— Это моя страсть, — кивнул поэт. — Давно мечтаю иметь хорошую библиотеку. Когда вернусь, обязательно займусь ею. Иди-ка взгляни.

Петрарка просел гостя в одну из комнат и с гордостью показал на полки и подставки с книгами.

— Вот мое единственное богатство. Здесь собраны творения древних и новых авторов. В общении с ними я провожу многие часы. Среди них есть умнейшие люди. — Он помолчал и негромко добавил: — Впрочем, немало и пустомель — особенно из наших богословов. Как добрый христианин я поместил их под потолок, поближе к небу.

— К блаженным невеждам надо быть снисходительным, — улыбнулся Кола. — Ведь только их глупость и придает цену мудрецам.

— На свете все относительно, — кивнул Франческо. — Но в одном они нравы. Философия доступна лишь немногим, наиболее сильным умам.

— Осмеивая одно суеверие, теологи обычно впадают в другое и, как правило, считают, что еретиков следует сжигать, — заметил молодой римлянин.

— Кто же, по-твоему, ближе к истине?

— Те, кто, требуя свободы для себя, признают ее за другими. Ведь в каждом может быть искра божьего разума.

— Я тоже люблю философию, — задумчиво произнес Петрарка. — Но не ту пустую, болтливую, которой кичатся наши ученые. Мне кажется, гораздо полезнее заботиться о доброй воле, чем о блестящем разуме. Познать бога нельзя, а любить можно, и эта любовь — счастье.

— Однако как любить то, чего не знаешь? — удивленно спросил римский посол.

— Достаточно знать о господе, насколько нам дано, что он неисчерпаемый источник всякого блага, — ответил Франческо. — «Что толку мерить разумом надменным всю глубину бездонную вселенной». Чем смотреть только вверх, лучше лишний раз заглянуть в себя. Человеку следует помышлять о людском, а о небесном пусть пекутся ангелы.

Поэт достал с нижней полки большую рукопись в простой деревянной обложке и положил ее на столик у окна.

— Вот моя исповедь. Здесь изложены некоторые мысли. Я еще не успел дописать. Думаю закончить в Неаполе.

Кола ди Риенцо с волнением раскрыл рукопись. Листы были не склеены и пестрели исправлениями. На первой странице выделялось обведенное чернилами по-латыни «О презрении к миру». Ниже в скобках стояла надпись: «Беседа с блаженным Августином».

— Буду счастлив познакомиться с новым творением. — Кола осторожно перелистал несколько страниц. — Твои книги «О достопамятных вещах» и «О знаменитых мужах» мне очень понравились. Особенно биографии Цезаря и Александра Македонского.

— Рад, что ты ценишь эти сочинения, — сказал Петрарка. — Ведь мнение тысячи глупцов вряд ли стоит признания одного умного человека.

— Услышать такие слова из твоих уст — большая честь, — смутился гость. — А кто из великих мужей прошлого тебе больше по душе?

— Полагаю, в этом наши вкусы не разойдутся, — улыбнулся Франческо. — Моим первым учителем в поэзии, как и у Данте, был творец «Энеиды». Знакомство с Вергилием и побудило меня создать «Эпистолы» и «Африку». Твои любимцы Тит Ливий и Цицерон[8] также являются моими добрыми друзьями. — Он достал из ящика стола толстую пачку незапечатанных писем. — С величайшим из древнеримских ораторов я даже веду литературную переписку. Цицерон учит меня краткости и выразительности стиля. — Хозяин помахал в воздухе письмами и сунул их обратно в ящик. — Если хочешь, потом посмотришь. А сейчас пойдем спустимся в погреб. Солнце уже высоко. Пора подумать об обеде.

РИС. 13–16.

Глава III

КОЛЕСО ФОРТУНЫ

мутный, будто отдаленный гул звучал все яснее. Постепенно в нем стали различимы отдельные голоса и стоны. Некоторое время Кола с удивлением прислушивался, потом с усилием открыл глаза. Высокий сводчатый потолок из серого камня и узкие окна скупо пропускали дневной свет. Затем он увидел побеленный кусок стены и темную фигуру монаха, медленно передвигавшуюся на ее фоне. Ниже, на соломенных циновках лежали и сидели люди в жалких лохмотьях. Запах прели и нечистот насыщал воздух.

Кола ди Риенцо попробовал приподняться. Сильное головокружение заставило его отказаться от этой попытки.

— О, наш сосед очнулся! — раздался рядом чей-то хриплый голос.

— Я говорил, он еще жив. Покличь сюда брата Жюля.

Кола увидел склонившегося над ним старика с белой косматой бородой.

— На, сынок, испей. Это вино с водой.

Говоривший приложил к его губам фляжку. Стараясь побороть подступавшую тошноту, Кола ди Риенцо заставил себя сделать несколько глотков. Теплый, кисловатый на вкус напиток окончательно прояснил сознание.

— Где я? — с трудом прошептал он.

— В приюте для больных и нищих при обители святого Доминика.

— Давно я здесь?

— Да уже третью неделю. Первое время, как принесли, все бредил в горячке. Последние два дня совсем затих, думали, не очнешься.

— Вы слышали, о чем я бредил?

— Счастье твое, что, кроме меня, тут никто не понимает по-итальянски. Иначе отведал бы испанских гвоздиков. — Старик отвернул рукав рубахи и обнажил тощую волосатую руку. На ней виднелись глубокие шрамы, следы старых пыток. — С инквизицией шутки плохи. Но мы побеседуем об этом, когда уйдет брат Жюль. — Он понизил голос, заметив приближавшегося монаха с большой плетеной корзиной.

Доминиканец раздавал каждому по круглой ячменной лепешке, небольшому куску сыра и горсти сухих фруктов. Со всех сторон к монаху тянулось множество рук, слышались благодарственные молитвы.

Внезапно ощутив приступ жестокого голода, Кола ди Риенцо приподнялся на локте. Он обвел взглядом теснившихся вокруг людей. В одном зале здесь находились здоровые и больные, дети и старики.

Молодой доминиканец в черной засаленной сутане привычно оделял обитателей приюта монастырской милостыней.

Стараясь не касаться паствы, чтобы не заразиться, он стремился побыстрей покончить с неприятной обязанностью.

Перехватив голодный взгляд Колы, монах изумленно приподнял брови.

— А! Господин римский посол! Еще живы? Думал, вам не понадобится уже земная пища.

Он с нескрываемым любопытством подошел к больному и положил ему на грудь лепешку, сыр и пригоршню сушеных груш.

— Недавно о вас справлялись земляки из свиты кардинала Колонна. Кажется, монсиньор хотел заказать по вашей душе поминальную мессу. — Брат Жюль подобрал полы сутаны и с усмешкой продолжал: — Видно, придется ему подождать. Что-то господь не спешит призвать вас к себе.

Доминиканец прищурил свои маленькие глазки и, взяв корзину, двинулся дальше.

Кола ди Риенцо жадно набросился на еду. Резкая боль в животе заставила его громко застонать. Недоеденная лепешка вывалилась из рук.

— Ты слишком долго не ел, — участливо заметил сидевший рядом старик, — теперь надо привыкать к пище постепенно.

Он подобрал раскатившиеся по полу сыр и груши и, аккуратно завернув их в тряпицу, откупорил свою фляжку.

— На-ка, попей еще. Это не так опасно. — Сосед поднес фляжку к его губам.

Сделав несколько глотков, Кола почувствовал себя лучше. Вскоре боль в желудке слегка утихла. Поблагодарив старика, молодой человек закрыл глаза, пробуя собраться с мыслями.

«Почему он здесь? Как он, римский посол, попал в приют для больных и нищих?»

Кола ди Риенцо попытался вспомнить события последних месяцев.