Разговоры о несостоявшейся казни в Неаполе скоро затихли. Город праздновал Рождество и не вспоминал о тех, кто томится в Кастель Нуово. Мало ли тюрем, мало ли арестантов в них? Обо всех думать — голова развалится.

После Рождества процесс пошел стремительно. Тому были две причины: показания Мавриция и наконец достигнутое соглашение между папой и вице-королем. Климент VIII соизволил согласиться на то, чтобы трибунал в Неаполе занимался делами духовных лиц, замешанных в заговоре. В его сложных отношениях с испанской короной нужны взаимные уступки. Было дано понять, что любые утверждения бунтовщиков о будто бы обещанной им поддержке Ватикана следует, с одной стороны, отметать как ложь, с другой — рассматривать как преступную клевету на папский престол. В состав суда были введены представители папы — апостолические комиссарии. Они должны были возглавить следствие против заговорщиков из духовенства и вынести окончательный приговор по их делу. А приговор был предрешен. Апостолические комиссарии получили от папы негласное предписание, чтобы все духовные лица, покушавшиеся на власть испанского монарха над итальянскими землями, независимо от того, признаются ли они в злом умысле или будут изобличены показаниями других, были переданы в руки светских властей. Церковь от них отступится, умоет руки…

Папский нунций, назначенный апостолическим комиссарием, Якопо Альдобрандини гордился своей принадлежностью к Святой Службе. Разве не был создателем инквизиции основатель ордена, к которому он принадлежал, — святой Доминик? Впрочем, существуют авторитеты, полагающие, что первым инквизитором был Господь бог. Он судил Адама и Еву за их грех, судил втайне, почему отныне все инквизиционные процессы также ведутся тайно.

Так в Неаполе составился необычный трибунал: из светских судей, которые вели процесс с самого начала, и из представителей церкви, включенных в него позднее. Поговаривали, что Альдобрандини представлял интересы Ватикана, а Пьетро де Вера, хоть и утвержденный тоже его святейшеством, был тайным ставленником вице-короля. С того момента, как в процесс были официально включены дела заговорщиков из духовенства, он сразу стал процессом не только об измене, но и о ереси, трибунал — наполовину светским судом, наполовину судом инквизиционным. Юристы следили за ходом процесса с великим интересом: здесь все, от подсудности до возможного приговора, давало повод для разномыслия. Что для одних — страдание, кровь, горе, для других — служба, путь к чинам и наградам, для третьих — материал для изучения…

Судьи необычного трибунала не расходились в представлениях о своих правах, основанных на особенностях самого совершенного в их глазах процесса — процесса инквизиционного. В таком процессе обвинитель выступал одновременно и судьей. И следователем. Кто посмеет поставить под сомнение мудрость такого порядка?

Инквизитор — лицо духовное, потому беспристрастное. А коль это так, его нельзя стеснять никакими правилами. Допрашивая и вынося приговор, он заботится единственно об установлении истины и о спасении души грешника. Он борется не против него, а за него, за его вечное благо! Поскольку инквизитор ведет суд в интересах веры, он может не предоставлять обвиняемому слова в собственную защиту, не давать ему права на апелляцию и отсрочку. Члены трибунала смотрели на обвиняемых как на виновных. На подобном предположении строились любой инквизиционный и подражающие ему светские процессы. Пока речь шла лишь о заговоре, возможны различия в отношении разных лиц. С той минуты, как высказано обвинение в ереси, все ясно. Апостолические комиссарии помнили и ценили мудрое суждение одного из инквизиторов прошлого. Он сказал, что обвиненного в ереси никоим образом нельзя выпускать на свободу. Если кто-либо сознается, что он еретик, но не раскается, его надо препоручить светской власти, чтобы та предала его смерти. Если он будет упорствовать, отрицая свою вину, его следует изобличить свидетельскими показаниями, а затем передать светской власти для казни. Если же он не станет упорствовать и раскается в своей ереси, его надо подвергнуть пожизненному тюремному заключению за вину, которую он сам признал.

Авторитеты Святой Службы выработали наставления, которые подробно указывали тем, кто впервые вступил на славную и многотрудную должность инквизиционного судьи, как вести следствие. Наставления до мелочей предусматривали словесные ухищрения, какими легко сбить с толку обвиняемого. Они советовали, сообразуясь с особенностями человеческой природы, поочередно запугивать и обнадеживать и, если это нужно для блага святого дела, обманывать обвиняемого. Следователю рекомендовалось считать то, что предстояло доказать, доказанным. Не спрашивать, например, обвиняемого, еретик ли он, он может ответить: «Нет!», а сразу ошеломить его вопросом, сколько раз он высказывал свои еретические взгляды. Не спрашивать, знаком ли он с еретиками, а задавать вопрос: где и когда он встречался с еретиками. В качестве полезного приема советовалось во время допроса перелистывать дело, даже если в нем нет записей, касающихся допрашиваемого, а затем резко и неожиданно сказать, что он лжет: то, как все обстояло в действительности, здесь записано черным по белому. Тяжек труд инквизиторов, и не обойтись в нем без указаний мудрых предшественников. А они советуют во время допроса иной раз просто взять в руки чистый лист бумаги и делать вид, что читаешь по нему все, что, как дословно писалось в одном из таких наставлений, «может ввести обвиняемого в обман», будто о его вине уже все известно.

Авторитеты весьма рекомендовали пользоваться тюремными надзирателями. В интересах следствия им позволялось оказывать заключенным небольшие услуги. Когда заключенный проникнется доверием к стражу, тот должен убедить его скорее сознаться и тем завоевать снисхождение судей, известных своей справедливостью. Надзиратель может пообещать узнику, что передаст на волю записку и принесет ответ с воли. Такие записки, доставленные в трибунал, приносят великую пользу. Уличенный в запретных сношениях с близкими, понимая, какую опасность он навлек на них, узник становится податливее, готов на все, чтобы спасти близких. Наставления опытных инквизиторов предусматривали, как быть с заключенными, слишком осторожными. К таким в камеру рекомендовалось подсаживать наушников. Лучше всего для этой цели подходят недавно обращенные еретики, которые помнят, что они перенесли на допросах с пристрастием, и при покаянии обязались впредь помогать Святой Службе. Наставления подробно описывали, как должен действовать такой человек. Оказавшись в камере, новый сосед должен, но никоим образом не сразу, сказать, что отрекся притворно, обманув судей, затем проявить участие к узнику, расспрашивая, в чем его обвиняют, и давая советы. Если ему удалось втянуть обвиняемого в доверительный разговор, каждое слово такой беседы становилось известно судьям. Они посылали нотариев, которые записывали разговор, сидя за дверью камеры или в соседней, у скрытых слуховых отверстий. Наставления исходили из того, что, умеючи, к каждому человеку можно подобрать ключ. Одному надо внезапно разрешить свидание с женой и детьми, чтобы те умолили его сознаться. Другого стоит временно перевести из тесной камеры в просторную и светлую, позволить ему вымыться, переменить платье, накормить досыта. Потрясенный этими благами, он, может быть, перестанет упорствовать. Прекрасно действуют проволочки. Если обвиняемый не признавался, если от него хотели получить более полное признание чем то, которое он уже дал, его надолго отправляли поразмыслить в одиночку. Предпочтительно совершенно темную, где он терял счет часам, дням, иногда неделям. Действенное средство. Если и его недостаточно, очередь за палачами.

Судьи хорошо знали все подобные способы. Но они успели узнать и Кампанеллу. К нему ни один из этих ключей не подойдет. Несколько допросов, которым он был подвергнут трибуналом в новом составе, ничего не дали. Он стоял на своем: заговор — вымысел, обвинения против него — клевета, если на следствии в Калабрии он что-то и сказал, что противоречит этим его словам, его к таким показаниям бесчестно вынудили. И он от всего отрекается. Назначили очную ставку с Маврицием.