Граф с графиней Матильдой Ивановной встречали посетителей в вестибюле второго этажа, куда снизу, от парадных дверей, вела некрутая, с плавным изгибом лестница. Здесь, под портсмутскою стеной, пожимали пришедшим руки, принимали слова участия, с большей или меньшей любезностью приглашали направо, в гостиную. Тот, кто редко бывал в доме, как правило, медлил возле стены с фотографическими снимками и рисунками пребывания графа в Америке. Заседание мирной конференции. Ее участники, русские и японцы, с американским президентом Теодором Рузвельтом. Встречи Сергея Юльевича с простыми американцами. Чтобы ознакомиться с текстом под фотографиями, приходилось задержаться немного. Наиболее любопытствующий мог прочесть приветственный адрес рабочих графу по его возвращении: «Вы сделали невозможное возможным. Вы прекратили безумную войну, но вас не захотели встретить достойно и не дали это сделать другим…»

Гостиная представляла собой парадную белую залу, подмостки — то ли сцена, то ли эстрада — придавали ей сходство с залою театральной. Еще ее расширяя, в простенках между высокими окнами отраженным светом отблескивали зеркала от пола до потолка, как бы множа скульптуры по сторонам, фарфоровые статуэтки, картины на стенах, и фотографии в эмалевых рамках, и старинные часы на кафельном белом камине, и уютные уголки, зовущие к тихой беседе под темными пальмами рядом с цветами на тонконогих столиках под старину… Словом, угадывалась женская заботливая рука; а со сцены перед гостями собственного салона нередко Матильда Ивановна под гитару исполняла чувствительные романсы.

Только подумать, что все это в одночасье могло превратиться в руины, в мусор!..

— Надо отдать должное мастерам, которым заказали снаряды, — говорил граф Сергей Юльевич, — Но заказчики‑то, заказчики каковы! В Одессе знают, откуда руки растут у таких кретинов, но пощажу, господа, ваши уши. А сколько ошибок при установке! Они же спускали свои бомбы не туда и не так! На наше таки с графинею счастье.

— В самом деле, господа, в самом деле! — подхватывала Матильда Ивановна. — Мы же в девять часов никогда в тех комнатах не бываем, даже в столовой под ними. Да и печи топятся редко, пока что там никто не живет. Эти бестолочи даже ничего про нас разузнать не сумели…

— Но ведь пытались, Матильдочка.

И Матильда Ивановна в подтверждение рассказала, что в тот вечер, как обнаружились бомбы в печах, дворник вспомнил: за день до того или за два подошел к нему какой‑то барин в дохе с поднятым воротником, лица и не разглядишь, выспрашивал, где господские спальни, но дворник ответил ему, что не знает, тогда барин сказал, если в левой стороне дома, то лучше бы перешли в правую…

— Загадка же в том, — пояснил с недоумением Сергей Юльевич, — что бомбы опустили‑таки на левую сторону… Или наш дворник путает, где право, где лево?!

Но дворник не путал. Долгое время спустя Сергею Юльевичу рассказали, что личность в дохе был засовестившийся покуситель, пытался в последний момент предотвратить кровь.

— Надеюсь, следователям известно про этот случай?! — по–конногвардейски зычно не то спросил, не то объявил барон Владимир Борисович.

— Дворника допросили в тот же вечер, — сказал Сергей Юльевич.

— Ну и что, до сих пор не нашли никого?

— Должно быть, ищут…

Барон принялся вполголоса расспрашивать Александра Николаевича Гурьева как первого очевидца случившегося. Гурьев, собственно, заехал сообщить Сергею Юльевичу про допрос у судебного следователя; натолкнулся на сановных посетителей неожиданно. Он хотел было, с одобрения хозяина, незаметно улизнуть, но Фредерикс задержал его. Когда в своем рассказе о злополучном вечере Гурьев упомянул вскользь, что помогает Сергею Юльевичу в работе, барон оживился:

— Я слышал, Сергей Юльевич собирается издать книгу… по финансовым вопросам, если не ошибаюсь, по нынешнему управлению финансами? В неодобрительном роде, конечно?

Как ни умерял свой голос бывший конногвардейский полковник, Сергей Юльевич сказанного не пропустил.

— Ну что вы, Владимир Борисович, как верить досужим городским пересудам?! Когда он приходит мне помогать, то в чисто научной, я сказал бы, с историческим уклоном работе… Если ей суждено появиться в печати, то, надо полагать, после моей смерти…

— Бог с вами, Сергей Юльевич, вон как вас судьба бережет!..

Князь Котик был из тех немногих друзей, что бывал в доме запросто.

— Показали бы, граф, — попросил он, — эту самую отныне знаменитую печь…

— Конечно, конечно, — обрадовалась графиня. — Вон и Гурьев пока не ушел, захватим его с собой, чтобы все рассказал, как было…

Барон откланялся, взглянув на часы, а они поднялись на третий этаж по парадной лестнице из вестибюля. Матильда Ивановна предпочла, впрочем, воспользоваться подъемной машиной, наглядным достижением прогресса.

— Устала я, господа, ото всей нашей передряги.

Исполнив возложенную на него миссию, Александр Николаевич Гурьев, чьи мысли не в меньшей степени, чем адскими бомбами, были заняты возникновением японской войны, улучил момент задать князю Котику свой вопрос:

— Ведь вы, князь, в свое время сопровождали государя в путешествии на Дальний Восток… Что за история приключилась в Японии? Если не ошибаюсь, вы сами свидетель?..

И продекламировал наизусть до сих пор крамольное:

Происшествие в Оцу,

Вразуми царя с царицею!

Сладко ль матери, отцу,

Если сына бьет полиция?

А царевич Николай,

Когда царствовать придется,

Ты смотри не забывай.

Что полиция дерется!

Усмехнувшись, обходительный князь сказал:

— Это было феерическое путешествие! Красоты природы сменяли одна другую… как и моря–океаны. Мы въезжали в иноземные страны на слонах или на верблюдах!.. На крокодилов охотились, верите ли, на тигров! И увидели семь чудес света… когда не больше! Да и общество составилось куда уж лучше — полковые товарищи цесаревича!.. Кстати, с нами был князь Эспер Ухтомский, вам известный журналист и издатель, тома про это путешествие сочинил! Не читали?

— Об этом случае, в Оцу, там не очень‑то убедительно…

— А вы спрашивали Сергея Юльевича?

— Сергей Юльевич разве был там?!

— Быть‑то не был, конечно. Но историю сию не хуже меня знает.

Понимая, что сейчас не до этого давнего случая, хотя нельзя исключить, что он и впрямь в возникновении русско–японской сыграл не десятую, не двадцатую роль, Гурьев не последовал сразу княжескому совету. Отложил свой вопрос до более подходящей поры.

Сергей же Юльевич, со своей стороны, высказывал князю чрезвычайное недовольство полицией:

— Вместо того чтобы разыскивать преступников, тратят силы — и средства! — на какие‑то просто дичайшие бредни! Словно кто‑то нарочно толкает по фальшивому следу!..

И волей–неволей с сожалением, даже, может быть, с грустью, вспоминал о Рачковском. Тот, наверно, не сплоховал бы, провернул и такое бы дельце. Вот был сыщик так сыщик.

Спустя два с небольшим месяца после обнаружения бомб на Каменноостровском застрелили в Москве депутата распушенной Думы журналиста Иоллоса. А в редакцию газеты «Русские ведомости», где покойный работал, доставили два анонимных письма с угрозами многим лицам. «Иоллос был первым по очереди» — объявлялось там, и в ряду прочих имен значился граф Сахалино. Псевдоним совершенно прозрачный, разновидность других подобных, граф Полусахалинский, к примеру, — неприкрытый намек на то, что это именно Витте отдал макакам исконную русскую землю. Для самых же непонятливых к внесенному в список имени «граф Сахалино» добавлено было и разъяснение: «устроивший недавно симуляцию покушения на себя бомбами». Ото всех этих прозвищ черносотенством разило не меньше, чем от такого, тоже дошедшего до Сергея Юльевича, как «граф Полуиерусалимский»… Да, собственно, авторство сих перлов вовсе ничуть не скрывалось.

Погибший Иоллос был избран в первую Думу по списку кадетов. Он редактировал кадетские «Русские ведомости», сосредоточась на экономических темах. Прошлым летом, сразу вслед за роспуском Думы, на даче в Финляндии, в Териоках, был убит его гимназический друг и коллега партийный и думский профессор–экономист Герценштейн. Сергей Юльевич хорошо знал обоих по статьям и по думским речам, не всегда для него убедительным, но неизменно толковым. Да к тому еще оба как‑никак любезные его сердцу «одессисты», одного этого казалось ему достаточно, чтобы не упускать их из виду, даром что лет на десять его моложе… Возможно, и это, далеко у него не единственное, словечко кто‑то принимал за причуду, только он‑то считал Одессу отнюдь не просто местом обитания или рождения, но как бы родом деятельности, образом жизни… «Одессисты» — это как юристы, артисты…