Собрались в красном уголке, куда с началом рейса матросы заходили в основном затем, чтобы почитать последние сводки с фронтов, которые радист вешал возле карты мира. Карта была мелкомасштабной, линия фронта на ней отмечалась приблизительно, но все равно был виден кружок «котла» в Сталинграде. Капитан встал возле карты, коснулся рукой восточной окраины страны, где был родной Владивосток.

— Вот сюда мы должны прийти, все время двигаясь на запад и на запад. Как видите, кругосветное путешествие. Это самый долгий и опасный путь из всех, какие только существуют сегодня на море. Я даже не знаю, как сказать точнее, по тылам ли врага мы будем идти или по линии фронта. Говорю прямо мы будем идти в одиночку и все время рядом со смертью. От вашей воли, мужества и смелости будет зависеть, как пройдем мы этот путь. На этом пути погибло уже много наших судов. — Капитан уже был готов сказать: «Вот совсем недавно и «Лесов» пропал без вести», но сдержал себя. — Я верю, что мы пройдем, в Америке или в Англии, еще не знаю сам точно, заберем грузы, нужные для фронта, и вернемся домой. Это все, что я хотел сказать.

Прений не было.

В Баренцевом море обрушились ураганный ветер, пурга. Тральщик исчез. В конечной точке конвоирования его тоже не оказалось. Может быть, и шел где-то рядом, но видимость была нулевой. Так и не пришлось попрощаться с провожатым.

Капитан вел пароход вслепую: небо сжалось, скрыло в белой круговерти даже дым из трубы. Стекла рулевой рубки покрылись коркой льда. Палуба на крыльях мостика превратилась в каток. Наблюдателей пришлось привязывать к леерным стойкам, чтобы волна и качка не сбросили за борт.

На мостик поднялась судовой медик.

— Владимир Михайлович, я очень вас прошу, меняйте людей, что снаружи дежурят, как можно чаще, а то им холодно.

— Там ведь не кисейные барышни стоят, — буркнул капитан.

— Я серьезно говорю, — настаивала Клава. — При таком ветрище и морозе, если полную вахту стоять, организм переохладится даже у такого тюленя, как Машин. Организм может застыть так, что человек помрет, а вы и не заметите.

— Не преувеличиваешь?

— Ни капельки. Вам что, лазарет раньше времени открывать охота? топнула она валенком.

— Нет, Клава, неохота. Подчиняюсь.

И хотя это резко сокращало матросам время сна, Веронд приказал удвоить вахту, подмену проводить каждый час.

А волны вовсю хозяйничали на судне: помяли фальшборт, разбили парадный трап. Раздался треск, вдребезги разлетелся спасательный плотик. На палубе намерзали тонны льда. Лед превратил кнехты в зеленоватые холмики. Отовсюду свисали огромные сосульки. Они с грохотом обрушивались, но скоро нарастали вновь. Пароход все грузнее переваливался с волны на волну.

Порой пурга ослабевала. Тогда наблюдатели вжимали бинокли в заиндевевшие брови, чтобы не прозевать в белой пене бурун от перископа. И снова налетал сбивающий с ног шквал. Все вокруг закрывала тьма, из которой валили хлопья снега. Вахтенный помощник, взглянув на хронометр, сказал:

— А во Владивостоке уже сорок третий год пошел. Люди поздравили друг друга. Мои старики, наверное, спать легли. Хорошо им, тепло… А мы по какому времени встретим Новый год? По Гринвичу?

— По московскому, — отозвался капитан. Он совсем забыл, что это новогодняя ночь.

Впервые после выхода из Поноя спустился с мостика. В коридоре, едва освещенном синими лампами, было пустынно. В каютах машинной команды никого. Значит, стармех опять объявил аврал. Значит, он снова в своей преисподней возится возле гиблых котлов. Зато из каюты кочегаров доносилось какое-то постукивание. Чудом закрепившись в раскачивавшейся, словно маятник, каюте, кочегар Зиновий Лосинов… ладил подошву к ботинку. Капитан усмехнулся: «Этот даже в спасательной шлюпке будет шорничать».

— Которая пара, Зиновий?

— А я не считаю.

— Тебе на вахту скоро, поспал бы.

— А оно, когда руки заняты, спокойнее.

Каюта девушек оказалась пустой. Странно. Делать им в этот момент вроде бы нечего. Обнаружил их в столовой экипажа. Девушки прилаживали украшения к маленькой елочке.

В какой-то точке океана, примерно в шестистах милях от Исландии и в двухстах от Родины, все, кто мог, собрались в столовой. Танцевать в такую качку было невозможно. Серега Зимин на весу держал патефон, чтобы иголка не соскакивала с пластинки. Патефон пел про утомленное солнце, которое прощалось с небом.

Второго января, считая себя предположительно в точке 72°52′ Норд и 41°42′ Ост, Веронд вскрыл пакет, полученный в Архангельске. Предписывалось идти в Рейкьявик.

К концу дня ветер стал ослабевать. Ход увеличился до четырех узлов, больше выжать из машины не удавалось. Прошел небольшой снежный заряд, и открылись звезды. Это беспокоило, потому что «Ванцетти» вошел в район, который называли «горячим коридором». Звезды дали возможность определить место судна, впервые после выхода из Поноя. Когда штурман провел по линейке курс, оказалось, что конец карандашной линии почти упирается в Медвежий. Шторм отбросил «Ванцетти» на 25 миль севернее рекомендованного курса. Нужны были снова снег и метель, чтобы не заметили с острова. Но погода все улучшалась, а вдобавок ко всему началась полоса битого льда. Пришлось снизить и без того тихий ход, осторожно пробираться, расталкивая «блины». Ночь была безлунная, но небо вдруг стало светлеть и вдруг замерцало, засияло. Никогда еще не видели на «Ванцетти» такого роскошного северного сияния.

— Земля! — крикнул наблюдатель с правого крыла мостика.

Это был Медвежий. «Ванцетти» находился точно в центре круга, который очертил в Архангельске начальник пароходства, показывая примерный район гибели «Кузнеца Лесова». Белый лед. Силуэт парохода. Все это явно видно с острова. Веронд повернул судно на юг, прочь от Медвежьего. Пятого января в 0 часов 30 минут лед остался позади. Судно снова прибавило ход.

В новогоднее утро U-553 пересекла Северный полярный круг, и этот день едва не стал для нее последним. Лодка переползала с волны на волну, раскачиваясь, словно маятник. Брызги замерзали на прорезиненных плащах, на лицах вахтенных, обвисали сосульками на леерах, тросах антенны, как вдруг из-за низких туч вывалился неслышный в грохоте волн английский самолет.

Всего сорок пять секунд нужно лодке, чтобы исчезнуть с поверхности океана, но это страшно долго, если самолет над головой. Истребитель, бомбардировщик, летающая лодка или черт знает что там еще, успел сбросить несколько глубинных бомб. В лодке загремело, как в консервной банке. Погас свет, на какое-то время она вышла из-под контроля и стала неудержимо проваливаться в глубину. Выровнять ее удалось с невероятным трудом.

Снова загорелся в отсеках свет, обнажив серые лица людей. Через какое-то время старший механик доложил, что можно идти дальше. Теперь командир ждал оптимистического рапорта от радиста. Он все чаше поглядывал на часы, потому что приближалось время связи со штабом, но отремонтировать после встряски удалось только приемник. Ну и бог с ним, с передатчиком! Не возвращаться же из-за этого на базу с полными баками топлива и неизрасходованным запасом торпед.

Еще четверо суток упорно шли на север, туда, где на карте были пунктиры вероятных курсов одиночных русских судов. Когда лодка всплывала для подзарядки аккумуляторов, в люки со свистом врывался ледяной ветер. Но никакой ветер и даже вентиляторы не могли выдуть застоявшийся, загустевший, сырой смрадный запах — смесь пота, выхлопных газов, одеколона, гальюна и камбуза.

5 января в 2 часа 30 минут по Гринвичу Карл Турман, намертво вцепившись в леер, вглядывался с мостика в горизонт, постепенно очищавшийся от туч. Появились первые блики северного сияния, и это улучшало обзор. Снизу раздался возглас рулевого:

— Командира вызывает радист.

Оказывается, наблюдатели с Медвежьего засекли в 1,5–2 милях южнее острова одиночный пароход. Скорость и тоннаж определить не удалось, так как судно ушло на юг и быстро скрылось.