Три часа. Он должен появиться с минуты на минуту. Он перейдет через улицу. Я включу передачу и рвану с места. Затем дам полный газ, и он очутится под колесами. Сочтут, что произошел несчастный случай со смертельным исходом, а шофер скрылся.

Я стою здесь уже больше месяца, все ночи подряд, и выслеживаю его. Вчера я взял машину. В ней тонна веса. Если я двинусь с места не сразу, возможно, я только собью его. А мне надо наехать на него прямо в лоб. Так, чтобы он очутился перед самым радиатором.

Свежий ночной воздух успокаивает. Я не волнуюсь. Напротив того, я размышляю холодно и ясно. Мне нравится холодное спокойствие, которое навевают безлюдные улицы больших городов в три часа утра.

Как только подъедет его такси, я включу мотор; на холостом ходу мотора почти не слышно.

Он будет навеселе, как всегда, молча расплатится с шофером, и такси уедет. Так бывало уже не раз. Он, как и всегда, подойдет к желтому автомату, возьмет пачку сигарет. Затем, что-то насвистывая, перейдет через улицу, не очень торопясь.

Начинается дождь, чуть накрапывает. Отлично. Тем правдоподобнее будет несчастный случай…

Во время войны я потерял его из виду. Но потом мне посчастливилось увидеть его на вокзале в зале ожидания. Сквозь желтые окна солнечные лучи бросали оранжевые отсветы на столы, мимо которых он медленно приближался ко мне. Я сразу узнал его. Он явно преуспел, вид у него был холеный. Когда он подходил к моему столику, я спрятался за газету. Он меня не видел. Он прошел мимо. Я медленно опустил газету и незаметно проводил его взглядом. Он чуть поседел. Но походка осталась прежняя — ленивая, вразвалку. Он не спеша, спокойно шел по залу, и было в нем что-то от тех добрых дядей, что носят в кармане конфеты для деток. Круглый, вздувшийся, как пузырь, лоб, лучики морщинок вокруг глаз, светлые усики над ярко-красными, как коралл, губами; несомненно, это был он, и ничто в нем не выдавало бывшего гестаповского шпика. Из зала выходил благодушный господин, сытый и превосходно настроенный.

Я поспешил расплатиться и тайком последовал за ним. В вестибюле он купил газету. Выйдя из вокзала, сел в автобус. Я поехал за ним в такси. В центре города он вышел из автобуса и направился к дому номер 66. Он поднялся в пансион «Эльвира» на третий этаж, у него был свой ключ. Я услышал громкий хохот двух женщин, замолкших при его появлении. Итак, он жил здесь.

На следующий вечер я сидел в пивнушке, из окна которой мог наблюдать за домом номер 66. Уже стемнело, когда он вышел из дому. Я узнал его при свете фонаря по светлому плащу. Я постарался попасться ему навстречу. Когда он поравнялся со мной, я остановился и с сигаретой в руках спросил:

— Простите, нет ли у вас спичек?

Минутку он колебался, затем нерешительно вытащил из кармана пальто коробок и зажег спичку. Я прикурил и посмотрел на него. Я посмотрел на него с улыбкой, потому что ни в коем случае не хотел возбудить в нем подозрение.

— Спасибо. Послушайте, ведь мы, кажется, встречались?

— Встречались?.. Мы?.. Где?

Да, это был его голос, голос, который я не забыл, его голос с певучими гласными.

— Мне ваше лицо очень знакомо… — услышал я собственный спокойный голос; в таком тоне говорят с добрым знакомым, похлопывая его по плечу.

— Вам знакомо мое лицо?.. Нет, я вас не знаю.

Я ответил не совсем уверенно, будто перебирая в уме старых приятелей, компанейских молодых людей, с которыми когда-то отлично проводил время.

— Постойте-ка… — Потом, вздохнув с облегчением, прибавил: — Ну, конечно… — И потом выпалил, глядя ему в глаза: — Ведь ты Пауль, Пауль Ридель!

Он почти не изменился в лице. Только губы стянулись в кораллово-красное колечко. Как знакома была мне эта его реакция, это красное колечко под усиками, словно всасывающее воздух. Он прикинулся очень удивленным.

— Так кто я, по-вашему?

— Ну, конечно же, Пауль Ридель! Пауль, старый друг!

Но мое радостное обращение, мой неискренне задушевный тон, нарочитая попытка создать атмосферу сердечности насторожили его. Лицо его замкнулось.

— Вы, без сомнения, ошибаетесь.

И тут я пошел ва-банк. Было около семи вечера, на улицах было людно, с грохотом опускались на витрины железные шторы, мимо мчались машины, и когда я сделал еще шаг и остановился прямо против него, мы оба очутились в свете фар.

— Ошибаюсь? Нет. Да ты посмотри мне в глаза, Пауль!

И тут он узнал меня. Впечатление было такое, словно он поднес кусок сахара к морде лошади и вдруг увидел, что перед ним пасть тигра. Он крикнул:

— Вы пьяны, приятель! — и поспешил удрать.

А я расхохотался, расхохотался громко, во все горло. Я чувствовал, что гора свалилась у меня с плеч. Я поймал его.

Я тут же отправился в пансион «Эльвира». Дверь открыла широкоплечая хозяйка в седых кудряшках, с желтой гусиной шеей и парой птичьих глаз.

— Простите, пожалуйста… Что Пауль… я хотел сказать — господин Ридель… уже ушел? Я должен был зайти за ним…

Лицо ее смягчилось, на нем обозначился намек на улыбку, но, по-видимому, улыбке было там не по себе, она потомилась, потомилась и потихоньку свернулась.

— Не повезло вам, молодой человек. Минут пять как он ушел.

— Ах как жаль. Где он может быть?

— Ну, конечно, в баре «Аскона», где же еще!

— Надеюсь, он не забыл захватить мою книгу…

— Какую книгу?

— Ах, такой большой альбом фотографий. Мне бы хотелось взять его.

В ее глазах затаилась настороженность закосневшей в недоверии хозяйки пансиона, но все же она сказала:

— Пожалуйста, пойдемте со мной.

Комната у него была маленькая и пустая, словно в ней жил унтер-офицер от музыки. Открытое пианино. Пожелтевшие клавиши. Неубранные ноты: джаз… «Калипсо»… «Семь смертных грехов»… Чарли Паркер…

Коричневый пузатый китайский болванчик торопливо кивал головой. Над скромной кроватью висела за стеклом цветная литография — кающаяся Магдалина.

Гут не было ничего характерного — самая обычная меблированная комната. Он скрылся за обезличивающей заурядностью. Комната явно привыкла ждать обыска.

— Здесь не видно альбома фотографий.

Квартирная хозяйка действовала привычно и уверенно. Она была превосходно знакома с вещами своего жильца. Ее большие твердые пальцы, казалось, созданы для того, чтобы барабанить по столу в ожидании уплаты наличными.

— Значит, он его все-таки захватил.

— Должно быть так, господин…

— Брендель.

— … господин Брендель.

— Да, я старый друг Пауля, господина Риделя, еще с довоенного времени.

— Вот как.

Эльвира опять попыталась выдавить улыбку, обнажившую ряд серовато-желтых лошадиных зубов.

Я попрощался. Я увидел все, что мне было надо. В ближайшей пивной я нашел в телефонной книжке адрес бара «Аскона».

В тот же вечер я сидел в уголке этого бара и, потягивая кампари, наблюдал за пианистом. У него было то же туше. Прежняя высокомерно слащавая манера одинокого и непризнанного пианиста-сноба, играющего «кровью сердца». Обратите внимание, уважаемые посетители, на закрытые глаза артиста, на спокойный транс, на педаль, на глиссандо. Слышите, как его душа изливается в мелодии? И все для того, чтобы вы получили полное удовольствие, заказав рюмку коньяку с содовой. Обычные его пошлые приемчики, и все же в его игре чувствовалась рука прирожденного музыканта. Виртуозная халтура для людей примитивных: подчеркнутый лиризм и всяческие эффекты с педалью. Но временами в этом залихватском бренчанье для непосвященных звучал золотой аккорд. Он играл с синкопами, вариациями, изменял музыкальную фразу, легко транспонировал умелой рукой и переходил от «ча-ча-ча» к блюзам. Что и говорить, блестящий музыкант!