Потемкин поспешил к ней; он прижался губами к ее руке, после чего, опустившись на колени на мягком ковре, сказал:

— Здесь, у ног моей милостивейшей императрицы, мое настоящее место. Отсюда буду рассказывать я ей о том, что совершили храбрые войска для ее славы и для отечества, если только, — прибавил он, заглядывая прямо в глаза Екатерины своим пламенным взором, — вид моей повелительницы, которая в то же время есть царица всяческой красоты и грации, как и императрица всяческой власти и великолепия, не смутит ясности моего ума и я буду в силах привести в порядок свои мысли и выразить их.

Он все еще не выпускал пальцев государыни; широкий рукав ее шелковой одежды откинулся, обнажив стройную руку.

Губы Потемкина тотчас покрыли ее жаркими поцелуями; Екатерина не противилась этому.

— Попробуйте все‑таки, Григорий Александрович, — улыбаясь, сказала она, — величие императрицы должно не ослеплять и страшить преданных мне людей, но освещать и согревать их; тот же, кто, подобно вам, принимал такое важное участие в великолепных победах Румянцева [11], конечно, сумеет найти слова, чтобы рассказать о них своей милостивой и благодарной государыне.

Лицо Потемкина омрачилось; он выпустил руку императрицы и, с неудовольствием качая головой, промолвил:

— Победы Румянцева, бесспорно, великолепны и славны, и я горжусь тем, что сражался под его начальством и с ним вместе; но что является плодом этих побед, каков он будет! Клочок земли, горсть новых подданных и мимолетная слава, которая скоро рассеется, не оставив по себе следа. Конечно, прекрасно сражаться и умирать во славу своей императрицы, если то суждено, но еще прекраснее и великолепнее употребить свою силу на то, чтобы повелительницу, которой принадлежит наша любовь и наша жизнь, вознести высоко над всяким величием прошедшего, настоящего и будущего, воздвигнуть Олимп у нее под ногами и украсить ее чело лучезарным венцом бессмертия.

Екатерина Алексеевна казалась несколько озадаченной таким оборотом разговора. Она вопросительно посмотрела на своего генерал–адъютанта, точно не понимая его слов.

— Что вы хотите сказать этим, Григорий Александрович? — спросила она. — Разве лавры недостаточно увенчивают мои знамена и, — гордо прибавила она, — неужели времени удастся изгладить имя Екатерины Второй со скрижалей истории?

— Нет, моя всемилостивейшая императрица, — возразил Потемкин, — нет, времени не удастся сделать это, и имя Екатерины неизгладимо займет свое место в ряду великих правителей нашего государства и всей Европы. Но для меня этого недостаточно, — воскликнул он, вскакивая и простирая свою руку над головой императрицы, — это не может, не должно удовлетворять также и вас! Не в ряду прочих следует вам стоять, хотя бы то были величайшие люди всех времен и народов. Нет, имя Екатерины должно стоять высоко, недосягаемо высоко над всеми — над Цезарем и Августом, над Карлом Великим [12], которого оспаривают друг у друга немцы и французы, и над всеми более мелкими величиями позднейшего времени.

Екатерина Алексеевна, любуясь, посмотрела на героя, выпрямившегося перед нею во всей своей атлетической силе, с простертой могучей рукой, словно он хотел схватить ею звезды с неба и собрать их в блестящую диадему для ее чела.

— С вашей стороны весьма похвально, Григорий Александрович, — сказала она, — что вы мечтаете вознести славу своей императрицы, своей благодарной приятельницы высоко над великими именами всех времен, но такое величие не суждено ни единому человеку, потому что на такой высоте царит только Бог; ни единый смертный недостаточно велик для того, чтобы после него или одновременно с ним другой не мог превзойти его земным величием или сравняться с ним в этом.

— Нет, нет! — воскликнул Потемкин. — Пусть это применимо ко всякому земному величию, но не применимо к моей великолепной и высокой повелительнице, императрице святой Руси, которая, опираясь на юную, как весна, силу могучего, верного народа, призвана и предназначена Божией благодатью совершить то, чего не совершал до нее никто и не смог бы совершить после нее.

— А что бы такое это было? — полюбопытствовала императрица, взор которой с восторгом остановился на горевшем воодушевлением, просветленном лице Потемкина.

Он помолчал немного, точно подыскивая ясное выражение для своих мыслей, после чего произнес:

— Что было основано могучею рукою Цезаря, устроено светлым умом Августа, что было воздвигнуто победоносной мощью Карла Великого, то распалось и развеялось прахом, потому что опиралось на земную, преходящую силу единичного человека. Но то, к чему должна стремиться моя императрица, то, что создаст она, как громко подсказывает мне внутренний голос, останется незыблемым во веки веков, потому что будет основано не на преходящей силе одной человеческой жизни, но на вечных законах, по которым Провидение управляет народами. Те мировые царства былых времен разрушились, потому что они стремились спаять воедино несогласные племена и не обладали твердым оплотом против молодой, всепокоряющей народной силы, которая вторглась в них с Востока, равно как и против диких варваров, которые, глумясь над всяким порядком, хлынули из степей на разрушение искусственного государственного строя. Но дело, предназначенное Богом моей императрице, не должно страшиться подобных опасностей. Екатерина Вторая держит юную народную силу России, Которой ничто не может противиться, в своей собственной руке; ее скипетр простирается над Азией и Европой; сила, некогда разрушившая древние государства, покорно лежит у ее ног. Только одного недостает ей еще, чтобы основать прочное мировое владычество на порядке, справедливости и свободе, — это ключ к вратам, соединяющим Азию и Европу, Восток с Западом, а именно прекрасной Византии, которую римские императоры с мудрой проницательностью избрали седалищем мирового господства, но не сумели удержать в своей власти и которую ослабевшая сила дряхлой Европы не могла отнять обратно у турок.

— Византии? — воскликнула Екатерина Алексеевна, вскакивая и кладя руку на плечо Потемкина.

— Да, — подтвердил тот, — Византии! Одна Россия, предводительствуемая своею императрицей, достаточно сильна, чтобы изгнать турок из древнего обиталища греческой культуры и на юношеской, непобедимой мощи русского народа воздвигнуть вновь древний трои всемирного владычества, которое соединит Азию и Европу. Наш русский народ удержит мировое царство за собою даже и тогда, когда закон природы, непреложный для всех смертных, коснется главы моей великой государыни! И тогда, когда эта цель будет достигнута, имя Екатерины засияет на недосягаемой высоте над историей и всякое величие прошедших времен померкнет пред ним, а всякое величие будущего послужит лишь к тому, чтобы возвысить его блеск. Вот, — прибавил Потемкин, глубоко переводя дух и словно очнувшись от сна, — вот что уже давно, внутренне пламенея, ношу я в своем сердце и что до такой степени порабощает и наполняет мой ум, что даже теперь я нашел слова для выражения моего желания, хотя мои мысли путаются от пылкого упоения при виде моей прекрасной, милостивой императрицы, которая в чарующей прелести, с какою обвивает ее пояс Афродиты, заставляет забывать о страшном щите Эгиды, гибельным ужасом поражающем дерзкий взор, осмелившийся в страстном томлении подняться на владычицу мира.

Он снова опустился на колени, прижал руку Екатерины к своим горячим устам.

Государыня склонилась к нему головой и заговорила тихим голосом, задумчиво заглядевшись на него:

— Не для тебя, мой друг, должна голова Медузы на щите императорской власти свивать своих грозных змей. Ты разгадал императрицу в глубочайших тайниках ее сердца; ты облек в слова заветную мысль, которая шевелилась на дне моей души, но которую я никогда не осмеливалась высказывать, потому что никто не понял бы ее, никто не проникся бы ею с мужеством веры, с воодушевленным доверием. Но ты, мой друг, почерпнул эту мысль в своем собственном сердце, ты понял свою императрицу, прежде чем она открыла свои уста, и никогда не забудет этого твоя приятельница. Ты должен носить мой щит на своей руке; твоя рука должна действовать моим мечом, возле тебя хочу я стремиться вперед по тому пути, который я видела пред собою в заветных, тайных мечтах и который должны открыть мне в действительности твое смелое мужество и твой гордый ум!