Надо отдать должное Клименту Ефремовичу: в отличие от Молотова или Кагановича, он всегда вспоминал о «великой чистке» с чувством горечи. А расстрелянных по делу Тухачевского военачальников никогда не называл виновными. Своими положительными отзывами о репрессированных (он, например, написал сочувственную статью о Гамарнике) бывший нарком обороны как бы пытался загладить свою вину перед ними.

Покаялся он (насколько искренне — дело другое) и перед делегатами XXII съезда: «Я полностью согласен с проведенной партией большой работой по восстановлению ленинских норм партийной жизни и устранению нарушений революционной законности периода культа личности и глубоко сожалею, что в той обстановке и мною были допущены ошибки».

Как говорится, лучше поздно, чем никогда.

Апрель 1937 года. Лондон живет лихорадочными приготовлениями к коронации Георга VI. На торжества в британскую столицу начинают съезжаться обладатели самых громких титулов и фамилий со всего света. В Москве тоже готовится делегация. Ее глава — не политик, даже не член правительства, но его имя знает вся Европа. Маршал Тухачевский — прирожденный военный, интеллектуал, полководец, крупный теоретик, знаток иностранных языков и тонкий ценитель искусств.

Волнуется маршал… Европейские дворы должны увидеть достойного представителя новой России, увидеть его — Тухачевского. Сколько лет он шел к этому и, кажется, свершилось: нет в Советском Союзе более популярного и перспективного военачальника. Несмотря на конфликты с наркомом обороны Ворошиловым, он обласкан в Кремле, избран в состав ЦК правящей партии, одним из первых отмечен маршальскими звездами. А ведь ему только сорок четыре — позади всего полжизни.

Знать бы ему, сколько осталось впереди. Но не дано это никому из смертных.

21 апреля 1937 г. нарком внутренних дел Н. И. Ежов направил спецсообщение И. В. Сталину, В. М. Молотову и К. Е. Ворошилову: «Нами сегодня получены данные от зарубежного источника, заслуживающего полного доверия, о том, что во время поездки товарища Тухачевского на коронационные торжества в Лондон над ним по заданию германских разведывательных органов предполагается совершить террористический акт. Для подготовки террористического акта создана группа из четырех человек (трех немцев и одного поляка). Источник не исключает, что террористический акт готовится с намерением вызвать международные осложнения. Ввиду того что мы лишены возможности обеспечить в пути следования и в Лондоне охрану товарища Тухачевского, гарантирующую полную его безопасность, считаю целесообразным поездку товарища Тухачевского в Лондон отменить. Прошу обсудить».

Уже в 50-е годы выяснится, что никаких материалов о подготовке теракта у «органов» не было, так что спец-сообщение скорее всего сфальсифицировали. А тогда Сталин, знавший всю подоплеку дела, с которой нам еще предстоит познакомиться, поспешил наложить на бумагу резолюцию: «Членам ПБ[3]. Как это ни печально, приходится согласиться с предложением товарища Ежова. Нужно предложить товарищу Ворошилову представить другую кандидатуру. И. Сталин». На документе осталась и подпись Тухачевского, означающая, что он ознакомился с ним. Что думал при этом Михаил Николаевич? Понял ли, что не покушения на него боятся партийные бонзы, а того, что он вдруг может ускользнуть из их рук?

А если догадался, понял, то, может, посетило его душу сомнение, правильным ли путем пошел, изменив своему классу? И не бешеное ли честолюбие губило его?

В 19 лет 1 сентября 1912 г. он был зачислен в списки Александровского военного училища. Как потом вспоминал эмигрант В. Н. Посторонний, позднее — белый офицер, учившийся параллельно с Тухачевским, из среды юнкеров его выделяли блестящие способности, отменное рвение в несении службы, словом, подлинное призвание к военному делу.

Случай помог ему обратить на себя внимание начальства. На одном из тактических учений, будучи назначенным в сторожевое охранение, он по какому-то недоразумению не был своевременно сменен. Когда с приказанием смениться к нему послали юнкера, он отказался сделать это, поскольку тем самым нарушался устав. В охранение его поставил сам ротный командир, только ему он и подчинится — мотивировал Михаил свой отказ. Пришлось офицеру вновь выступить в роли разводящего. После этого Тухачевского произвели в портупей-юнкеры, что было пределом недостижимых мечтаний младшего курса, а спустя некоторое время он, исполнявший караульные обязанности в Кремле во время приезда в Москву императорской семьи, был даже представлен Николаю II.

С первых дней Михаил, по отзывам сослуживцев, стал буквально «фанатиком в достижении одной цели, поставленной им себе как руководящий принцип, достигнуть максимума служебной карьеры». В военной среде это было привычным и нормальным явлением, здоровый карьеризм можно было бы приветствовать и в Тухачевском, тем более что он имел для лидерства много оснований, будучи великолепным строевиком, знатоком тактики, стрелком, фехтовальщиком.

Если бы не одно «но». «По службе у него не было ни близких, ни жалости к другим, — вспоминал Посторонкин. — …В среде своих однокурсников он не пользовался ни симпатиями, ни сочувствиями; все сторонились его, боялись и твердо знали, что в случае какой-либо оплошности ждать пощады нельзя, фельдфебель[4] не покроет поступка провинившегося. С младшим курсом фельдфебель Тухачевский обращался совершенно деспотически: он наказывал самой высшей мерой взыскания за малейший проступок новичков, только что вступивших в службу и еще не свыкшихся с создавшейся служебной обстановкой и не втянувшихся в училищную жизнь».

Беспощадностью фельдфебеля роты юнкеров мемуарист объяснял целый ряд конфликтов и инцидентов, возникших в училище и имевших печальные последствия. По докладу Тухачевского несколько юнкеров были отчислены или переведены в другое училище, трое же юнкеров: Красовский, Яновский и Авдеев, юноши, самолюбивые и решительные, будучи несправедливо, на их взгляд, переведены в 3-й разряд по поведению, один за другим покончили с собой.

Карьерные соображения буквально снедали Тухачевского и по окончании Александровского училища. Произведенный в подпоручики лейб-гвардии Семеновского полка, он в составе 6-й роты убыл на фронт. Прекрасная подготовка, полученная Тухачевским в первоклассном училище, сказалась сразу же. Воевал он, что сказать, доблестно, за полгода удостоившись шести боевых орденов.

В феврале 1915 г. Тухачевский попал в плен. Там он пробыл два с половиной года, пока не удалось бежать.

(По любопытному совпадению Тухачевский одно время делил тюремную камеру с великим французом — Ш. де Голлем.) «Когда он вернулся из плена на Родину, терзаемую смутами и беспорядками, он примкнул к тому лагерю, где, по его расчетам, было легче сделать карьеру, не теряя ничего, и без особенного риску достичь высокого положения и широкой известности», — заключал свои воспоминания Посторонний.

Конечно, можно списать нелицеприятные, а подчас и язвительные замечания мемуариста на элементарную зависть к судьбе «изменника своему классу». Но, как увидим дальше, в определенной проницательности мемуаристу не откажешь.

25-летний поручик, не поднимавшийся по служебной лестнице в старой армии выше командира роты, получил сразу назначение на должность командующего 1-й армией Восточного фронта. Как такое могло произойти? Те, кто до сих пор верит в выдумки сталинской пропаганды, отвечает на этот вопрос привычно: Тухачевского, мол, усиленно тащил наверх нарком по военным и морским делам Л. Д. Троцкий, сколачивавший лагерь своих сторонников, потенциальных шпионов и диверсантов. На самом деле все обстояло с точностью до наоборот.

Уже в самом начале, когда председатель Военного отдела ВЦИК А. С. Енукидзе в мае 1918 г. рекомендовал Михаила Николаевича на должность столичного губернского военного комиссара, Троцкий назначил его на куда более скромную должность военкома штаба Московского района. В бытность на Восточном фронте Тухачевский чуть было не лишился по воле председателя РВС страны должности командующего 1-й армии из-за конфликта с членами РВС армии. В августе 1919 г. РВС республики в отсутствие Троцкого принял постановление наградить командарма орденом Красного Знамени. «Считаю совершенно неуместным», — отбил «молнию» Лев Давидович своему заместителю Э. М. Склянскому и потребовал отменить постановление, если оно еще не опубликовано. К удаче полководца телеграмма Троцкого запоздала.