— Что с вами, сударь? — спросил синий плащ.

— Так, ничего… я чуть было не потерял равновесия. Но, кажется, вы изволили задать мне вопрос? Что угодно вам знать?

— Я спрашивал, зачем вы надели маску?

— Вопрос откровенен, — сказал Ковиньяк, — и я отвечу на него так же. Я надел маску, чтобы вы не могли видеть моего лица.

— Так я вас знаю?

— Не думаю, но если вы сейчас увидите мое лицо, то сможете узнать его впоследствии, что, по моему мнению, совершенно излишне.

— Вы очень откровенны!

— Да, когда моя откровенность не может повредить мне.

— И с ее помощью вы узнаете даже чужие тайны?

— Да, когда подобные разоблачения могут доставить мне выгоду.

— Странным ремеслом вы занимаетесь!

— Черт возьми! Каждый делает что может, сударь. Я был адвокатом, лекарем, солдатом и партизаном. Видите, я все перепробовал.

— А кто вы теперь?

— Ваш покорнейший слуга, — отвечал молодой человек, кланяясь с подчеркнутым уважением.

— При вас ли известное письмо?

— При вас ли обещанный чистый бланк с подписью?

— Вот он.

— Так обменяемся?

— Позвольте еще минуту, сударь, — сказал синий плащ. — Мне нравится разговаривать с вами, и я не хочу так скоро терять это удовольствие.

— Помилуйте! И разговор, и сам я — оба мы к вашим услугам, сударь, — ответил Ковиньяк. — Будем говорить, если вам приятно.

— Не угодно ли вам перейти в мою лодку или я перейду в вашу? Таким образом, в другую лодку мы высадим лодочников и прикажем им удалиться.

— Это излишне, сударь; ведь вы, верно, знаете какой-нибудь иностранный язык?

— Я говорю по-испански.

— И я тоже. Будем говорить по-испански, если вам угодно.

— Прекрасно. Какая причина заставила вас, — спросил синий плащ, говоря с этой минуты по-испански, — открыть герцогу д’Эпернону, что ему изменяет известная дама?

— Я хотел оказать услугу достойному вельможе и попасть к нему в милость.

— Вы сердиты на мадемуазель де Лартиг?

— Я? Напротив, я должен сознаться, что многим обязан ей и был бы в отчаянии, если б с нею случилось несчастье.

— Так вы враг барону де Канолю?

— Я никогда не видал его и знаю только понаслышке, что он галантный кавалер и храбрый дворянин.

— Следовательно, вы действуете не из-за ненависти?

— Помилуйте! Если б я сердился на барона де Каноля, то предложил бы ему стреляться или перерезать друг другу горло, а он такой добрый малый, что никогда не отказывается от подобных предложений.

— Значит, я должен верить тому, что вы мне сказали?

— По моему мнению, вы ничего не можете сделать лучше.

— Хорошо! У вас письмо, которое доказывает неверность мадемуазель де Лартиг?

— Вот оно. Позвольте, не упрекая вас, заметить, что я показываю его второй раз.

Старый дворянин издалека бросил печальный взгляд на тонкую бумагу, сквозь которую просвечивали черные буквы.

Молодой человек медленно развернул письмо.

— Вы узнаете почерк, не так ли?

— Да.

— Так пожалуйте мне чистый бланк с подписью герцога, и я отдам вам письмо.

— Сейчас. Еще один вопрос.

— Конечно, сударь.

И молодой человек спокойно сложил письмо и опустил его в карман.

— Как достали вы эту записку?

— Извольте, скажу.

— Я слушаю.

— Вы, вероятно, знаете, что расточительное управление герцога д’Эпернона наделало ему много хлопот в Гиени?

— Знаю, дальше.

— Вы также знаете, что страшно скаредное управление кардинала Мазарини наделало ему еще больше хлопот в столице, в Париже?

— Но при чем тут кардинал Мазарини и герцог д’Эпернон?

— Погодите. Из-за этой противоположности в управлении вышло что-то очень похожее на общую войну, в которой каждый принимает участие. Теперь Мазарини воюет за королеву, герцог д’Эпернон — за короля, коадъютор — за господина де Бофора, Бофор — за госпожу де Монбазон, Ларошфуко — за госпожу де Лонгвиль, герцог Орлеанский — за мадемуазель Суайон, парламент — за народ. Наконец, принца Конде, воевавшего за Францию, посадили в тюрьму. А я ничего не выиграл бы, если б сражался за королеву, короля, господина коадъютора, господина де Бофора, или за госпожу де Монбазон, госпожу де Лонгвиль и мадемуазель Суайон, или за народ и за Францию. Поэтому мне пришла мысль не приставать ни к одной из этих партий, а следовать за той, к которой почувствую минутное влечение. Стало быть, моя задача — все делать кстати. Что скажете вы об этой моей идее?

— Она остроумна.

— Поэтому я собрал армию. Извольте взглянуть, она стоит на берегу Дордони.

— Пять человек!.. Подумаешь! Черт возьми!

— Это на одного человека больше, чем у вас, значит, презирать мою армию было бы с вашей стороны в высшей степени неосторожно.

— Она очень плохо одета, — сказал синий плащ, который из-за дурного настроения был готов все бранить.

— Правда, — продолжал молодой человек, — они очень похожи на товарищей Фальстафа… Фальстаф — английский джентльмен, мой приятель… Но это неважно. Сегодня вечером я одену их в новое платье, и если вы встретите их завтра, то увидите, что они действительно красавцы.

— Мне нет дела до ваших людей, вернемся к вам.

— Извольте. Ведя войну в своих собственных интересах, мы встретили сборщика податей, который переезжал из села в село для наполнения кошелька его королевского величества. Пока ему следовало еще собирать деньги, мы верно охраняли его, и, признаюсь, увидев его толстенный кошель, я хотел пристать к партии короля. Но события чертовски запутали дело. Общая ненависть к кардиналу Мазарини, жалобы со всех сторон на герцога д’Эпернона заставили нас одуматься. Мы решили, что в партии принцев также много, очень много хорошего, и, честное слово, прилепились к ней всей душой. Сборщик завершил исполнение поручения, ему данного, в маленьком уединенном домике, который вы видите вот там, между тополями и смоковницами.

— В доме Нанон! — прошептал синий плащ. — Да, вижу.

— Мы дождались его выхода, последовали за ним, как в первые пять дней, начали переправляться вместе с ним через Дордонь недалеко от Сен-Мишеля. И, когда мы выехали на середину реки, я сообщил ему о перемене наших политических убеждений и с возможной учтивостью попросил его отдать нам собранные деньги. Поверите ли, сударь, он отказал нам! Товарищи мои принялись обыскивать его; он кричал как сумасшедший. И тогда мой лейтенант, человек чрезвычайно находчивый, — вот он там, в красном плаще, держит мою лошадь, — заметил, что вода, не пропуская воздуха, не пропускает также и звуков. Так как я был лекарем, то понял правильность этого утверждения физики. Тогда тот, кто подал нам благой совет, опустил голову сборщика в воду, не более как на один фут. В результате сборщик перестал кричать или, лучше сказать, мы уже не слыхали его криков. Мы, таким образом, смогли от имени принцев захватить все деньги, которые он вез, и всю порученную ему корреспонденцию. Я отдал деньги моим солдатам, которые, как вы справедливо заметили, крайне нуждались в новых мундирах, а себе оставил письма, между прочим и это. Кажется, почтенный сборщик служил Меркурием у мадемуазель де Лартиг.

— Правда, — прошептал старый дворянин, — если не ошибаюсь, Нанон и определила его на эту должность. А что же случилось с этим несчастным?

— Вы увидите, что мы прекрасно сделали, погрузив этого несчастного, как вы его называете, в воду. Без этой предосторожности он поднял бы против нас весь мир. Но, представьте себе, когда мы вытащили его из реки, он уже умер от злости, хотя находился в воде не более четверти часа.

— И вы, конечно, опять опустили его туда же?

— Именно так.

— Но если вы его утопили, то…

— Я не говорил, что мы его утопили.

— Не станем спорить о словах… Если посланец умер…

— Это другое дело: он точно умер…

— Так господин де Каноль ничего не знает и, само собой разумеется, не придет на свидание.