1) Анна Сергеевна Кок сбежала от мужа к отцу.

2) Прикота, несмотря на розыски, по сию пору не разыскан.

3) Поймано два человека и еще не опознаны — один, правда, не совсем голый, а в белье,— на заборе у дома, где жила девица Дунина, другой и вовсе одетый, но без шапки и с золотыми часами — шел, по его заявлению, купаться.

4) Подмалину Касьяна Терентьевича из ревности к Анне Сергеевне за их разговор на пляже при известных уже обстоятельствах жена отхлестала по щекам и оставила спать на крыльце.

5) Голого человека видели сразу в трех местах: барышня из упродкома, возвращавшаяся с именин,— на площади Розы Люксембург, актриса Ларина, перебегая из дому в укромное место,— в кустах смородины, и еще одна особа почтенных лет, показания которой оказались весьма сбивчивы.

Наутро же в местных «Известиях» заметка в хронике глухо гласила:

«Вчера, такого-то числа, на р. Десне был замечен неизвестный, вызвавший подозрение своим странным поведением. Утопленный им гражданин К. спасен артистом гостеатра Левкоевым. Ведется следствие».

Но всего более поразило граждан, смутило их покой, сбило укоренившиеся привычки, когда они в меньшем, чем обыкновенно, числе, но все же в достаточном, отправились в три часа пополудни на пляж купаться. В том месте, куда обычно приставали лодки, они увидели кол, крепко загнанный в песок, а на колу дикт, на котором было написано:

«В виду недопустимости голого тела — купатса строго воспрещатся».

Все поняли, что с этой минуты начались репрессии, и местная власть вплотную взялась за дело.

По всем уездным погребищенским городкам были разосланы товарищем Хрустом секретные предписания о розыске и поимке человека, главнейшей приметой которого было то, что он по какой-то никому неведомой причине появлялся в публичных местах голый.

В добавление к этому сообщалось, что преступник красив собой, отменно сложен и носит фамилию Прикота, а имя-отчество Илларион Михайлович. Но последнее бралось под сомнение, так как установить точно тождество Прикоты с указанным голым лицом не удалось, а посему предлагалось задержать Прикоту, даже если бы он не оказался голым, и всякого голого человека, даже если бы он и не был Прикотой. О последующем донести и ждать соответствующих распоряжений.

Положение, однако, тотчас же создалось весьма затруднительное и ввело местные власти в раздумье. Первое — какими путями найти Прикоту, ежели он не окажется голым, так как не по всей губернии его знали в лицо, а второе — в каких пределах искать голого человека, вернее, что называть публичными местами и что таковыми не называть.

В Высоком Млыне, куда секретное предписание пришло раньше, чем в иные места, затруднение началось с того, что долго никак не могли расшифровать самый текст распоряжения, написанного по-украински.

Однако Митрофан Феодорович Дюба, начальник уездного уголовного розыска, был человеком решительным, не терпящим препятствий. На все, что ему говорили, он отвечал одно:

— А мне наплевать.

Причем смеялся, чмыхал носом и смотрел на собеседника круглыми желтыми, петушьими, глазами.

Получив депешу, он позвал к себе помощника и делопроизводителя, заперся с ними у себя в кабинете на крючок и приступил к переводу. Общими силами им удалось наконец осилить текст. Что же касается его двусмысленного содержания, вызвавшего недоумение как у помощника, так и у делопроизводителя, то в нем товарищ Дюба разобрался по-своему. Сложив телеграмму негнущимися пальцами вчетверо и спрятав ее в портфель, где у него хранились все дела по угрозе, Митрофан Феодорович произнес свое обычное:

— А мне наплевать.

И после значительной, сосредоточенной паузы добавил:

— Будем действовать!

Если же товарищ Дюба так сказал, то оно так и было — ничто его не могло остановить, он шел напролом и, как бы ни было запутано или сомнительно дело, доводил его до конца.

Когда на пожарной каланче пробил сторож Никифор полночь, в разных концах города раздался стук, на стук откликнулись собаки, а собакам подтянули петухи.

Обыватели Высокого Млына ложились рано, но все же многие из них услышали этот стук, хотя и не подали виду, что проснулись. Каждый из них подобрал к себе поближе то колун, то кухонный нож, то ухват и стал ждать, что будет дальше.

После того в некоторых дворах затрещали калитки, загрохотали валимые наземь доски и чьи-то басовитые голоса стали спорить.

— Я вам кажу, отоприте!

— А я не отопру!

— Как же вы не отопрете?

— Так и не отопру!

— Да у нас предписание!

— А плевать мне на ваше предписание!

Тут наступала некоторая тишина, прерываемая переговорами вполголоса между теми, кто ломился в ворота, потом снова раздался крик:

— Это же вы, Иван Иванович!

— Да я,— отвечали из-за ворот.

— Так отоприте же, не бойтесь, мы свои.

— Чего же я вам отпирать буду?

— Да нет ли у вас кого чужого?

— Кто же у меня может быть чужой?

— Да какой-нибудь приезжий!

— У меня такого и не было.

— Да может, вы и сами не знаете!

— Как же так, чтобы я в своем дому да не знал, кто есть, а кого нету!

Опять нападающие замолкали, совещаясь между собою, а посовещавшись, начинали снова:

— Иван Иванович, а Иван Иванович!

— Что еще вам?

— Не видали вы, часом, голого человека?

— Нашли, что мне видеть. Тьфу! Ночью все голые.

— Вот и мы так думаем, да только приказ, чтоб ему… Где его найдешь, лешего?

— Самогону меньше бы пили, так и не стали бы народ будить, по ночам голых людей искать.

— Ну, так доброй ночи, Иван Иванович!

— Спите и вы, вражьи дети!

Но в иных домах разговоры не носили столь мирного характера. Хозяева от страха отмалчивались, а когда под мощными ударами двери начинали трещать, они выскакивали через окно в сад. Тут их и ловили, как зайцев.

— Ну что, как дела? — кричал товарищ Дюба, появляясь на своем коньке то в том, то в ином месте.

— Да вот, еще трех голяков поймали,— отвечали ему расторопные голоса.

— Так им, шельмам, и надо. Пусть в общественном месте голяком не бегают.

— Да мы спали, товарищ Дюба,— говорил кто-нибудь из тех, кто побойчей,— мы думали бандиты, где тут одеться!

— А вот теперь и посидите, чтобы в другой раз не думать,— резонно возражал начугрозы,— в камере выспитесь!

— Так дайте же нам хоть одеться,— просили пленники, стыдливо прикрываясь руками.

— Ишь ты, выдумали — одеваться! А что же мне, тогда за вас самому голым идти? Нет уж, будьте покойны!

Наутро собралось у товарища Дюбы голых пятнадцать человек, из которых пять — женщин. Всех их без дальнейших разговоров этапом отправили в Погребищи с соответствующими короткими, но точными донесениями:

Одновременно с сим товарищу Хрусту доставлен был еще один голый человек при бумаге следующего содержания: