очень хотелось потолковать с Бискарро. Его ввели в комнату, как только он пришел.

Бискарро вошел, франтовато засунув фартук за пояс, с колпаком в руке.