— Так он уже не придет?

— Надеюсь, по крайней мере.

— Вели приготовить лошадей, Помпей. Таким образом мы все-таки выиграем время. Но, — прибавил виконт, прислушиваясь, — что это за шум? Кажется, голос Ришона.

— И голос господина де Каноля.

— Они ссорятся.

— Наоборот, они узнали друг друга, извольте слушать.

— Ах! Что если Ришон проговорится?

— Помилуйте, нечего бояться, он человек очень осторожный.

— Тише!

Оба замолчали и услышали голос Каноля.

— Давайте два прибора, метр Бискарро, — кричал барон, — скорей два прибора! Господин Ришон ужинает со мной.

— Нет, позвольте, — отвечал Ришон, — это невозможно.

— Что такое? Вы хотите ужинать один, как тот молодой дворянин?

— Какой дворянин?

— Там, наверху.

— Кто он?

— Виконт де Канб.

— Так вы знаете виконта?

— Черт возьми! Он спас мне жизнь.

— Он?..

— Да, он!

— Каким образом?

— Поужинайте со мной, тогда я все расскажу вам.

— Не могу, я ужинаю у него.

— Правда, он кого-то ждет.

— Он ждет меня, и так как я уже опоздал, то позвольте мне, барон, пожелать вам доброй ночи.

— Нет, черт возьми! Не позволю! — кричал Каноль. — Я задумал ужинать в веселой компании, так что вы отужинаете со мной или я буду ужинать с вами. Метр Бискарро, два прибора.

Но, пока Каноль, отвернувшись, следил за исполнением своего приказания, Ришон взбежал по лестнице. На последней ступеньке его встретила мягкая рука виконта, втянула в комнату, затворила дверь и ради пущей безопасности задвинула, к величайшему его удивлению, обе задвижки.

— Черт возьми! — шептал Каноль, отыскивая глазами исчезнувшего Ришона и садясь за стол в одиночестве. — Не знаю, почему все против меня в этом проклятом месте. Одни гоняются за мной и хотят убить, другие убегают, будто я болен чумой. Черт возьми! Аппетит проходит, я чувствую, что становлюсь скучным, и готов сегодня напиться допьяна, как ландскнехт. Эй, Касторен! Поди сюда, я поколочу тебя!.. Они заперлись там, наверху, как заговорщики. Ах! Какой я глупец! Они в самом деле составляют заговор, точно так; этим все объясняется. Но вот вопрос, в чьих интересах этот заговор? В интересах коадъютора? Или принцев? Или парламента? Или короля? Королевы? А может быть, в интересах кардинала Мазарини? Бог с ними, пусть себе замышляют против кого им угодно, это мне совершенно все равно: аппетит мой воротился. Касторен, вели подавать ужин и принести вина. Я тебя прощаю.

Каноль философски принялся за ужин, приготовленный ранее для виконта де Канба. За неимением свежей провизии метр Бискарро вынужден был подать барону подогретые блюда.

Пока барон де Каноль тщетно ищет товарища для застолья и после бесплодных попыток решается ужинать один, посмотрим, что происходит у Нанон.

Нанон, несмотря на все, что говорили и писали о ней ее враги, — а в числе ее врагов надобно считать большинство историков, занимавшихся ею, — была в то время прелестным созданием, лет двадцати пяти или шести. Она была невысока, смугла, приветлива и грациозна, с живым и свежим цветом лица, с глубокими черными глазами, радужная оболочка которых была чиста и прозрачна и которые в темноте сверкали, как у кошки. Веселая и смешливая с виду, Нанон, однако, была далека от того, чтобы направить свой ум на те капризы и пустяки, что расшивают безумными арабесками шелковистую и позолоченную основу, на которой обычно строит свою жизнь щеголиха. Наоборот, самые важные суждения, глубоко и последовательно обдуманные в ее своенравной головке, казались ясными и убедительными, когда они излагались ее выразительным вибрирующим голосом с гасконским акцентом. Никто не мог и подозревать, что под маской розового и веселого лица с тонкими чертами скрывалась непоколебимая твердость и глубина государственного человека. Как бы то ни было, таковы были достоинства Нанон или ее недостатки, смотря по тому, кто как захочет взглянуть на них — с лицевой или с оборотной стороны медали; таков был ее расчетливый ум, таково было ее честолюбивое сердце, которым служило оболочкой полное изящества тело.

Нанон родилась в Ажене. Герцог д’Эпернон — сын неразлучного друга Генриха IV, того самого, который сидел в карете с королем, когда Равальяк заколол его, и над которым витали подозрения, простиравшиеся до самой Марии Медичи, — герцог д’Эпернон, назначенный губернатором Гиени, где его ненавидели за надменность, грубость и вымогательства, отличил эту незнатную девочку, дочь простого адвоката. Он волочился за ней и добился ее благосклонности лишь с величайшим трудом после обороны, проведенной с умением великого тактика, желающего дать победителю почувствовать всю цену его победы. Взамен своей потерянной репутации Нанон отняла у герцога его свободу и всемогущество. Через полгода после начала ее связи с губернатором Гиени Нанон стала настоящей правительницей этой прекрасной провинции, платя с процентами всем, кто прежде ее оскорбил или унизил, за все прошлые обиды и несправедливости. Став королевой случайно, она по расчету превратилась в тирана, предчувствуя, что надобно злоупотреблениями возместить возможную непродолжительность своего царствования.

Поэтому Нанон завладела всем: сокровищами, влиянием, почестями. Она разбогатела, раздавала должности, принимала кардинала Мазарини и важнейших придворных вельмож. С удивительной ловкостью распоряжаясь своим могуществом, она с пользой употребила его для своего возвышения и для умножения состояния. За каждую услугу Нанон брала назначенную цену. Чин в армии, место в суде продавались по известному тарифу. Нанон заставляла герцога соглашаться на эти назначения, но ей платили за них чистыми деньгами или богатым, прямо королевским подарком. Таким образом, выпуская из рук часть своего могущества, она тотчас возвращала ее под другим видом. Отдавая власть, она взамен получала деньги — сильнейший рычаг власти.

Этим объясняется длительность ее царствования: люди, ненавидя кого-нибудь, не любят ниспровергать врага, когда ему остается какое-нибудь утешение. Мщение желает совершенного разорения, полной гибели. Неохотно прогоняют тирана, который уносит с собой свое золото и смеется при этом, а у Нанон де Лартиг было два миллиона!

Итак, она почти спокойно жила на вулкане, который беспрестанно дымился, но не извергался; она видела, что всеобщая ненависть к ней поднимается, как море во время прилива, и волнами своими разбивает власть герцога д’Эпернона. И когда разгневанные горожане изгнали его из Бордо, он увлек с собой Нанон, как корабль ведет на буксире лодку. Нанон покорилась буре, пообещав себе отомстить за все, когда буря пройдет; она взяла за образец кардинала Мазарини и, как скромная ученица, подражала политике хитрого и ловкого итальянца. Кардинал заметил эту женщину, которая возвысилась и разбогатела, пользуясь теми же средствами, какие возвели его в ранг первого министра и сделали обладателем пятидесяти миллионов. Он восхищался маленькой гасконкой, он сделал даже более: позволил ей действовать; может быть, после узнаем мы причину его снисхождения.

И хотя некоторые знающие люди уверяли, что Нанон прямо переписывается с господином Мазарини, о политических интригах прелестной гасконки говорили мало. Даже сам Каноль, по молодости, красоте и богатству своему не понимавший, зачем человеку нужно становиться интриганом, не знал, что думать о Нанон в этом отношении. Что же касается ее любовных интриг, то даже враги ее ничего не говорили о них, может быть, потому, что, занявшись более важными делами, она отложила любовные похождения до некоторого времени, или потому, что все любители сплетен сосредоточили внимание свое на одном — любви к ней герцога д’Эпернона, не замечая других ее увлечений. Каноль, таким образом, по праву мог тешить свое самолюбие и свою гордость гасконца, воображая, что до его появления Нанон была неприступна.

Случилось это то ли потому, что Каноль действительно был первой любовной страстью этого сердца, доступного до тех пор одному лишь честолюбию; то ли потому, что осторожность предписывала его предшественникам полное молчание, ибо Нанон-любовница была очаровательной женщиной, а оскорбленная Нанон стала бы грозным врагом.