Теперь-то она понимала, что обитатели Скьюлы и Бог Скьюлы порождены самой Скьюлой, а в их жилах течет ледяная океанская вода. Дэвид никогда не пытался подстраиваться под общепринятые нормы поведения. Его характер сложился таким, что Магнус Райерсон в глубине души считал его мало похожим на человеческий. Неожиданно Тамара, немного смущаясь, вспомнила, как однажды вечером пару недель назад старик усадил ее переводить балладу.

— Наши предки пели ее в течение многих сотен лет, — сказал он и посмотрел на нее из-под нависших бровей. Тамара до сих пор помнила тот его взгляд.

Тамара ударила кулаком по ладони. Ветер ухватил плащ, и тот, взметнувшись, начал хлопать ее по плечам, словно черные крылья. Дрожа от холода, она снова укуталась в него.

Догорающей лучиной солнце тлело на самом краешке этого мира. Еще несколько минут — и станет совсем темно. В такой кромешной тьме, какая бывает здесь после заката, можно было бы замерзнуть до смерти, на ощупь отыскивая дорогу домой. Тамара ускорила шаг, не теряя надежды найти решение. Она не появлялась сегодня в доме именно потому, что там было невыносимо. Но на ум ничего не приходило, словно он перестал подчиняться ей. Она так и не знала, что ей делать.

«А скорее всего, — подумала она, — я все же знаю, но пока не набралась смелости».

Когда она добралась до дома, сумерки сгустились настолько, что она с трудом различила в темноте побеленные стены и крутую заснеженную крышу. Сквозь щели в ставнях пробивались желтые лучики света. Она остановилась у двери. Входить!.. Но выбора не было. Она повернула шарообразную ручку и перешагнула порог. Следом за ней в дом ворвался ветер и грохот океана.

— Закрой дверь, — произнес Магнус. — Закрой дверь, дурочка.

Она захлопнула дверь перед непрошеными посетителями, оставив их бормотать и стенать под навесом крыши, повесила на вешалку плащ и повернулась. Магнус Райерсон сидел в своем потертом кожаном кресле и держал в руках книгу в потертом кожаном переплете. Как всегда, как всегда! Разве можно отличить в этом логове один день от другого? Светошар светился тускло, так что старик казался скорее тенью с мерцавшими, как сосульки, глазами и бородой, ниспадавшей грязно-белым водопадом. В очаге обреченно потрескивали брикетики торфа, пытаясь согреть чайник на каминной полке.

Положив книгу на колени, Райерсон выколотил свою допотопную трубку (воздух от нее в доме становился отвратительным) и грубо спросил:

— Где тебя носило весь день, девчонка? Я уже собирался идти искать тебя. Ты бы могла подвернуть ногу и умереть там — одной и беспомощной, наедине со стихией.

— Но этого не случилось, — ответила Тамара. Она переобулась в дзори и направилась в кухню.

— Погоди, — сказал Магнус. — Тебе что, трудно запомнить? Я хочу, чтобы мой ужин и чай были на столе ровно в 16.30… И еще. Ты, девушка, должна быть осторожней. Ты ведь носишь последнего из Райерсонов.

Тамара остановилась. Скользнув взглядом по старинному кирпичному полу, она словно в тумане ощутила, как напряглось ее тело. Озябшая кожа, которая начала было отходить в тепле, покалывавшем ее мелкими иголочками, снова онемела. Это она ощутила уже сильнее.

— Не считая Дэвида, — сказала она.

— Если он жив. Ты еще веришь в это, после стольких недель? — Не глядя на нее, Магнус принялся прочищать трубку.

— Я не верю, что он мертв, — ответила она.

— Лунная команда не смогла установить с ними контакт по гравитационному лучу. Так что даже если он все еще жив, он умрет от старости прежде, чем корабль достигнет какой-либо звезды, где живут люди. А впрочем, нет — он скорее умрет от голода!

— Если бы он мог починить то, что вышло из строя… Приглушенные звуки грохотавшего снаружи прибоя усилились до крещендо. Магнус сжал губы.

— Одним из способов, как свести счеты с жизнью, является… надежда, — сказал он. — Ты должна смириться с худшим, потому что в этом мире больше зла, нежели добра.

Она взглянула на черную книгу, которую тот называл Библией и которая своей массивностью выделялась среди других книг, теснившихся на одной из полок.

— Так утверждает ваше Священное писание? — спросила Тамара, внезапно охрипнув. Она не узнала своего голоса.

— Ну да. А также второй закон термодинамики. — Магнус постучал трубкой по пепельнице. Этот неожиданный громкий звук заглушил завывание ветра.

— А вы… а вы… не хотите даже разрешить мне повесить его фотографию, — прошептала она.

— Она в альбоме, вместе с другими моими погибшими сыновьями. Я не желаю, чтобы ты вешала ее на стенку и хныкала перед ней. Мы должны смиренно принимать все, что Бог ниспосылает нам, и в то же время крепко держаться на ногах.

— Да вы знаете… — проговорила Тамара, не сводя с него глаз и чувствуя, как в ней медленно поднимается волна ужаса. — Да вы знаете, что я не могу вспомнить даже его лица?

Смутно она надеялась вызвать его гнев. Но его широкие плечи, обтянутые пушистым свитером, просто приподнялись — легкое пожатие плечами, и все.

— Ну да, обычное дело. У тебя в памяти остались его слова, его светлые волосы и голубые глаза, ну и так далее, но все это не дает истинного образа. Ничего удивительного — в конце концов, ты и знала-то его не так уж долго.

«Ты мне говоришь, что я чужая, — подумала она, — что я сунула свой нос куда не положено и украла то, что мне не принадлежит».

— До ужина еще осталось время, чтобы немного повторить английскую грамматику, — сказал старик. — Уж больно неважно у тебя с неправильными глаголами.

Он положил книгу на стол. Девушка сразу узнала ее — стихи Киплинга, кем бы там ни был этот Киплинг.

— Доставай учебник и садись, — проговорил тот, указав на полку.

Вспыхнув, Тамара сжала кулаки.

— Нет.

— Что? — Продубленное ветрами лицо повернулось, всматриваясь в нее.

— Я не собираюсь больше учить английский.

— Не… — Магнус уставился на нее так, словно та была редким образчиком с другой планеты. — Ты себя плохо чувствуешь?

Чеканя язвительные слова, она бросала их одно за другим в лицо старику:

— Я лучше знаю, как мне проводить время, и не собираюсь тратить его на изучение мертвого языка.

— Мертвого? — вскричал Магнус. Она ощутила, как пространство между ними заполняется его гневом. — Язык пятидесяти миллионов…

— Пятидесяти миллионов невежественных провинциалов, населяющих бесплодные земли между разбомбленными городами, — сказала она. — Да за пределами своих Британских островов и пары глухих районов на североамериканском побережье вас никто и не поймет. Ни один современный автор или ученый, или… да никто… не пишет по-английски. Он мертвый, и все тут! Ходячий труп!

— Это ты так о языке своего мужа! — заорал он на нее, поднимаясь с кресла.

— Вы думаете, он когда-нибудь заговорил бы на нем с кем-то, помимо вас, если бы… уехал отсюда? — отпарировала она. — И вы считали — в случае, если Дэвид вернется с того корабля, на который вы его отправили, и мы уедем на Рам, — вы воображали, что мы заговорим на языке вымирающего народа? В новом-то мире?

На щеках она почувствовала брызнувшие из глаз слезы. Охваченная страхом, она задыхалась. Старик был таким страшным и волосатым, таким огромным. Когда он встал, светошар и тусклый свет камина, объединившись, отбросили его тень на нее и заполонили темным силуэтом целый угол комнаты. Головой он едва не задевал потолок.

— Так, значит, теперь народ твоего мужа вымирает, — отрывисто проговорил он, словно выстрелил. — Зачем же ты тогда выходила за него замуж, раз он такой умирающий?

— Он-то как раз в порядке! — закричала она так, что отозвались стены. — Но не вы! Сидите тут и грезите о прошлом, когда Землей управляли ваши предки — из того прошлого мы благополучно выбрались! Дэвид собирался туда, где… где есть будущее!