Мысль, что он оборотень, показалась до того страшной Степану Сидоровичу, что он невольно вскинул глаза на говорившую.

Дарья Васильевна в них не прочла ожидаемого безумия и несколько успокоилась.

— Что ты за шутки со стариком Емельянычем шутишь? Кажись, он тебе в отцы годится, а на–кось что выдумал, у него мертвых младенцев приторговывать… напугал и его да и меня даже до трясучки… Говори, с чего тебе на ум взбрело такие шутки шутить?..

Степан Сидорович стоял ни жив ни мертв; он чувствовал, что почва ускользает из‑под его ног, что так быстро я так хорошо составленный план рушится… Если он повернет все в шутку, случай к чему давала ему в руки Дарья Васильевна, мертвого младенца зароют, а за ним все‑таки будут следить, и все кончено.

План исполнения воли князя останется снова неосуществимым.

Все это мгновенно промелькнуло в голове Степана.

Он решил действовать начистоту и вдруг совершенно неожиданно для Емельяныча и для Дарьи Васильевны бросился в ноги последней.

— Не вели казнить, матушка барыня, вели помиловать, — заговорил он, лежа ничком на полу.

— Что, что такое, в чем простить?.. — встала даже с кресла Дарья Васильевна.

— Я не купец… не торговец…

— Кто же ты?

— Я камердинер его сиятельства князя Андрея Павловича Святозарова.

— Святозарова? — воскликнула Дарья Васильевна и снова, но уже совершенно машинально, опустилась в кресло.

— Точно так, матушка барыня, точно так–с…

Мы уже знаем, что Дарья Васильевна, по поручению сына, была знакома с княгиней Зинаидой Сергеевной и по ее рассказам, а также из писем Григория Александровича знала, что княгиня разошлась с мужем, который ее к кому‑то приревновал, и уехала в свое поместье, чтобы более не возвращаться в Петербург.

Других подробностей княжеской размолвки она не знала, но и этих сведений для нее было достаточно, чтобы сообразить, что появление камердинера князя близ именья его жены, появление с большой суммой денег, — из рассказов Емельяныча Дарья Васильевна знала, что у купца деньжищ целая уйма, — было далеко неспроста.

Покупка мертвого ребенка, в связи с каждый час ожидаемым разрешением от бремени княгини, — Дарья Васильевна знала это, так как бывала в Несвицком, имений княгини, почти ежедневно и даже отрекомендовала ей повивальную бабку, — тоже показалась для сметливой старушки имеющей значение.

Она вспомнила усиленные просьбы сына: по возможности сообщать ему подробные сведения о княгине и о том, получает ли она какие‑либо вести от своего мужа, то есть князя Андрея Павловича, камердинер которого теперь лежал у ее ног, и решила выпытать от последнего всю подноготную.

— Зачем же тебе или твоему князю понадобился мертвый ребенок? — уже прямо спросила она его.

— Все скажу с глазу на глаз, матушка барыня… — поднял с земли голову, не вставая с колен, Степан.

— Встань, — сказала Дарья Васильевна, уже совершенно оправившаяся от первоначального испуга. — Ступай, Емельяныч, ты мне больше не нужен.

Старик направился к двери, окинув подозрительным взглядом Степана Сидорыча.

Последний все продолжал стоять на коленях.

— Встань! — повторила Дарья Васильевна. — И рассказывай…

Степан поднялся с колен.

— Только не ври… — добавила Потемкина.

— Как на духу расскажу всю истинную правду, матушка барыня, — заявил Степан.

Он действительно во всех подробностях рассказал Дарье Васильевне поручение князя Андрея Павловича, не признающего имеющего родиться ребенка княгини своим, не скрыл и известного ему эпизода убийства князем любовника своей жены, офицера Костогорова, и кончил признанием, что им уже подговорены и горничная княгини, и повивальная бабка.

— Господи Иисусе Христе, Господи Иисусе Христе… — только шептала про себя набожная Дарья Васильевна, слушая страшный рассказ княжеского камердинера.

— Что же вы с младенцем этим делать‑то хотите, изверги? — прерывающимся от волнения голосом спросила она.

— Князь, как я вам докладывал, изволил приказать украсть раньше, чем его окрестят, чтобы, значит, он его фамилию не носил… Наша холопская доля — что приказано, то и делать надо… князь‑то у нас строг да и человек сильный… У самой государыни на отличке… Только как украсть‑то несподручно… княгиня тоже молчать не станет… и тоже управу найдет… так оно и выходит по пословице: «Паны дерутся, а у холопов чубы трясутся».

— Что же делать?

В силе и значении князя Святозарова Дарья Васильевна не сомневалась; она слышала сама эту фамилию, да и сын писал ей о его несметном богатстве и высоком месте при дворе. Бороться против его воли ей, как и Степану, казалось немыслимым, потому‑то она даже повторила как‑то рассеянно:

— Что же делать?

— Да уж я давно ума приложить к этому делу никак не сумею… Надумал я одно… тысячу–другую рублев повивальной‑то отвалить… согласится, живорезка… только уж грешно больно… младенец невинный… ангельская душа…

— Что же ты надумал?

— Да так, легонько давнуть, как принимать станет… много ли ему, ангельчику, нужно, и дух вон…

— С нами крестная сила! — не своим голосом крикнула Дарья Васильевна. — Душегубство какое задумал… И из головы это выбрось… грех незамолимый…

— Знаю, матушка барыня, знаю, и самому во как боязно, только что же поделаешь, тоже свою шкуру от князя спасать надо… Живого не украсть, как он приказал, а иначе никак не сообразишь, как и сделать… Княгиня‑то тоже не наша сестра, заступу за себя найдет…

— Ох, Господи! — вздохнула совершенно ошеломленная Потемкина.

— Вот, матушка барыня, как увидел я мертвенького Акулинина младенца, и озарила меня мысль — без греха тяжелого дело это оборудовать, и княжескую волю исполнить, и ангельской души не губить…

— Это как же?

— Подменить…

— Что–о-о?

— Подменить младенцев‑то… Акулинин‑то сойдет за княгинюшкина, а княгинюшкин‑то сюда, будто он Акулинин, а князь за деньгами не постоит, его на всю жизнь обеспечит… Уж больно я той мысли возрадовался, матушка барыня, да Емельянычу и бухнул… а он вишь как перепугался да и вас перепугал, матушка барыня!

Степан замолчал.

Дарья Васильевна тоже молчала, низко опустив свою седую голову.

Она думала.

План Степана Сидоровича относительно подмены ребенка показался ей не только удобоисполнимым, но и чрезвычайно удобным в том отношении, что она всегда будет в состоянии возвратить ребенка его матери и раскрыть гнусный поступок князя и его слуги. Для всего этого ей нужно было посоветоваться с сыном, которому она подробно и опишет все происшедшее здесь и сделает так, как он ей укажет.

«Ему с горы виднее, а мы здесь люди темные!» — мелькнуло в ее голове.

Горой почему‑то она считала Петербург.

— Что же вы мне, матушка барыня, скажете, как ваша милость решит, так и быть…

— Что же, по–моему, ты дело надумал… Я распоряжусь, поговорю с Емельянычем, возьми ребенка, а княгинина принеси сюда, да поосторожней, не повреди как‑нибудь да не простуди…

— Уж будьте покойны, матушка барыня, в целости и сохранности предоставим. Дозвольте к ручке вашей милостивой приложиться, сняли вы с меня петлю вражескую… от геенны огненной избавили…

Дарья Васильевна протянула Степану руку.

Тот горячо поцеловал ее.

Потемкина не чувствовала, что на ее руку капнуло что‑то горячее.

Степан плакал.

С его души на самом деле спала страшная тяжесть. Исполнить волю князя теперь было более чем возможно.

Она и была исполнена…

После разговора Дарьи Васильевны с Емельянычем Степан вышел на свиданье со своими сообщниками со свертком в руках.

В эту же ночь княгиня Зинаида Сергеевна Святозарова родила мертвого ребенка — девочку.

В доме же Дарьи Васильевны, в ее спальне, появилась люлька, где спал сладким сном спеленутый здоровый новорожденный мальчик.

Акулина была рада, что за ее ребенком, — от нее, когда она на другой день пришла в себя, скрыли подмену, — так ухаживает барыня, допуская ее лишь кормить его грудью.