На презентации (кстати, я забыла спросить, по какому она поводу) народу было не протолкнуться. Шеф быстро подвел меня к мужчине примерно его лет, седовласому и импозантному. Звали его Михаил Ефремович. Не стоило труда догадаться, что именно из-за этого человека шеф и притащил меня сюда. Разговор шел не деловой, а вполне светский: о книгах, нашумевших театральных постановках и последнем аукционе «Сотби», где было продано полотно Ренуара. Но, судя по взглядам, которыми мужчины время от времени обменивались, между ними шел еще один разговор, неслышимый, и разговор этот был острым. «Может быть, они телепаты?» — мелькнуло у меня в голове. Но это не слишком занимало меня, пусть себе телепаются сколько хотят. Я исправно улыбалась, склоняла кокетливо голову и вообще старалась как могла, хоть кокетство явно не моя черта характера. Думала же я о том, смогу ли обойтись одними улыбками? Вполне в духе шефа, если окажется, что он угощает нужных ему людей своими секретаршами так же просто, как, скажем, яблоками или кофе. Но пока все было пристойно. Тем временем разговор как-то незаметно перескочил на любовь. Михаил Ефремович вдруг сжал мою руку, которую уже несколько минут удерживал в своей, и показал глазами на очень красивого мужчину лет тридцати пяти, вокруг которого вились сразу три женщины.

— Как вам такой объект для любви? Скажите откровенно, нравится?

— Для любви? — позволила себе удивиться я. — Это объект вложения денег, а не любви.

Собеседник склонился ко мне, чуть насмешливо сверкая глазами и явно стараясь меня обворожить.

— А вы жестоки, дорогая моя. Значит, вы полагаете, что этот красавец — альфонс?

— Может быть, и альфонс, но скорее всего, жиголо на почасовой оплате.

Михаил Ефремович весело рассмеялся, в его бархатном голосе послышалось мурлыканье огромного, довольного собой кота. Этот смех явился как бы сигналом для шефа об окончании телепатического разговора, и окончании для него удачном — я поняла это по его заблестевшим глазам. Он вдруг как-то засуетился, стал предлагать бокалы с шампанским — пришлось взять. Пить я не собиралась, еще мне было жарко и неловко оттого, что Михаил Ефремович прижимает мой локоть к себе и стоит так близко.

— А уж не презираете ли вы вообще всех мужчин, Асенька? — спросил он вкрадчиво.

— Презирать не презираю, это слишком резко сказано, но если вы хотите непременно знать правду, то вот она — не доверяю я мужчинам.

— Почему же? Вы что, считаете нас дураками и негодяями? Однажды мне так сказала одна моя знакомая, бывшая знакомая.

— Тоже нет. Но все мужчины, как и Адам, сделаны из глины, только захочешь на кого-нибудь опереться, он тут же и рассыпается. — Не знаю, почему у меня вдруг вырвалось это сравнение, я вообще-то так не думала, но оно позволило мне с честью выйти из того тупичка, куда, играя, меня загнал большой и сытый кот Михаил Ефремович.

Он с любопытством посмотрел на меня так, словно ему еще не попадался такой диковинный экземпляр, улыбнулся и отпустил наконец мой локоть. Я вздохнула с облегчением, но тут он заметил, что я так и не отпила из своего бокала.

— Что же вы не пьете? Ну хоть чуть-чуть.

— Извините, но должна вас огорчить — я не употребляю спиртного.

— Как, совсем? Это немножко странно.

Я не успела ничего ответить, как услышала за своей спиной знакомый, слегка манерный голос:

— Ах! Не верьте ей, она просто кокетничает. Мы дружно повернули голову на голос: возле нас, ослепительно улыбаясь, с бокалом в руке стояла Нора в сногсшибательном цвета бледно-голубого льда атласном платье до пола с глубоким декольте. Мужчины заулыбались ей как по команде, шеф слегка наклонил голову в приветствии, Михаил Ефремович, как более галантный кавалер, поцеловал ей руку. И тут же спросил:

— Что вы имели в виду? Вы знакомы с Асей?

— Да, я уже видела ее, поэтому знаю, что она сказала неправду. Но я полагаю, что вы простите ее за это, ведь бедняжка солгала, чтобы произвести на вас впечатление, вы все так же неотразимы.

Ловко! Подивилась я, одной фразой и меня грязью облила, и к мужчине подольстилась. Но поскольку теперь все смотрели на меня, пришлось пуститься в объяснения:

— Да, мы действительно виделись, и я выпила в тот день бокал белого вина за обедом. Но это лишь исключение, которое подтверждает правило.

Михаилу Ефремовичу, до мнения которого мне, в сущности, дела не было, мое объяснение понравилось, а вот шеф смотрел на меня пристально, саркастически изогнув одну бровь. Эта маленькая пантомима не ускользнула от глаз щучки, и она злорадно улыбнулась. Мне вдруг бросилось в глаза, что на ней почти не было украшений, что при таком декольте казалось странным. Это заметила не только я, но и галантный кавалер, который удивился, что столь великолепная красота ничем не обрамлена и не украшена. Щучка стала жаловаться, что ей решительно нечего носить. Пока она старательно развешивала лапшу на ушах мужчин, которые ей с восторгом внимали, я решила пойти перекусить. Накрытые столы стояли в соседнем зале, возле них толпилось изрядное количество народу, но мне удалось положить себе рыбы и налить минералки. Только я собралась приняться за еду, как мне на талию легла чья-то тяжелая рука. Я чуть не пролила воду себе на платье и, разозлившись, обернулась с видом горгоны Медузы. Это был Николай, муж Норы. Поистине от этой семейной пары одни неприятности! Но сам Николай думал иначе. Мало того, что он не убирал свою руку и улыбался с таким видом, словно именно он тот самый подарок, о котором я всю жизнь мечтала, так еще начал говорить мне какие-то сальные и затертые комплименты. Я не могла отцепить его, так как обе мои руки были заняты. Но язык-то у меня свободен — раз этот тип не дает мне спокойно поесть, то я имею право защищаться.

Безмятежно глядя ему в глаза, я сказала:

— Надо же, вы здесь! А я только что видела Нору, она выглядит просто ослепительно. Так жаль, что у нее нет никаких украшений, они бы ей так пошли, особенно к этому платью. Алексей Степанович, мой шеф, и Михаил Ефремович, вы, может быть, знаете его, очень ей сочувствуют, весьма галантные мужчины.

Николай как бы споткнулся, секунду стоял с открытым ртом, словно не мог поверить своим ушам, потом спросил тоном, не предвещавшим для его жены ничего хорошего:

— Где они?

Я показала рукой с зажатым в ней стаканом направление, по которому он и понесся тяжелой рысцой. «Поднявшая меч от меча и погибнет!» — подумала я, глядя ему вслед. Слегка утолив голод, я решила, что ничего с шефом не будет, подождет еще пять минут, пока я схожу в туалет. Туалет я нашла не сразу, потом мне надо было еще вымыть и высушить руки, поэтому подкрашивала губы и пудрила нос уже второпях, шеф, наверно, из себя выходит. Только я сунула пудреницу в сумочку, как увидела в зеркало, что в туалет вошла Нора и ринулась прямо ко мне. Я обернулась. Да, злоба никого не красит, ноздри Норы раздувались, как капюшон кобры. Она схватила меня за руку, больно впившись в запястье ногтями, и зашипела:

— Ты, маленькая дрянь, что ты сказала Нику?

Спокойно, не делая никаких попыток вырваться, я ответила:

— Сказала правду, но дело не в том, что сказала, важно, почему сказала. Есть такая английская поговорка: не бросается камнями тот, у кого крыша стеклянная. Не трогай никого — и тебя не тронут.

— Ах ты, шлюха подзаборная! Очень умной себя считаешь? Ты просто не знаешь, сучка, с кем связалась, но я тебе глазки-то открою! У меня есть такие пилюльки без вкуса и запаха, уж я изловчусь тебе их подсунуть во что-нибудь, недели не пройдет, как тебя всю перекрючит, ни один врач не выпрямит, так и будешь жить каракатицей!

Холодок пополз у меня по спине, но мне не хотелось сдаваться на милость этой спятившей от злобы хищной рыбе.

— Тебе что, свобода надоела? А говорила, что так любишь ее.

— А что мне за свою свободу бояться? Доказать ты ничего не сможешь, этот яд только при вскрытии можно обнаружить, да и то с трудом, но ведь живых не вскрывают. А уж видок у тебя будет что надо, только в цирке показывать!