— Все может быть.

— Он смешал имена.

— Возможно; этот мошенник Мустон никогда не помнит имен.

— Словом, я беру это дело целиком на себя.

— Отлично.

— Велите остановить карету, Портос; мы приехали.

— Как, уже! Да ведь мы у Центрального рынка; а вы говорили, что Персерен живет на углу улицы Арбр-Сек.

— Это верно, но посмотрите-ка хорошенько.

— Я смотрю и вижу…

— Что же вы видите?

— Что мы возле рынка, черт подери.

— Но не хотите же вы, чтобы наши лошади вскарабкались на карету, которая перед нами.

— Разумеется.

— Ни чтобы предшествующая карета наехала на ту, что стоит перед нею.

— Еще того меньше.

— Ни чтобы та, вторая карета протащилась на брюхе по тридцати или сорока впереди стоящим каретам, которые прибыли раньше, чем мы.

— Ах бог мой! Вы правы.

— То-то же!

— Сколько народа, сколько народа!

— Каково?

— Что же они тут делают, эти люди?

— Ответ очень прост — они дожидаются своей очереди.

— Вот тебе на! А может быть, актеры Бургундского отеля перебираются на новое место?

— Нет, мой дорогой. Это очередь к Персерену.

— И нам также придется ждать?

— Нет, мы с вами будем хитрее и не столь спесивы, как все остальные.

— Что же мы сделаем?

— Мы сейчас выйдем из кареты, проберемся через толпу пажей и лакеев и войдем в дом, даю вам в этом честное слово, особенно если первым двинетесь вы.

— Идем, — сказал на это Портос.

И, выйдя из кареты, они направились к дому портного.

Причиной этого скопления народа и толчеи было то, что дверь Персерена была заперта, и лакей, стоявший у входа, объяснял знатным заказчикам, что в настоящий момент г-н Персерен решительно никого не может принять. Тот же лакей конфиденциально сообщил одному вельможе, к которому благоволил, что г-н Персерен занят пятью костюмами для короля и обдумывает у себя в кабинете украшения, цвет и покрой этих костюмов.

Иные, удовлетворившись этим ответом, возвращались домой, в восторге от того, что могут распространить его дальше, другие же, более упорные и настойчивые, требовали, чтобы дверь была открыта немедленно, и среди этих последних бросались в глаза три кавалера с голубой орденской лентой, которым предстояло принять участие в балете на празднестве в Во, — ведь балет, разумеется, не состоится, если на них не будет костюмов, скроенных рукой великого Персерена.

Д’Артаньян, пустив перед собой Портоса, силой прокладывавшего путь сквозь толпу, добрался наконец до прилавков, за которыми подмастерья отбивались, как могли, от заказчиков. Мы забыли упомянуть, что Портоса, наравне с прочими, не хотели пропустить в дом, но д’Артаньян, выйдя вперед, произнес: «Именем короля», — после чего они беспрепятственно прошли в дверь.

Этим бедным ребятам — мы имеем в виду подмастерьев — приходилось несладко, и они в меру сил пытались удовлетворить в отсутствие хозяина нетерпеливые требования заказчиков, прерывая порой стежок, чтобы ввернуть несколько слов, и когда чья-нибудь оскорбленная гордость или обманутые надежды порождали опасность слишком бурного объяснения, тот, на кого обрушивались особенно яростные нападки, внезапно нырял под прилавок и скрывался под ним.

Вереница недовольных вельмож являла собою картину, во многих отношениях весьма любопытную.

Капитан мушкетеров, отличавшийся быстрым и верным взглядом, сразу же оценил ее по достоинству. Но после того как он бегло оглядел отдельные группы, взгляд его остановился на человеке, сидевшем на табурете прямо против него, причем голова этого человека лишь слегка возвышалась над укрывавшим его прилавком. Это был мужчина лет сорока, с меланхоличным и бледным лицом, с добрыми, светящимися умом глазами. Он рассматривал д’Артаньяна и всех других, подперев рукой подбородок, как спокойный и любознательный наблюдатель. Заметив и узнав нашего капитана, он надвинул на глаза шляпу.

Этот жест, быть может, и привлек внимание д’Артаньяна. Если наше предположение правильно, то человек с опущенной шляпой достиг результата, явно не соответствовавшего его намерениям.

Костюм этого человека был достаточно прост, парик на его голове — самый обыкновенный, и не очень наблюдательные заказчики могли бы счесть его простым подмастерьем, присевшим на табурет за дубовым прилавком и тщательно вышивающим по сукну или бархату.

Впрочем, он слишком часто нагибал голову, чтобы успешно работать руками.

Д’Артаньян не дал себя обмануть и тотчас же понял, что если этот человек и работает, то уж, конечно, не над какой-нибудь тканью.

— Вот оно что, — сказал капитан, обращаясь к этому человеку, — итак, вы превратились в портного, мой дорогой господин Мольер?

— Тише, господин д’Артаньян! Тише, бога ради, молчите! Ведь вы меня выдаете, меня узнают.

— Что же в этом плохого?

— Плохого тут нет, но…

— Но вы хотите сказать, что и хорошего тоже, не так ли?

— Увы, вы правы, так как я, уверяю вас, был занят рассматриванием очень интересных фигур.

— Продолжайте, господин Мольер. Продолжайте. Вполне понимаю, насколько это интересно для вас… и не стану мешать вам в этом занятии, но с условием — скажите, где господин Персерен?

— Охотно скажу — он в своем кабинете. Только…

— Только проникнуть к нему невозможно?

— Он и впрямь совершенно недосягаем.

— Для всех?

— Для всех. Он привел меня в эту комнату, чтобы я мог предаться в свое удовольствие наблюдениям, после чего удалился к себе.

— В таком случае, дорогой господин Мольер, пойдите и скажите ему, что я здесь, хорошо?

— Я! — вскричал Мольер тоном честной собаки, у которой хотят отнять доставшуюся ей на законном основании кость. — Я должен оторваться от моего дела? Ах, господин д’Артаньян, до чего же вы дурно ко мне относитесь!

— Если вы тотчас же не отправитесь предупредить Персерена о том, что я здесь, дорогой господин Мольер, — вполголоса сказал д’Артаньян, — то и я не покажу вам одного из моих друзей, который пришел вместе со мной, о чем и предупреждаю вас.

— Вот того, да?

— Да.

Мольер оглядел Портоса взглядом, проникающим в сердца и умы. Этот осмотр показался ему, очевидно, многообещающим, так как он сразу же встал и прошел в соседнюю комнату.

В этот момент толпа начала расходиться, бросая в каждом углу обширного помещения мастерской ворчание или угрозу; она напоминала собой океан во время отлива, оставляющий на прибрежном песке водоросли и пену.

Спустя десять минут появился Мольер и сделал из-за портьеры знак д’Артаньяну. Д’Артаньян поспешил вслед за ним, увлекая вместе с собой Портоса. По довольно запутанным коридорам Мольер привел их в кабинет Персерена. Старик, засучив рукава, перебирал куски роскошной парчи, затканной золотыми цветами. Он хотел посмотреть, какова игра этой ткани при том или ином освещении.

Заметив входящего д’Артаньяна, он отложил материю и пошел навстречу ему, не изображая особых восторгов, без чрезмерных любезностей, но с соблюдением должной учтивости.

— Господин капитан мушкетеров, — обратился он к д’Артаньяну, — вы, конечно, простите меня, не так ли, но я страшно занят.

— Да, да, господин Персерен, слышал, знаю, — костюмами короля. Говорят, что вы шьете его величеству три новых костюма?

— Пять, сударь, пять!

— Три или пять, меня это нисколько не беспокоит. Ведь я знаю, что они будут самыми красивыми на всем свете.

— Да, да, так думают все. Когда они будут закончены, тогда и станут самыми красивыми на всем свете, не буду оспаривать. Но прежде их следует сшить, господин капитан, а для этого необходимо время.

— О, у вас еще два дня впереди, и времени в вашем распоряжении даже больше, чем нужно, господин Персерен, — сказал д’Артаньян, напуская на себя полнейшее равнодушие.

Персерен поднял голову, как человек, не привыкший к тому, чтобы ему перечили даже тогда, когда дело идет о какой-нибудь его прихоти, но д’Артаньян не обратил никакого внимания на чело прославленного портного, чародея парчи, которое начало заволакиваться тучами. Он произнес: