Кого ни спросишь — «от проститутки?» — отвечают: «Ничего подобного — по любви,— совершенно порядочная».

Вот к чему приводят эти твои вопросы и тесьминовское личное счастье. К разнузданности, к гонорее и сифилису. У меня пятнадцать больных заразились от жен, а жены от таких, как Тесьминов. К черту!

Неделю назад привели к нам двух девушек-сестер: одной шестнадцать, другой семнадцать лет. Они пришли в Ленинград из-под Витебска пешком. Собрались учиться. Как водится, без гроша денег. На первой же остановке, когда они, голодные, попросили поесть железнодорожного сторожа, он согласился накормить их при условии, что они ему отдадутся. Он взял их по очереди — девственниц. Что ты об этом скажешь? Сейчас их пристроили у нас в мастерской. А ну-ка, спроси, что они думают о любви и «личном счастии»?

Твой Тесьминов дурак, в лучшем случае — неврастеник. Предупреди его, что, если он будет продолжать метаться от бабы к бабе, ему не миновать моих рук. Я его имел удовольствие знать — в Гомеле. Он приехал туда с женой, спасаясь от голода. Устроился заведовать Музсекцией. Что-то наворачивал. Потом влюбился в маленькую актрису. «Любовь» они закрутили всерьез: он бросил жену, перебрался к ней. Жена ловила его на улице и била по морде. Одним словом — «личная трагедия». При наступлении белых он собрался эвакуироваться, чего-то застрял — с тех пор я его не видел. Ну, а продолжение этого «романа» всякому ясно.

Нет, батенька, гигиена тела и гигиена духа — идут всегда об руку. Любовь — это как дело, выбери его по сердцу и делай, не кидаясь в сторону,— тогда только и делу хорошо, и тебе удовлетворение, и другим на потребу. А десять дел зараз не переделаешь — только напортишь.

О себе скажу одно: с женой своей встретился на работе — было нам с нею сообща ловко, понимали долг одинаково, когда пришлось разъезжаться в разные стороны — увидели, что будет худо,— вот и решили делать дело дальше — сообща: поженились. А люблю я сейчас всего больше — детишек своих. Растут крепышами, вырастут — станут людьми. Они-то, если ты к тому времени все еще не поумнеешь, научат тебя, как строить личную жизнь, себе на счастие, другим на пользу. А мне недосуг.

Местной почтой, 2 июня

Сударыня, Ваш любовник обманывает Вас бесстыдным образом. Это негодяй, я Вам доложу, первосортный. Если желаете убедиться — отправляйтесь сегодня к четырем часам на Ласточкино гнездо (в старый дом). Там у него свидание с докторшей О. Сам собственными ушами слышал — сомнений нет.

Москва, 2 июня

Надюша, дорогая, большое спасибо тебе за розы. Они дошли совершенно свежими — я их поставил у себя на столе. Странно только, что не пахнут. А вот письмо твое мне не нравится. Оно какое-то не такое, как всегда у тебя — толковое и рассудительное. Во многом не разберусь. С одной стороны, выходит так, что тебе в «Кириле» очень весело, что у тебя интересные знакомые, что ты заметно поправилась,— кстати, ты совсем не пишешь, температурит ли тебя днем — я просил следить за этим,— а с другой стороны, ты как-то неясно пишешь, что, несмотря на возможность продлить свой отпуск, ты все же пробудешь в Крыму до конца месяца, а может быть, и того меньше, что ты почему-то должна так поступить. Это уж совсем нелепо. Ты знаешь, как важно тебе набраться сил к зиме — уезжала ты донельзя переутомленной, истощенной и, я уверен, держалась на ногах только нервами.

Грешно было бы сейчас не воспользоваться случаем и по-настоящему не окрепнуть. На будущий год вряд ли удастся снова устроиться в доме отдыха.

Ты пишешь, что хочешь увидеть скоро меня, что у тебя будет серьезный разговор со мною. Ты не можешь сомневаться, что и мне хочется быть с тобой, и чем раньше, тем лучше, но наши отношения, наши чувства настолько прочны, так неизменны, что, право, мы можем быть серьезными и не поддаваться минутным слабостям.

Скажу тебе откровенно — здоровье твое меня сильно беспокоило, особенно в связи с твоим неумением беречь себя от переутомления, и вот почему я настойчиво рекомендовал бы протянуть твое пребывание в «Кириле» возможно дольше. Само собою разумеется, что это мое предложение нисколько не может быть истолковано как нежелание тебя видеть. Ты сама врач и поступила бы так же в отношении меня, если бы это вызывалось необходимостью.

Что касается серьезного разговора, то он, мне кажется, у нас всегда серьезен, поскольку серьезны мы сами в отношении друг к другу, а потому не думаю, чтобы разговор, о котором ты пишешь, требовал исключительной обстановки и спешности. В крайнем случае — в нашем распоряжении почта.

Ты еще говоришь в письме, что я, быть может, недостаточно хорошо тебя знаю, что ты вовсе не такая, как я тебя представляю, что ты сама себя перестала понимать. Это для меня действительно что-то новое. Но объясняю себе такое твое состояние только лишь естественной реакцией, как отражение быстро крепнущей физики, резкой переменой обстановки, среды, вынужденным бездельем после напряженной работы.

Все это пройдет, когда восстановится равновесие. Ошибаться я в тебе не мог, а представлять себе то, чего нет,— не в моих правилах. Я думаю, что еще до получения этого письма ты сама будешь посмеиваться над своей экспансивностью.

Первая и самая неотложная задача перед тобою сейчас — извлечь максимум пользы из своего пребывания в Крыму. Об остальном позабочусь я.

Повторяю, нам незачем задумываться над собою, а следует серьезно подумать о нашем общем ближайшем будущем, когда мы заживем вместе. В выдержке и спокойствии — залог счастья, а любовь наша так испытана, что ей ничто угрожать не может.

Тем более, что осень не за горами.

Крепко целую свою симпатикотонику.

«Кириле», 3 июня

Не радуйтесь и не злорадствуйте. Пишу Вам эти несколько строк вовсе не из желания завязать переписку, а еще менее из желания возобновить знакомство. Пишу только для того, чтобы сообщить, что — я беременна. И отец будущего ребенка — Вы. Сообщаю это для сведения, но отнюдь не для трогательных излияний,— я знаю — Вы чрезвычайно сентиментальны. Не отвечайте — письма буду рвать. Аборта не хочу — ребенок должен жить. Что побуждает меня так поступать? Мое желание.

Что заставило меня сообщить Вам это? Мой долг.

Прощайте.

4 июня

Ну конечно, узнал! Прохвост этот Тесьминов патентованный. Таких бы вешать, а не аплодировать им, как это делают наши дуры и дураки. Вот самые достоверные факты из первых рук. Тесьминов этот уехал из Москвы, спасаясь от жен — у него их две: с одной, невенчанной, он прожил шесть или семь лет, от нее имеется дочь, на второй он женился недавно, расписавшись по форме, но через месяц вернулся к первой, а потом махнул сюда, к этой самой Марье Васильевне, с которой живет открыто… Но это что! Теперь ухлестывает за докторшей — каждый день ей нагло при всех розы из Чаира носит. Вместе они с утра до вечера шляются. Воображаю. Похохочет она, когда все узнает про него! Уж мы постараемся — дур учить надо!

Общественная язва такие люди, как Тесьминов. Талантишком своим не оправдается! Суду гласности предать следует — показательным процессом. И стерва же тоже эта Марья Васильевна! Мать двух детей, жена почтенного человека, ученого, предается адюльтеру ^{13}, не моргнув глазом. Ну и дом отдыха! От таких дел совершенно разболеешься.