— Подлец, подлец, ах, какой подлец!
Поздней ночью стоял Сергей Матвеевич у широкого окна в своей единственной комнате пятого этажа огромного отеля.
Жоржетта легла спать. Она слегка похрапывала на супружеской своей кровати.
Электричество было потушено,— Ригаду не любила спать при свете. В помочах, в белой рубахе стоял Сергей Матвеевич и сверху вниз смотрел на черную улицу, где горланили несколько ряженых пьяниц.
В открытое окно несло сыростью реки, дымом. Над розоватым туманом города, как призрачный палец, подымался ажурный шпиц Sainte-Chapelle {20}. Громыхали телеги с овощами; далеко со стороны Saint-Lasare {21} неслись ночные свистки поездов. Поездов… Кто-то ехал в Россию.
Может быть, там теперь еще снег… А завтра здесь по бульварам пойдут густые толпы масок. К вечеру все улицы на два вершка будут застланы ковром из конфетти… Зеленых, синих, желтых конфетти.
Закрывая и вновь открывая большие утомленные серые глаза свои, продолжал стоять на одном месте Сергей Матвеевич, не чувствуя холода.
Жоржетта только что ворчала на него за то, что он не хотел ложиться спать. Что за дурацкие нежности. Сколько ему лет в самом деле! Конечно, это печально. Но можно ли не спать из-за этого? Завтра она даст ему денег, он пойдет отслужить панихиду,— так поступают все порядочные люди. Но где это видно, чтобы мужчина в пятьдесят лет плакал от того, что у него умерла старуха-мать? Что за глупая сантиментальность… Но он молчал, он все-таки не лег. Он остался стоять у окна. Ведь он сказал Жоржетте о смерти матери так, только для того, чтобы она оставила его в покое, чтобы как-нибудь объяснить свои необъяснимые слезы.
Мать его давно умерла. Но почему же он плачет? Что, если он сам начинает путать?.. Что, если его хитрость, его маленькая ложь свела его самого с ума?
Поспешно подымая руку, проводил Сергей Матвеевич холодными пальцами по влажному лбу, при свете затуманенной луны с трудом всматриваясь в темный овал на стене и ничего не видя. Путаясь, сбиваясь, не понимая значения слов, повторял он шепотом русские слова, простые русские слова:
— Почему я плачу? Неужели я так стар? Что, если сейчас поехать в Россию? Да, да, сейчас, сию минуту.
Нелепо начинал тыкаться во все углы Сергей Матвеевич, захлебываясь от слез, забирающихся ему в рот, капающих непроизвольно тяжелым каплями.
Но ведь поздно… Понимаешь ли ты, что поздно? И как он поедет? А Париж, а Жоржетта?
Он остановился и тупо глядел перед собою.
— Лиза, ты слышишь меня… Поверь мне, Лиза, я никогда не…
Внизу на улице шла целая процессия с факелами и пела «Мальбрука» {22}.
В зеленеющем воздухе взвизгивали свистки. Они неслись со стороны Saint-Lasar’а.
Еще один поезд уходил в Россию.
Январь 1918 г.
Петроград
Ситцевые колокольчики *
Случалось ли вам иной раз в знойный день, гуляя по саду или так просто, по улице города, невзначай забрести в такое местечко, где вы сразу начинали себя чувствовать необыкновенно покойно и радостно, точно вот вы только и желали попасть сюда, чтобы отдохнуть, утихомириться, зажмурить глаза и помечтать?
Казалось бы, уголок самый обыкновенный, просто клочок лужайки под тенью косматого дерева или случайный, масляный от солнца забор, затесавшийся между высоких строений — а вот почему-то на душе станет тихо и радостно, точно это и не весть какой райский уголок, точно лучшего вы никогда не видали. Или так устроен человек, что где-то в самом дальнем закутке его сердца живет незабываемый миг далекого детства, и достаточно какой-нибудь пустяковины, бросившейся в глаза, чтобы он обрадовался не зная чему и безотчетно провел бы несколько сладких минут. Встречаются на пути нашем и люди такие, но, увы, очень редко, с которыми без всякой особой причины необычно легко себя чувствуешь. Все в них и вокруг них вам по-своему либо и сами вы в их присутствии становитесь добрее, понятливее и мягче.
Вот эту безотчетную радость испытывал я каждый раз, когда удавалось мне попасть к Загорьеву. Случалось это не часто, так как, занятый работой, редко мог я урваться из города. Но зато и дорожил я этими свиданиями, отрывавшими от повседневных забот.
И не думайте, что был я с Загорьевым в какой-то давней, особенной дружбе, что были мы людьми одинакового образа мыслей, общих целей. Ничуть не бывало. Сошлись мы с ним случайно, в случайном месте — на вокзале, заговорили о пустяках и сразу почувствовали друг к другу привязанность.
Большой рост, косматая борода, серые приметливые глаза, громкий голос, похожий на лай простуженной дворняги — все в Загорьеве было просто, обычно и незамысловато. Но, увидя его, я не мог не улыбнуться приветливо и заговорить — о скверном вокзальном поваре, о глупом расписании поездов, делающем путешествие по России невыносимым. Такой разговор, пожалуй, навел бы тоску в обществе иного собеседника, а тут, напротив того, сразу почувствовал я себя спокойнее, удобнее, и пытка вынужденного ожидания перестала казаться пыткою.
Загорьев оказался матерым охотником, я тоже в свободное время любил побаловаться ружьишком.
— Вот, батенька, и отлично, вот, батенька, и превеликолепно! — раскатистым басом кричал Загорьев, трепля русую свою бороду.— Тут вам прямо расчет — и благодарение богу, что на меня напали. Над вами не каплет, милая не ждет, человек вы холостой и легкий — айда со мною в мои Овражки. Вам все равно по пути, по дороге на Бахмач, а город и дела от вас не убегут.
Чуть свет ко мне на станцию прибудем. Я вам Евсей Тихоновича покажу. Вот доложу,— ахнете! Уж на что я — водокачка, а он вдвое меня шире и к тому же верещит, точно на дудочке играет. Но верьте слову — человек отменный. Птиц любит — снегирей. У него их полные комнаты. К поезду не выйдет по службе, пока всех их не накормит, и выпить не дурак. В прошлом году на масленой на пари шестьдесят блинов съел {23} с приложением: «Мне, говорит, это все единственно, потому что я человек вдовый и себя девать некуда; чрево велико, а известно из физики, что природа пустоты не терпит». Отменный человек!
А то еще у меня раритет имеется: собака чудесная — кобель белый, стервец, с подпалинами. Мне он совсем необыкновенным манером достался. Целая, можно сказать, романтическая история, и притом с выстрелами. Я, видите ли, в роковую ошибку впал. Уж и не знаю, как это случилось; должно быть, спьяна, а только вместо особы прекрасного пола собаку увез. Бывает же такая незадача!
И ведь чуть жизнью не поплатился. Муж-то этой особы стрелять вздумал, одна канитель с ритурнелем {24}. Ночь, темно, зги не видать, тройка — точно белены объелась — скачет по колдобинам, а пес-то, будь трижды проклят, во всю глотку лает. Намаялся, прости господи! А привез в место назначения, так совсем насели [19], прямо засрамили. Ошибкой, видите ли, не то доставил. Нет, уж я от женщин подальше. Всегда с ними в историю впутаешься! Только это как-нибудь в другой раз доскажу, и вообще — лучше не поминать. А вы, право, фонов не запускайте {25} и айда ко мне! Ладно? Уж какими голубцами вас моя маменька угостит — так вы и представить себе не можете… У нее все — голубец: и хороший человек — голубец, и самого господа Бога она в умилении голубцом называет. «Вот, погодь, нам голубец-то наш всемилостивейший дождя беспременно пошлет», добреющая у меня старушка, древних устоев — воронежских. Ну да что там говорить. Поедемте! —