И, понятное дело, только изгнав из души своей совесть, освободившись от любых нравственных препятствий, вырвавшись на простор внеморального разгула, можно подвигнуть себя на то, что содеял бывший семинарист Иосиф Джугашвили.

Но разве существо, лишенное этических порогов, не перестает тогда быть человеком?!

А Сталин и не был им в общепринятом смысле. Хотя, конечно, кое-что человеческое было и ему присуще.

И до сих пор, пока сохранится цивилизованный мир, люди не перестанут гадать и спорить о страшном феномене его кровавой эпохи. И никакие исторические параллели здесь не годятся… Наивными кажутся и опричнина, и Варфоломеевская ночь, и «Утро стрелецкой казни», хотя и жестокими, конечно, глядятся нам они из этого века.

Итак, злодей или жертва…

Несомненно, Иосифом Джугашвили руководили самые добрые чувства, когда он выбрал для себя путь, вступив в социал-демократический кружок. По крайней мере, так ему тогда казалось, трудно поверить, что тот симпатичный паренек, которого видим на редких тифлисских снимках, превратится в Сталина середины века, при появлении которого невольно поднимался со стула высокородный лорд и премьер-министр Черчилль.

Конечно, тогда у Сталина было за душой и еще нечто, кроме четко оформившегося потом желания стать наполеоном в революции. Наполеоном он, кстати говоря, стал, только вот воевать, как корсиканец, так и не научился.

Имеет хождение в умах и душах спасительная для репутации вождя версия о том, что был он жертвой обмана со стороны Ежова, Берии, Абакумова, Рюмина и других. Не знал, мол, что творят подручные молодцы, заплечных дел мастера. Теперь, когда документально подтверждено, что знал — таки и даже все в деталях, отбросим эту попытку с негодными средствами.

Но, может быть, Сталин жертва гигантского, чудовищного аппарата, который сам и создал? Кто меня породил, того я и прикончу, так сказать, теория Франкенштейна, Голема, монстра, убивающего собственного творца. Это заманчивый ход, но, увы, тупиковый, хотя и не без рационального зерна. Человек на вершине пирамиды власти полагает, что коль он — вроде бы! — построил пирамиду, значит, теперь стал властелином обозримой с этой точки обзора вселенной. Но это вовсе не так. Сей индивидуум только элемент системы, хоть и «порожденной» им самим или с его участием. Пусть даже и центральный, генеральный, первый, но только элемент.

Так вот является ли он «жертвой», этот элемент? И, в случае положительного решения, какого аппарата? Того, что им создан? А что, если этот чудище-монстр уже существовал, были изготовлены его, по крайней мере, детали, и роль Сталина лишь в том, что он смонтировал необходимую ему машину.

Ответ на это однозначным быть не может. Сталин принял систему, которая уже давала сбои, он получил власть в период стабилизации, сплетения старой бюрократии Российской империи, которая вовсе не была разрушена «до основания, а затем», с новой, умело скрывающейся под псевдореволюционными фразами-одеждами и производственными отношениями, возникшими в эпоху военного коммунизма, которые, кстати говоря, ввели на короткое время в заблуждение и Ленина. Но Владимир Ильич, как будто бы, избавился от иллюзий, неизбежных в такое нестандартное время. Последние его статьи и письма как раз и были направлены против сбоев нарождающегося государственного механизма, против раковых опухолей бюрократизма, его метастазы глубоко проникли во все звенья управленческого аппарата, включая, что особенно опасно, и органы партийного руководства.

Главное в этих работах Ленина — лихорадочная, он понимал, что не успевает, попытка призвать партию к созданию орудия защиты социализма, строя, в начальной стадии более благоприятного для развития бюрократии, нежели предыдущие, от извращающей саму суть социализма стагнации, застоя.

Но эти страстные призывы Ленина так призывами и остались.

Для Сталина и тех, кто пошел за ним, почему пошел — вопрос особый, проще было не создавать такой механизм-катализатор вовсе. Да и Сталину, стремившемуся к личной власти, только помешал бы подобный защитный барьер, оберегающий подлинный социализм. Ведь этот предохранительный механизм предполагал создание звеньев, основанных на коллективном соуправлении.

Сталин предпочел взять то, что уже существовало, создать из имеющегося материала еще более жесткий каркас с минимумом звеньев и заключить в него все общество, до единого человека, от мала до велика. Затем «запустить» этот понятный ему механизм и заставить его функционировать за счет постоянной, подчас лихорадочной замены «винтиков», в которые были превращены советские homo sapiens’ы.

Так возникла тоталитарная, антигуманистическая система, где шестеренками были целые поколения прикованных к месту работы или службы людей. Разоренные же коллективизацией крестьяне и вовсе превратились в рабов, ибо их экономическое положение было на ступень ниже, нежели во времена крепостного строя, когда крестьянин имел земельный надел и в его границах оставался хозяином положения.

Одновременно любой гражданин Страны Советов мог, подвергнувшись доносу и последующим репрессивным мерам, быть «переведен» с одного вида работы на другую при одновременном изменении места обитания.

В этом смысле можно полагать, что именно Сталин создал подобный государственный аппарат, сделав идеологическим стимулятором для этой крайне негибкой — каркас! — системы пресловутую идею обострения классовой борьбы.

Характерно, что в предсмертной работе «О кооперации» Владимир Ильич со всей очевидностью указывал, что «мы вынуждены признать коренную перемену всей точки зрения нашей на социализм».

Ленин считал, что «эта коренная перемена состоит в том, что раньше мы центр тяжести клали и должны были класть на политическую борьбу, революцию, завоевание власти и т. д. Теперь же центр тяжести меняется до того, что переносится на мирную организационную «культурную» работу. Я готов сказать, что центр тяжести для нас переносится на культурничество, если бы не международные отношения, не обязанность бороться за нашу позицию в международном масштабе. Но если оставить это в стороне и ограничиться внутренними экономическими отношениями, то у нас действительно теперь центр тяжести работы сводится к культурничеству.

Перед нами являются две главные задачи, составляющие эпоху. Это — задача переделки нашего аппарата, который ровно никуда не годится и который перенят нами целиком от прежней эпохи, переделать тут серьезно мы ничего за пять лет борьбы не успели и не могли успеть. Вторая наша задача состоит в культурной работе для крестьянства».

Это вовсе не означало, что отменялась всякая борьба.

Нет, ее предстояло вести еще по весьма широкому фронту, но великая эта организационная работа-борьба должна была вестись «культурно» и, если угодно, «интеллигентно», чего не могла принять особым образом, вульгарно, сформировавшаяся натура Сталина и таких же, как он, малообразованных, в широком смысле слова, людей, которых вождь, став генсеком, все больше и больше приближал к себе, оттесняя старых ленинцев, навешивая на них политические ярлыки отступников и оппозиционеров.

Так был ли сам. Сталин жертвою того, что по его злой воле случилось? И да, и нет.

В житейском обыденном смысле Сталин не пострадал, ибо сам находился на острие пирамиды. Правда, пострадали почти все его близкие — жена, старший сын, дочь, родственники «по закону», со стороны Аллилуевой. Или были отравлены идеями Сталина, как, например, младший сын, что в конечном итоге можно считать моральным ущербом для личности.

Сталин был абсолютно одинок.

Это сможет вынести далеко не каждый. Более того, человеку это вообще не под силу. А Сталин выносил… Ведь Лаврентия Павловича нельзя считать в таком раскладе исключением. При всей его близости к вождю Берия был только слугою. Доверенным, правда, но лакеем.

Обладал ли Сталин сильным духом, железной волей?