— Я ж говорил, — повернулся Борисов к Маслиеву. — Не в ружье, значит, учения.

— Побачимо, як балакал дядька Панас, — процедил сквозь зубы Маслиев.

Собрались в своем классе. На всякий случай облачились в рабочую форму — чего ради на учения идти в новой одежде? Скрипнула дверь, заглянул дневальный:

— Во двор, строиться.

Бежим во двор. Он длинный и узкий. Курсанты выстраиваются буквой «П», внутри нее прохаживается капитан Бугаев, нетерпеливо поглядывая на часы. Он явно ждет начальника курсов.

Наконец, черная комиссарская «эмка» въехала в ворота. Скрипник, высокий, в ладно пригнанном мундире, упругой походкой направился к строю. Бугаев кинулся ему навстречу, чтобы доложить.

— Кто разрешил выводить курсантов во двор? — сердито спросил Скрипник.

— Я полагал…

— Плохо полагали, капитан. Немедленно все в казарму. Полная боевая готовность! Старшина!

— Слушаю, товарищ комиссар! — вытянулся старшина.

— Раздать боевые патроны!

— Ого! — тихо воскликнул Маслиев.

— Есть раздать боевые патроны!

Снова собрались в классе. Стало заметно теснее: у каждого скатка, ранец, противогаз. Все это сложено на столы. Винтовки держим в руках. В дверь бочком втиснулся вольнонаемный дядька, завхоз.

— Хлопцы, гляньте до мэнэ, — поднял левую руку, в которой держал какую-то железяку. — Бачите?

Маслиев спросил:

— Що це такэ?

— Герман кинул бомбу, то стабилизатор, — пояснил завхоз. — Богато наших побило.

— Брешешь! — окрысился Борисов.

— Брешут только кобели, поняв? Не хошь слухать, не слухай. Война, хлопцы, с германом.

И ушел.

Июнь жарил на совесть. Ни облачка на небе. На деревьях ни один листочек не шелохнется. А жизнь понеслась вскачь. Из штаба армии примчался связной, вручил Скрипнику пакет. Последовала команда:

— Во двор строиться!

Не успели выровняться шеренги, новая команда:

— Бегом марш!

Бежим через весь город. На улицах необычное многолюдье. Все куда-то спешат. Промчалась с грохотом по булыжной мостовой колонна порожних грузовиков, проползли два танка. Вот строй бойцов — идут на запад, лица сосредоточенные, суровые. В небе гудят самолеты, но город не бомбят. Плывут на восток тяжело, натруженно — с бомбами. Другие пролетают низко, на запад, видимо, отбомбились. На крыльях и фюзеляжах белые кресты.

Строем поротно движемся к западной окраине города. Потом бежим по проселку. Впереди Скрипник и Бугаев. Замыкают комроты и лейтенант, прозванный Маслиевым «Пионерчиком». В поле нас настигли два «юнкерса». Мы еще не знали, что в таких случаях надо делать. Остановились, разглядывали самолеты. Повезло нам, конечно, крупно. Пираты, видимо, уже израсходовали весь свой боезапас и теперь лишь скалили зубы да грозили нам кулаками. А мы воинственно потрясали винтовками, но тоже ни одного выстрела не сделали.

Покидая казармы, мы еще не очень верили, что война началась по-настоящему. Пока все воспринималось как игра. И самоуверенности хоть отбавляй — как двинем всей своей могучей махиной, от фашистов только перья полетят, мокрое место останется. Нам еще предстояло привыкнуть к мысли, что война началась самая жестокая во всей истории, что отныне стрельба стала ее главным законом. Стрельба по врагу. Если ты его не убьешь, то он убьет тебя.

В тот первый день кто-то из наших командиров дал маху, перепутал населенные пункты, куда нам требовалось прибыть: вместо местечка Старосельцы мы пришли в Новосельцы. А расстояние между ними солидное. И снова марш. Жара стояла адская, добрались до места мокрые, распаренные, полчаса приходили в себя. На одном из привалов свалились на нас три «мессершмитта» и начали поливать пулеметным огнем. После налета мы не досчитались нескольких человек. То были первые наши потери.

Возле Старосельцев мы заняли участок обороны. Окопы рыли полного профиля. Земля каменистая, а лопаты у нас малые саперные, больших захватить не догадались. Семь потов пролили, пока с горем пополам окопались.

Вечерело. Повеяло прохладным ветерком. Он как бальзам для разгоряченных тел. После дневной сутолоки, гула самолетов и машин наступила тишина. Наши окопы протянулись по обе стороны дороги, ведущей из Белостока к границе. На реке Нарев, как нам объявили, кипели бои.

Старшина, прихватив с собой Борисова, двинулся на поиски продовольствия. Снабженцы где-то потерялись, а есть надо.

Рязанцев присел на бруствер Маслиева. К нему присоединились я и еще несколько курсантов. Курили. Рассуждали о том, где наши, где противник и почему мы здесь окопались, если бои идут на реке Нарев.

В стороне Белостока, у горизонта, поднялось аспидно-черное облако дыма. Оно упорно ползло вверх, в белесое, предвещавшее жару вечернее небо. Снизу облако подпирало ярко-рыжее пламя. Затем донесся густой гул, дрогнула под ногами земля, с бруствера посыпались комья земли. Маслиев нахмурился и озабоченно сказал:

— А ведь там, други мои, был склад ГСМ. Помнишь? — повернулся к Рязанцеву. — Там же квартировал наш полк.

Кто-то высказал догадку:

— Небось, диверсия?

Все удрученно молчали. На складе горюче-смазочных материалов прогрохотал еще один взрыв, и теперь небо на горизонте сплошь окутала черная хмарь.

Ночью на западе родился шум моторов и лязг гусениц. Вздрагивала земля. Танки. Но чьи? Тревоги не объявили, значит, свои. Начальству виднее. Но почему с запада на восток? Никто из нас не сомкнул глаз. Ждали, притаившись в окопах. А если фашистские, чем мы их встретим? Самым грозным оружием у нас был станковый пулемет «максим». И еще ручные гранаты — РГД.

Капитан Бугаев зычно приказал:

— Без команды не стрелять!

Грохот танковых моторов и лязг гусениц глушили. Наши. Мимо нас они двигались часа полтора, с интервалами. Потом все стихло. И тогда нас сморил сон. С восходом поступил приказ строиться. Походным порядком двинулись к Белостоку.

Утро занималось тихое, росное. Кругом безлюдье, будто за ночь все вымерло. Никаких признаков войны. Может, она уже и кончилась? Фашисты получили по сусалам и уползли обратно за границу?

Мы подходили к пригороду, который назывался Дэй-Лиды. Уютный зеленый поселочек, в котором размещались продовольственный и вещевые склады.

Навстречу стали попадаться гражданские люди. Какой-то тип, в кепке блином, небритый, толкал двухколесную таратайку, нагруженную новенькими гимнастерками и галифе. Капитан остановил его и строго спросил:

— Где взял?

— Тама! — махнул небритый в сторону поселка. — Усе берут.

— Разгружай!

— Та мене што? Все одно герман заграбастает.

— Нет сюда дороги герману! — закричал капитан Бугаев. — Ты паникер и мародер!

— Вот сказився, — вздохнул дядька в кепке, неохотно вываливая груз в кювет. — Так ведь герман у Белостоке. Десант. Усе тикалы.

— Врешь!

— Иезус Мария! — перекрестился дядька. — Вси утеклы. Зараз цивильные склады очищают, щоб герману не досталось.

Бугаев руку к затылку потянул в тревожном раздумье. Махнул на дядьку рукой и во весь дух помчался в голову колонны, где вышагивал полковой комиссар Скрипник. А цивильные повалили навстречу, и ни один не шел с пустыми руками. Спрошенные, они дружно утверждали, что немцы в Белостоке. Никаких других сведений у Скрипника не было. Утром прибежал связной и сказал, что курсантам приказано прибыть к восточной окраине города, где на Волковысском шоссе будут ждать машины. Скрипник решил в город не заходить, а спрямить путь через поле. Подал команду: «Бегом!» Строй рассыпался, мы ринулись через поле, как когда-то на кроссе — кто быстрее добежит. Откуда ни возьмись, появилась шестерка «мессеров» и на бреющем полете принялась поливать нас свинцом. Пули взбивали бойкие фонтанчики земли. Закричали раненые. Я плюхнулся в какую-то канавку, зажал голову руками и прощался с белым светом. Было и страшно, и обидно — фашисты расстреливают нас с воздуха, а сами практически неуязвимы. Я перевернулся на спину, решив, какая разница — как погибать, поднял винтовку, прицелился в «мессера» и выстрелил. Еще и еще. Боковым зрением видел, как лейтенант Пионерчик сделал пробежку и упал на землю. Пулеметная очередь прошла ему поперек спины, гимнастерка задымилась и быстро набухла кровью.