Клер вскрикнула и схватила Каноля за руку, но тотчас выпустила ее в очаровательном смущении.
— Так что же мы будем делать? — спросила она.
Сердце молодого человека радостно забилось: это подающее надежду на счастье мы решительно становилось любимым словом виконтессы де Канб.
— Погубить вас, великодушного и благородного человека! — сказала она. — О нет, нет, никогда! Как я могу спасти вас? Говорите, говорите!
— Надо позволить мне, виконтесса, доиграть мою роль до конца. Надо, как я уже говорил вам, уверить всех, что вы обманули меня; тогда я дам отчет Мазарини в том, что я вижу, а не в том, что я знаю.
— Да, но если узнают, что вы сделали все это для меня, если узнают, что мы уже встречались, что вы уже видели меня, тогда я погибну! Подумайте!
— Сударыня, — сказал Каноль с превосходно разыгранной грустью, — судя по вашему холодному виду, по тому, как легко вам сохранять сдержанность в моем присутствии, я не верю, что вы можете выдать тайну, которой, впрочем, и не существует, по крайней мере, в вашем сердце.
Клер хранила молчание, но быстрый взгляд и едва приметная улыбка, невольно появившаяся на лице прелестной пленницы, отвечали Канолю так, что он почувствовал себя счастливейшим человеком в мире.
— Так я останусь? — спросил он с улыбкой, которую невозможно описать.
— Что ж делать, если нужно! — отвечала Клер.
— В таком случае я напишу Мазарини.
— Ступайте!
— Что это значит?
— Я говорю: идите и напишите ему.
— Нет, я должен писать ему отсюда, из вашей комнаты; надо, чтобы письмо мое отправилось к нему от изголовья вашей кровати.
— Но это неприлично.
— Вот моя инструкция, сударыня, извольте прочесть сами…
И Каноль подал бумагу виконтессе. Она прочла:
«Господин барон де Каноль должен стеречь госпожу принцессу и ее сына господина герцога Энгиенского, не выпуская их из виду».
— Вы видите? — сказал Каноль.
— Да, это так, — отвечала она.
III
Клер сразу поняла, сколько выгоды человек, влюбленный, как Каноль, мог извлечь из подобной инструкции; но она в то же время подумала о том, какое одолжение оказывает принцессе, поддерживая заблуждение королевского двора насчет своей повелительницы.
— Пишите здесь, — сказала она, покоряясь своей судьбе. Каноль посмотрел на нее; она взглядом же указала ему на шкатулку, в которой находилось все необходимое для письма. Барон раскрыл шкатулку, взял бумагу, перо и чернила, придвинул стол к самой постели, попросил позволения сесть (как будто Клер все еще была принцессой). Получив позволение, он написал к Мазарини следующую депешу:
«Монсеньер!
Я прибыл в замок Шантийи в девять часов вечера; Вы изволите видеть, что я весьма спешил, ибо имел честь проститься с Вами в половине седьмого.
Я нашел обеих принцесс в постели; вдовствующая очень нездорова, а молодая устала после охоты, на которой провела весь день.
По Вашему приказанию я представился их высочествам, которые тотчас же отпустили всех своих гостей, и теперь я не выпускаю из вида молодую принцессу и ее сына».
— И ее сына, — повторил Каноль, оборачиваясь к виконтессе. — Дьявольщина! Мне кажется, я лгу, а мне не хотелось бы лгать.
— Успокойтесь, — отвечала Клер с улыбкой. — Вы еще не видали моего сына, но сейчас увидите.
— «…и ее сына», — прочел Каноль с улыбкой и вновь принялся за письмо:
«Я имею честь писать это донесение Вашему высокопреосвященству из комнаты ее высочества, сидя у ее кровати».
Он подписал письмо и, почтительно попросив позволения у Клер, позвонил. Явился слуга.
— Позовите моего лакея, — сказал Каноль, — когда он придет в переднюю, доложите мне!
Минут через пять барону доложили, что Касторен ждет в передней.
— Возьми, — сказал Каноль, — отвези это письмо начальнику моего отряда и скажи, чтобы он тотчас отослал его с нарочным в Париж.
— Но, господин барон, — отвечал Касторен, которому такое поручение, данное посреди ночи, показалось крайне неприятным, — я уже докладывал вам, что господин Помпей принял меня на службу к ее высочеству.
— Да я и даю тебе письмо от имени принцессы. Не угодно ли вашему высочеству подтвердить слова мои? — прибавил Каноль, обращаясь к Клер. — Вы изволите знать, сколь нужно, чтобы письмо было доставлено без замедления.
— Отправить письмо! — сказала самозванная принцесса гордо и величественно.
Касторен поклонился до земли и вышел.
— Теперь, — сказала Клер, простирая к Канолю молитвенно сложенные руки, — вы уйдете, не правда ли?
— Извините… — отвечал Каноль, — но ваш сын…
— Да, правда, — сказала Клер с улыбкой, — вы сейчас увидите его.
Действительно, едва виконтесса успела выговорить эти слова, как кто-то, по обычаю того времени, начал царапать ее дверь. Моду стучаться таким образом ввел, по-видимому, из-за своей любви к кошкам, кардинал Ришелье. Во время продолжительного его владычества все царапали дверь его высокопреосвященства; потом царапали дверь господина де Шавиньи, который имел право на это наследство уже потому, что был порождением кардинала; наконец, царапали дверь Мазарини. Стало быть, следовало царапать дверь принцессы Конде.
— Идут! — сказала Клер.
— Хорошо, — отвечал Каноль, — я принимаю официальный вид.
Он отодвинул стол с креслом, взял шляпу и почтительно стал шагах в четырех от кровати.
— Войдите! — крикнула принцесса.
Тотчас в комнату вошла самая церемонная процессия, какую можно себе вообразить. Тут были женщины, офицеры, камергеры — все, кто составлял двор принцессы.
— Ваше высочество, — сказал старший камердинер, — уже разбудили монсеньера герцога Энгиенского, теперь он может принять посланного его величества.
Каноль взглянул на виконтессу. Взгляд этот очень ясно сказал ей: «Так ли мы условились?»
Она очень хорошо поняла этот взор, полный мольбы, и, вероятно, из благодарности за все, что сделал Каноль, или, может быть, из желания посмеяться над присутствующими (такие желания кроются вечно в сердце самой доброй женщины) она сказала:
— Приведите сюда господина герцога Энгиенского, пусть господин посланный увидит моего сына при мне.
Ей тотчас повиновались и через минуту привели принца.
Мы уже сказали, что, наблюдая за малейшими подробностями последних приготовлений принцессы к отъезду, барон видел, как принц бегал и играл, но не мог видеть его лица. Каноль заметил только его простой охотничий костюм. Теперь же он подумал, не могли ведь переодеть принца в великолепное шитое платье лишь для того, чтобы показать ему. Предположение, что настоящий принц уехал с матерью, превратилось в уверенность. Он молча в продолжение нескольких минут рассматривал наследника знаменитого принца Конде, и насмешливая, хотя и почтительная, улыбка появилась на его устах.
Низко кланяясь, Каноль сказал:
— Я очень счастлив, что имею честь выразить свое почтение вашему высочеству.
Госпожа де Канб, с которой мальчик не спускал своих больших глаз, сделала ему знак, чтобы он кивнул в ответ. Тут ей показалось, что Каноль следит за подробностями этой сцены с чересчур насмешливым видом.
— Сын мой, — сказала она с рассчитанной злобой, заставившей вздрогнуть барона, который уже по движению губ виконтессы догадался, что сейчас станет жертвой какого-нибудь женского предательства, — сын мой, офицер этот — барон де Каноль, посланный его величества; дайте ему поцеловать руку.
По этому приказанию Пьерро, достаточно обученный предусмотрительным Ленэ, который, как и обещал принцессе, взялся воспитать его, протянул руку, которую он не успел — да и не мог — превратить в руку дворянина. Каноль был принужден при скрытом смехе всех присутствующих поцеловать эту руку, которую самый недальновидный человек, а уж никак не барон, не признал бы за аристократическую.