Он резко повернулся и, напугав женщин, бросился в свой номер.

— Вася, звони в аэропорт, сними мое место с борта, я не лечу. Сейчас позвони.

Рука запуталась в рукаве меховой куртки, и Юрий выругался сквозь зубы.

— Что случилось? Объясни же, черт побери!

— Ты давай звони, объясняться будем потом.

— Да в чем дело?..

Дверь захлопнулась. Василий пожал плечами, пнул ногой чемодан, что лежал посреди комнаты, и потянулся к телефону.

Снова такой же страшный, как тогда, в вездеходе. Нет, правда, черной маски из сажи, но теперь она желто-синяя, эта маска, и от этого кажется еще более жуткой.

Он открыл глаза, увидел в тесном коротеньком халате с кульком в руках, очень смешного и нескладного, уголки рта его дрогнули, и у запавших глаз побежали лучики морщинок.

— Прилатали тебя, пилот, — тихо сказал он. — Халатик-то…

Говорить было трудно, он поморщился.

— Видишь, догнал меня Адик…

— Зря мы тогда оставили так, — сказал Юрий. — Надо было в милицию их…

— Это не для меня, милиция. Я был Рысью, пилот, но сукой никогда… Адик получил от меня свое.

— Что тебе принести, Федя?

— Ничего. Тут все есть, и нянечки — люкс.

Он подмигнул Юрию, снова поморщился, но глаза улыбались.

— Я буду здесь несколько дней. Приду еще завтра. Сказал врачам, что брат твой…

— Приходи, если можешь. Братьев у меня не было. А может, и были…

— Ты поправляйся, ешь побольше.

— Стараюсь, только есть особенно не разгонишься… Понимаешь.

Он закрыл глаза. Мелкие капельки пота покрыли лоб. Вошла медсестра и замахала руками:

— Марш, марш отсюда! Вы уморить его решили? Быстро уходите…

Юрий наклонился и осторожно пожал большую руку, бессильно лежавшую поверх одеяла.

Рука шевельнулась, но Федор глаз не открыл.

— До свидания, братишка, — сказал Виноградов.

— Чайку бы. Горяченького.

— Потерпи, сейчас буфет откроют.

— …Просыпаюсь, а вдруг…

— Сегодня уж летим, точно.

— …Народу пропасть. И на полу, и на койках…

— Посмотри за шмутками.

— Иди, иди. На Севере жуликов не бывает.

— Машу с дочкой в комнату матери и ребенка устроили, а сам…

— …А один даже на столе уснул.

— Витя, забеги к штурману!

— Товарищ диспетчер, тут такое дело…

— Оказывается, ночью приняли два борта, ну и всех пассажиров втиснули ко мне.

— В порядке очереди, товарищи, только в порядке очереди…

— Был в Крыму по путевке. В Риге…

— Кажется, открывают, Степа.

— Валя, не бегай, сиди спокойно, скоро полетим…

— То бортов нет, то погоды, то загрузки… Ну и контора.

— В Москву телеграмму на них дать…

— Помню, лет пять назад здесь и этого не было.

— А что делать? Будто им интересно держать такую толпу.

— Может, лучше через Магадан махнем?

— Граждане пассажиры! Отлетающие до Океанска…

— Тише вы!

— С билетами за девятнадцатое, двадцатое…

— Нам тоже!

— …Двадцать первое число, вас просят обратиться к диспетчеру для регистрации.

— Счастливчики, летят…

— Вилами по воде писано.

— Да… Скорее бы железную дорогу провели.

— Здравствуй, Вера!

— Николай?!

— То ли дело: сел в вагон и двигай.

— Петро, прихвати свежую газету.

— Лечу на курсы в Москву.

— Какие там свежие: неделю погоды не было.

— А ты как? В тундру улетаешь?

— Приезжает муж из командировки…

— Улетаю, Коля. Два санзадания есть, иду к вертолетчикам выбивать машину. Как ты?

— Дверь закрывайте!

— Спрашивает жену…

— Так себе. Андрей дома?

— Дома…

— А дочки?

— Выходит на балкон…

— Здоровы дочки.

— Сейчас перекисью не модно.

— …Значит, улетаешь? И я тоже… Завтра буду в Москве.

— А сполохи так и играют по небу…

— Перекись ерунда…

— Прямо вроде пожар где…

— Есть такое средство: лондатон.

— Граждане пассажиры! Отлетающие до Москвы через Нижние Кресты — Тикси…

— Это мне. Пойду.

— До свиданья, Вера.

— Прощай, Коля!

— А ты чего выражаешься? Мы латинский язык тоже знаем.

— Так ты же не латыш, Иван…

— Может быть, багаж взять?

— Привет, Вера! Летим сегодня?

— Если машину дадут.

— К командиру надо.

— Хорошо.

— Возьми пирожок, чаю хочешь?

— Не бегай, Валя, сиди смирно.

— Товарищ начальник, нельзя ли…

— Сегодня, кажется, всех разгонят. Погодка-то!

— Только в порядке очереди, товарищи, только так…

— Один вертолет возьмешь сейчас, а второй сходит к геологам, потом оформляй санзадание.

— Уже заправили. Идем, Вера.

— Армянское радио спрашивает, можно ли…

— Семен! Где ты пропадаешь? Давай быстрее. Нам посадку объявили…

Лопасти вертолета часто-часто закрывают солнце, и кажется, будто оно подмигивает в иллюминатор.

Машина идет над затаившейся тундрой. Белое однообразие, отрицающее живое. И когда время от времени медленно наплывают полузасыпанные снегом кустики березы, это воспринимается как вмешательство чуждого, несвойственного этому миру.

Противно дрожит корпус вертолета. Мерзнут ноги. Второпях забыла надеть унты, а меховые сапоги — обувка ненадежная.

Она идет вперед, садится на чехол от двигателя, снимает сапоги и засовывает ноги в брезентовый рукав, откуда идет горячий воздух.

«Успеем ли»? — думает она.

Нащупывает рукой деревянный сундучок. Красный крест на нем поистерся. Вера улыбается.

— Параллели ищешь, подружка? Давай… Только ни слова об этом, и улыбка пусть остается, ведь ты самый веселый авиаврач в округе…

Бортмеханик нащупывает ногами перекладины, сгибается, протягивает ей записку.

«Вера! Не замерзла? Может, пошарим в зеленом сундучке? Не так ли грелся твой друг Блерио? Привет. Каюр Васятыргын».

Теперь Блерио! И где он имена эти собирает? Уточкин, Можайский, Братья Райт… Много авиазнаменитостей побывало в числе ее знакомых и друзей после того, как в одной из газет появился очерк о враче санитарной авиации. Всяко бывает, а тут корреспондент возьми и напиши, что налетала она свыше миллиона часов. Речь шла о километрах, да перепутали… Тут парни из эскадрильи и посчитали летать ей до такой нормы надо сотню и больше лет. Начались подначки, и больше других изощрялся Вася Хромых, он ведет сейчас вертолет.

Она спрятала записку в карман и вспомнила о Москве. Завтра Николай будет в Москве. Глупо, все глупо. И в тот парк, наверно, зайдет. И, может быть, не один… Ты не согласна? А какое имеешь право? Нет, он не сможет пойти туда не один… Ведь тогда… Как это было тогда?

— Ты не слушаешь?

— Знаешь, я так замерзла.

— Дай мне свои руки, вот так.

— Спасибо.

— Хочешь кофе?

— Да… Пойдем?

— Возьми мой плащ?

— Нет, нет я уже согрелась. Дай сигарету.

— Не кури натощак. Два кофе и бутерброды. Тебе с икрой?

— Лучше с сыром.

— Вот здесь, у окна.

— Горячо. А в кино пойдем?

— Пойдем. Пей.

— Ты знаешь, о чем я думаю?

— Ты согрелась?

— Я хочу большой и пушистый ковер. Чтобы ноги тонули по щиколотку. И одеяло. Пуховое.

— Выпьешь еще кофе?

— Ты не понял меня.

— Не сердись…

И она не сердилась. А ковер… Ну чем плох этот ватный чехол от мотора? Правда, техники маслом изрядно залили, а так хоть куда… И греет ее сейчас.

«Дочки что-то хандрят. Завтра в детсад не пущу. Пусть Андрей посидит с ними, у него выходной завтра».

Андрей, конечно, рад-радехонек будет. Любит он дочек. И ее любит Она это знает. Очень ее любит муж…

— Здравствуй, Элильгин! Показывай жену.

Оленеводческая бригада подкочевала к промежуточной базе. В распадке пульсировало темное пятно стада. Яранги стояли поодаль.