Здесь, зарывшись глубоко в землю, цепляясь за остатки гордыни, свирепствовал оборотень, и многие тысячи его последышей, сознавая, что рушится их рейх, усердно выискивали изменников.

Мы же, кучка безоружных, голодных, но мужественных молодых людей, собравшихся здесь в подвале, ополчились против вооруженных до зубов властителей в расшитых галуном серых мундирах. В наших листовках мы взывали:

«Слушайте нас! Не верьте ни одному их слову! Настанет день, когда вы сами убедитесь в этом. Вы поймете, что жили с закрытыми глазами и не подозревали, что нами правят преступники. Вы будете горько каяться. Проявите уже сейчас свое раскаяние на деле. Помогайте нам! Действуйте!»

Кровожадная правительственная система оборотня с клоунскими усиками держала столицу в железных тисках, ревела через бессчетные громкоговорители и гнала на погибель человека за человеком. Но наши листовки оказывались по утрам во многих почтовых ящиках, в вагонах городской железной дороги и под многими дверьми, их было много, этих маленьких листовок, и они медленно и бесшумно прокладывали себе путь. Конечно, значительную их часть уничтожали, но уцелевшие нет-нет да и удерживали руку, которая орудовала молотом, пером или винтовкой на пользу оборотня. Мы надеялись, что под влиянием наших листовок не только смолкают выстрелы, но и перестраиваются умы.

Вверху листка стояла фраза: «Бережно обращайся с этой листовкой! Помни, мы рискуем жизнью, чтобы ты это прочел».

Я видел лицо Вальтера, ясное и волевое, как всегда, хотя он изо дня в день по восемь часов простаивал за токарным станком. А как он, должно быть, уставал к вечеру! Сколько у него бывало конспиративных встреч, о которых мы и понятия не имели. Где было опаснее всего, туда шел Вальтер. Где приходилось туго, там стоял на посту Вальтер. Он всегда отыскивал выход в тех случаях, когда остальные отчаивались.

Вошла Ева. И сразу же спросила:

— Что вы сделали с Паулем?

— Заперли его.

— Вы к нему несправедливы.

— Согласись сама, Ева, что Пауль резко переменился. Он смотрит на нас глазами чужака, — сказал я.

— Мы сами сделали его чужаком, — тихо вымолвила она.

— И я знаю, кем стал этот чужак, — вставил Вальтер.

— Кем же?

— Гестаповским шпиком!

— Не может быть… — Она оглядела нас всех по очереди.

В голосе Вальтера послышались жесткие нотки:

— Почему не может? У нас идет война, беззвучная война на гестаповском фронте. Кто не поступит с возможным врагом как с врагом, тот сам рискует головой. Знач» гг. надо рассчитывать на худший вариант.

— Какой худший вариант? — перебила она.

— Мы его выпустим, он пойдет в гестапо, донесет на нас, и мы сегодня же вечером будем арестованы. Нет. Надо обезвредить его хотя бы на несколько часов.

— Он подымет шум, — заметил я.

Лицо Пелле выражало ледяную решимость, когда он произнес:

— Если Пауль действительно шпик, его надо убить.

— Убить? Нет. Надо, чтобы он заснул, да покрепче. — Вальтер что-то соображал, потом достал из кармана деньги.

— Мюке, вот деньги, пойди купи водки, самой дешевой, но побольше. В его стакан ты будешь подкладывать снотворные таблетки. На, держи. — Он достал из шкафа стеклянную трубочку и дал Мюке три таблетки.

Ева в недоумении уставилась на него.

— Что вы придумали? Так знайте: либо он сегодня вечером будет играть, либо я больше у вас не пою!

Она повернулась к выходу. Я хотел ее удержать, но Вальтер сказал усталым тоном:

— Оставь ее, она больше никогда не будет петь у нас. Если он действительно шпик, «Серебряной шестерке» конец.

Я предложил допросить его понастойчивее, чтобы добиться полной ясности.

Вальтер кивнул:

— Мы сейчас приведем его сюда и будем задавать ему вопросы. Следите за выражением его лица. Ты, Даниэль, сделаешь вид, что считаешь его невиновным. Ты, Пелле, будешь считать его виновным. Тогда мы сможем двояко проверить его ответы и выражение лица.

Я вывел его. Он стоял в дверях. Сам бледный, но взгляд зоркий, настороженный, губы стянуты в кораллово-красное колечко. Мне бросилось в глаза, что у него одного из всех нас не был измученный, изголодавшийся вид. Но это, возможно, не имело отношения к делу.

Начал Вальтер. А за ним и все мы стали задавать вопросы, точные, прямые вопросы. Он отвечал. Мюке принес водку.

Вальтер налил всем. Никто не стал пить, кроме Пауля. Это были страшно напряженные часы. Мы сидели вокруг Пауля и непрерывно задавали ему вопросы. Нам необходимо было во всем удостовериться. Растерянность сменялась злобой, ненавистью, изнеможением, голым страхом. Под конец Вальтер вскочил и выкрикнул:

— А я тебе говорю, Пауль, ты шпик!

— Нет.

— Но ты рассказал о нас в гестапо.

— Меня расспрашивали о моих знакомых.

— И ты отвечал!

— А что мне было делать?

Мюке снова наполнил стаканы.

— Успокойтесь! Кто хочет еще?

Пауль выпил до дна. Пот мелкими капельками проступил на его дряблом лице. Вальтер неумолимо продолжал допрос.

— Что ты рассказал о нас? Хочешь, я скажу? Что Мы не нацисты, а Ева не арийка. Ты сказал так? Говори, да или нет?

— Но больше я ничего не говорил.

Наступила мертвая тишина. Потом голос Вальтера произнес еле слышно, но очень четко:

— Ты сказал, что Ева не арийка?

— Ну и что ж? Они и сами давным-давно это знали! Налей мне еще, Мюке.

— А про наши разговоры и все прочее ты тоже рассказал?

— Как ты смеешь так обо мне думать?

Но тебя об этом спрашивали? Припомни хорошенько!

— О чем только меня не спрашивали! Неужели ты думаешь, я хотел вас предать?

— А ты думаешь, каждый, кто предает, хочет предать?

— Так вот… я точно не могу припомнить. Все это ужасно тяжело. У меня голова пошла кругом от их расспросов. А теперь вы меня совсем замучили. Довольно, слышите, довольно. Перестанете вы меня выспрашивать?

— Нет! — крикнул Вальтер.

— Тогда налейте мне еще.

Вальтер стоял перед ним вплотную. Он один продолжал спрашивать. Вопросы и ответы становились все торопливее, все взволнованней.

— Они все знают про листовки, сознайся, Пауль!

— Нет! — взвизгнул Пауль и вскочил. Вальтер схватил его за лацканы и крикнул ему прямо в лицо.

— Сознайся!

— Сознайся… сознайся… Вы меня замучили!

— Слышишь, сознайся!

Они стояли лицом к лицу; глаза Вальтера сверкали грозной силой, беспомощное лицо Пауля дергалось от страха.

— Я хочу выпить…

— Незачем. Ты все сказал.

— А листовки, неужели ты говорил о них, Пауль? — спросил я.

— А что мне было делать?

Я оцепенел от ужаса. Он сознался!

— Ты рассказал им о листовках?

Пауль вырвался. Он не помнил себя:

— Рассказал… рассказал… Вы не знаете, что там делается! Не знаете! Нет, не знаете! Да, я рассказал! Да, да, да! И вы бы тоже рассказали. Вы, вы все! Ду-AtaeTe, там сидят дураки? Им очков не вотрешь. Они обо всем осведомлены. Нам нужно скрыться. Предупреждаю вас, пока не поздно! Вот что! Теперь вы обо всем знаете! Дайте мне выпить.

Он выпил. Потом повалился на стул.

— Мы ведь давно уже врозь, — бормотал он. — А теперь «Серебряной шестерке» крышка… крышка.

Никто из нас не проронил ни слова. Я косился на дверь. Меня удивляло, почему в нее еще не вломился отряд эсэсовцев.

Вдруг Мюке, как тигр, прыгнул к Паулю и, взвыв от ярости и отчаяния, принялся молотить его кулаками, но Вальтер его оттащил. Пауль через силу поднялся на ноги и, отдуваясь, стал приглаживать волосы.

— Пойду домой.

Вальтер дал ему пинка, так что он отлетел к двери в чулан.

— К гестаповскому комиссару, да? Нет, ты останешься здесь!

Раскинув руки, Пауль прислонился к стене.

— Прикажешь мне кричать, чтобы сбежалась вся улица? — От страха он не говорил, а визжал.

Вальтер рывком распахнул дверь.

— Ты останешься! — Он втолкнул Пауля в чулан. Но тот успел обернуться и выкрикнул, вне себя от страха:

— Задумали убить меня потихоньку, да?