На третий день в их село пришла старуха, вся в черном и такая, что жутко было на нее смотреть. В чем жутко, дед так и не сумел объяснить. Жутко – и все!

Так вот эта женщина подошла именно к деду Андрею и говорит:

– Ты два дня назад замучил моего сына. Я пришла его схоронить.

Когда ее спросили, откуда она пришла, она назвала населенный пункт такой дальности, что за три дня пути добраться ни пешему, ни конному было невозможно, непонятно было и то, откуда ей стало известно, что ее сын замучен. Я, говорит, видела все сама по воде.

Больше всего дед Андрей удивлялся тому, что ее не убили, все сделали, как она просила, то есть отдали ей тело сына.

Все эти вопросы возникли у деда тогда, когда женщина, положив тело своего сына на подводу, уехала. Подвода эта тоже неизвестно откуда у нее взялась. Этот вопрос почему-то никого не волновал – видно, оморочила она всех.

Разговор с ней он вспомнил много месяцев спустя. А в тот момент он видел только ее цепкий взгляд из-под черной шали и слышал вопрос:

– Зачем ты отнял у моего сына заговоренный крест? Пока он на нем был, ни ты и ни одна гадина его бы не убила! Запомни мои слова раз и навсегда: отныне в каждом вашем поколении будет потеряно то, что ты силой отнял у моего сына. Жить вы все будете только до того возраста, сколько ты дал прожить моему сыну, а ведь ему было только двадцать весен!

Когда она это говорила деду, он все слышал, все понимал, но не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой.

Со стороны могло показаться, что стоит мужик и беседует с бабой. Но если бы только кто-нибудь глянул ей в глаза...

Дед говорил, что, пока он с ней разговаривал, у нее трижды поменялся цвет глаз.

Полностью он вспомнил все, лишь когда вернулся с войны. Вернувшись, он увидел, что его дочь покалечена. Она наткнулась на вилы и этим лишила себя глаза.

С той поры каждый раз перед очередной бедой дед видел, как перед рассветом по его комнате проходила тень. Он понимал, что это мать того парня, которого он замучил и сгубил, отняв у него заговоренный от смерти крестик.

В нашем роду во всех семьях одни инвалиды и в каждой семье обязательно умирает один человек, не дожив до двадцати лет.

Я очень боюсь за свою жизнь, ведь мне скоро исполнится девятнадцать лет. Я боюсь ложиться спать, вдруг я проснусь перед рассветом и увижу тень женщины, которая когда-то прокляла над род».

Мы списались с Аллой, и я пригласила ее к себе. Через покойников я отчитала ее и ее родственников от кровного возмездия.

Из письма: «Я знаю, что вы глубоко верующий человек – это видно по Вашим книгам. Но боюсь, что именно поэтому Вам может не понравиться мое письмо и Вы его не захотите печатать. Но тогда где же истинная правда, если даже Вы, призванная Богом помогать тем, кому тяжело, отвернетесь от моего горя?!

Пишу Вам за столом, на котором стоят фотография моей дочери и стакан воды с хлебом по ее усопшей душе.

Сегодня ровно девять дней, как моя девочка наложила на себя руки. Муж обнаружил ее висящей в петле в нашем гараже.

Из ее дневника я узнала причину, которая привела ее к самоубийству.

Примерно полгода назад моя дочь решила покреститься. До этого наша семья жила в селе, где церкви не было.

Девочке моей было всего пятнадцать лет, когда ее совратил священник. Из ее дневника я поняла, что он до крещения пригласил ее на исповедь. Он был с ней очень внимателен и ласков, время от времени брал ее за руку, гладил ее по плечам и голове.

А после ее крещения отец Леонид сказал, что она должна приходить к нему на духовные беседы, которые будут ей открывать глаза на мир.

Далее в дневнике дочь писала: «Я еще никогда не встречала такого умного и доброго человека, как батюшка Леонид. Он так ласково на меня смотрит, говорит мне «милое чадо» и очень интересуется, кто у меня друзья и как я живу. Он спрашивал, целомудренно ли мое тело, то есть девственница я или нет.

Мне было стыдно, и я чувствовала, что сильно краснею. Еще он мне сказал, что я очень красива в своей стыдливости. Его рука такая белая, красивая и горячая».

Далее дочка писала, что они виделись очень часто и «однажды отец Леонид сказал:

– Милое чадо, дай я послушаю твое сердце, оно мне скажет все твои тайны, которые ты по младости своей, возможно, пытаешься утаить от своего духовника.

И он приложил свою голову к моей груди и долго слушал мое сердце. Я стеснялась и волновалась, и мое сердце сильно билось. Мой духовник сказал:

– Ты мало грешила, об этом мне поведало твое сердце. И хочу за это тебя отечески поцеловать и тем самым передать тебе своими устами, через поцелуй духовника и наставника, милость Божию!

И он поцеловал меня в щеки и лоб и обе мои руки».

На следующей странице я прочла: «Мы видимся почти каждый день, и мне кажется, что я его уже люблю и он тоже любит меня, потому что у него даже руки дрожат, когда он их кладет на мои плечи или голову. Завтра мы с ним встретимся на природе. Он сказал, что духовник обязан уделять много времени тому, за кого отвечает перед Богом. Он имел в виду меня! Я так счастлива, что даже не могу сказать и написать об этом.

Да, вот еще что, какое мне завтра надеть платье, новое в зеленый горошек, или же юбку с кофтой. Если бы у меня было такое платье, как у Риты...

Вчера я была с ним целый день. Он был одет, как обычно одеваются все мужчины. Это так не подходит ему. Все-таки в церковном облачении он более загадочен, и тогда я перед ним просто благоговею. Но и в свитере он тоже очень красив.

Отец Леонид поблагодарил меня за то, что я не опоздала на нашу встречу. На его машине мы ездили в пригородный лес. И там, среди природы, он мне рассказывал всякие притчи. И снова он мной восхищался и просил позволения выразить свое восхищение через отеческий поцелуй. На этот раз он коснулся моих губ и сказал мне, что я пахну райскими яблоками, как Ева, которая ввела во грех Адама. И еще сказал:

– Как мне жаль, что я не могу вкусить сладость твоих губ, ведь у меня есть жена, матушка Ольга.

Потом он стал рассказывать грустным голосом о том, что совсем не любит свою жену и что в свое время он просто покорился воле своих родителей.

Я поняла, на что он намекает, что я – его первая и истинная любовь! В конце нашей прогулки он меня спросил, не разочарована ли я нашей встречей и не утомил ли он меня своими разговорами. Я сказала, что готова слушать его целыми днями, что еще никогда у меня не было такого замечательного друга-наставника и что я очень ценю его заботу о себе и искренне благодарна ему за эту встречу».

Лист следующий: «Он спросил меня, говорила ли я кому-нибудь, что он является моим наставником и духовником. Но ведь я прекрасно понимаю, что об этом не нужно говорить – все равно не поймут.

Сегодня он был со мной строг и не назначил день встречи. Я его спросила, не нужно ли мне прийти завтра, и тогда он ответил:

– Я стал страдать после наших встреч. Мне стало трудно, когда ты, милый ангел, уходишь. Мне все больше хочется к тебе прикоснуться, и я мучаюсь и страдаю от желания испытать сладость твоих губ. Вот и сейчас я с трудом борюсь с собой, со своей плотью, и поэтому мы с тобой больше не будем встречаться.

Я испугалась, что он больше никогда не скажет мне своим красивым голосом «мой чистый ангел» и не поцелует мою ладонь. У меня из глаз полились слезы. Тогда он крепко обнял и целовал меня, и мне было так хорошо, как, наверное, бывает только в раю...

Я стала женщиной, мы теперь встречаемся каждый день. Я поняла, как он ревнив. Он выпытывает у меня, с кем и о чем я говорю, целуют ли меня мальчики в школе. Он больно сжимает мои груди и говорит, что готов раздавить меня в своих объятиях.

Он заставил меня поклясться на иконе, что я буду принадлежать только ему и никто не коснется моего лона. Я спросила его, что такое лоно, тогда он стал срывать мои одежды и целовать всю меня, а потом велел, чтобы и я целовала его всего, и твердил, что мусульмане намного мудрей христиан, ибо они имеют право жить с несколькими женами, а он должен спать с нелюбимой».