— Пуху это надо, — заканючила Ролфа. — Пух непременно должен это все купить.

Она купила ананас. Все это время на них цепко поглядывал хозяин прилавка.

— Смешные медвежата транжирят все деньжата, — приговаривала Ролфа нараспев, сортируя монеты. У Милены же от ощущения неотвязной опасности невольно сжались губы. «Все, он нас запомнил», — подумала она. С рынка ушли, когда небо уже подернулось призрачной предрассветной серостью, а звонкое цоканье лошадиных копыт возвестило, что город постепенно просыпается. Метельщики в одинаковых синих фартуках, попадаясь навстречу, учтиво кивали.

Так у них возник новый уклад. Ролфа отправлялась на рынок еще затемно — это было ее время выхода. Милена поднималась вместе с ней и при свете одинокой свечки на полу помогала ей побриться в душе. Затем она возвращалась в постель и нежилась в уютном тепле — это было ее время. Когда небо светлело, она вставала окончательно, прибиралась и занималась плиткой, вычищая весь тот бардак, что успевала устроить Ролфа за время своей предутренней жарки.

— Я-то думала, ты купишь свежий бачок денатурата, — сказала она как-то по возвращении Ролфы. — А то этот ты израсходовала полностью.

— Выходит, горелка у нас не будет работать? — обеспокоилась Ролфа. — А я-то нынче на завтрак нам кое-что особенное прикупила.

— Что именно? — спросила Милена без особого интереса. — Тюленя?

— Нет, пингвина! — И Ролфа торжественно протянула тушку птицы, все еще в перьях и с кожистыми лапами. Хорошо, что он хоть не трепыхался.

— Ну что ж, надеюсь, у тебя получится съесть его сырым.

— Сырым не сырым, а в салат, думаю, вполне пойдет, — заметила Ролфа с непререкаемым видом.

Помимо этого, она купила также персиков и каких-то водорослей, так что в то утро у них (а если точнее, у Ролфы) на завтрак был персико-пингвино-водорослевый салат. Милена ограничилась персиком и смотрела, как Ролфа с аппетитом перегрызает пингвиньи сухожилия толщиной с мизинец. В умывальнике полно было пуха и перьев.

— Пух! — торжественно сказала Милена, словно производя Ролфу в рыцари.

ПОСЛЕ ЗАВТРАКА МИЛЕНА обычно уходила, оставляя Ролфу за чтением. У лестницы перед Раковиной ее уже дожидались все участники труппы. Вместе с ними — и под защитной завесой их мыслей — Милена уходила на репетицию в Зверинец.

За это время Милена многое узнала о своих товарищах. Ей открылось, что Бирон влюблен в Принцессу и хочет быть отцом, а так как Принцесса вынашивать ребенка не хочет, Бирон сам подумывает взяться за это дело. Король — симпатичный, добрый, слегка флегматичный малый — не испытывает особой страсти ни к кому, но именно он без усилий притягивает к себе девичьи сердца. Девушки все как одна питают к нему тепло и нежность, а заодно к его белокурой шевелюре и пышной бороде.

Все они были исключительно амбициозны, строили грандиозные планы, постоянно рассуждая и о ролях, что мечтают сыграть, и о полотнах, что мечтают написать. Милена, как всегда, держалась в труппе довольно скромно и незаметно — только теперь уже без прежнего скрытого негодования. Эта незаметность вполне ее устраивала. Как оказалось, ей нравилось быть частью коллектива. И когда ей все же случалось высказывать то или иное замечание, самой ей кажущееся едва ли не банальным, остальные актеры лишь диву давались: «Ну надо же, как Милена все тонко подмечает!», причем в возгласах чувствовалась не колкость, а именно восхищенное удивление.

— Да уж не как вы, бабочки-кузнечики, — сказала она как-то раз смешливо. И обе стороны спокойно это признали.

И вот как-то утром, когда шли по тротуару, Принцесса вдруг тревожно шепнула:

— Милена! Вон он, Нюхач!

Она почувствовала себя пловцом, который плывет себе и вдруг видит перед собой акулу.

Навстречу шел высокий мужчина в черном плаще — легкой походкой, руки в карманах. День выдался ветреный, и полы плаща морщинились складками. У Нюхача было худое, мечтательного вида лицо, с каким-то отстраненным взором и тусклой улыбкой. Над макушкой топорщились распушенные ветром светлые редеющие волосы.

Милена заставила себя отвести от него взгляд, но лицо прочно засело в памяти. Она его возненавидела: лукавое и кроткое одновременно, с сонливо безмятежным выражением, с которым ярко контрастировали льдистые огоньки в щелках припухлых глаз.

«Срочно о чем-нибудь подумать, переключиться!» — велела себе Милена.

«Это уж про меня, с вашего соизволения, — машинально всплыли ее шестнадцать реплик. — Я и есть Энтони Тупица». Еще, еще! «Думай о его плаще: сколько стоит, сколько рабочих часов на него ушло. Считай их, пересчитывай!» Вирусный калькулятор в мозгу почему-то вдруг отказал.

Вот так всю жизнь бьешься, пытаешься противодействовать вирусам, а они берут и сами собой тебя бросают. Хватишься, так ни одного в самый нужный момент не найдешь.

Ну же! Шекспир, Т.-С. Элиот, Джейн Остин.

«Доподлинно известно, — цитировала она по памяти, — что одинокому мужчине при нормальном достатке надлежит стремиться найти себе жену». — Ну хоть что-то!

Узковатый тротуар шел под уклон; встречи с Нюхачом не миновать.

— О! — с деланным изумлением вскрикнул вдруг Король. — Да мы ж совсем не туда идем, нам в другую сторону!

И вся труппа, разом повернув, дружно зашагала в противоположном направлении. Нюхач увязался следом. Слышно было, как постукивают сзади по тротуару его деревянные башмаки. Специально небось такие носит, чтобы люди слышали и боялись.

«Маркс!» — мелькнула спасительная мысль. Где этот Маркс? Меня же, наверное, только и делали, что пичкали этим самым Марксом. А заодно и Лениным, Мао, Чао Ли Сунем. Ну ладно, если не они, то хотя бы музыка. Брамс, Элгар, что угодно. Милена принялась тихонько напевать «Песнь о земле». И между делом вспомнила: «Это, кстати, не вирус. Это я сама разучила».

— Милена! — окликнул сзади Нюхач елейным тенорком. — Я к тебе обращаюсь, Милена. Ты меня слышишь?

Милена чувствовала, как страх тонкой змейкой выползает из нее, подобно тому как воздух сочится из проткнутого шара. Слышались его башмаки — клик-клак, клик-клак, — как конские копыта. Они постукивали уже совсем рядом. Актеры ускорили шаг, глядя себе под ноги; больше предпринять было решительно нечего. Ведь это же все безусловно против закона! Конечно же против, хотя где при этом сам закон? Закон был повсюду, вездесущий и всевидящий. Только полицейских не было.

— Восточная Европа, Милена, — не унимался Нюхач. — Помнишь поездку на поезде? Ты ехала в Сен-Мало — остров, окруженный стенами. Помнишь пароход, Милена? Качающийся на волнах, туда-сюда, туда-сюда? Помнишь звук гудка и морячек в тельняшках?

Милена не помнила из этого решительно ничего. Не было даже намека на какой-нибудь отзвук или туманный образ.

Нервно скосив взгляд, она увидела, как он шагает рядом с ними и улыбается. Глаза у Милены испуганными птицами метнулись в сторону; она шла, ссутулясь и уставясь себе под ноги.

«Это уж про меня, с вашего соизволения. Я и есть Энтони Тупица».

А Нюхач все наседал:

— Я прямо чувствую тебя, Милена. Помнишь Детский сад? Мистера Доддса, который учил тебя английскому? Помнишь ли тот первый день, когда ты там оказалась, — двадцать третье июня? Шел дождь, а ты была совсем одна. Тебе шел всего пятый годик, и тебе тогда ввели вирус, чтобы ты заговорила, а ты заболела. Вспоминаешь все это?

Для Милены Детский сад навсегда ушел в небытие. С ним что-то произошло. Помнилось лишь, что в десять лет ее свалила внезапная болезнь. Помнился бременем обрушившийся вес нового знания… Скрытно зашевелились старые вирусы.

Принцесса сердитым голосом вмешалась:

— Уходите, оставьте нас в покое!

Нюхач сделал шаг и оказался напротив нее; Принцесса была вынуждена остановиться.

— Ну же, Милена, — сказал Нюхач с улыбкой надежды, пытаясь заглянуть ей в глаза.

У Милены закружилась голова; даже идти стало трудно, будто тротуар под ногами начал крениться. Она встала возле Принцессы, прислонясь к ней, как к опоре. Вместо страха душу заполонила странная, всепоглощающая истома. Неимоверная, бередящая тоска, лишь усиленная вирусами, осязаемо заклубилась вокруг, как пар из решетки канализации.