Агент глянул на него боком и шевельнул губами, ничего не ответив, но начугрозы почувствовал, что от этого взгляда его всего точно окатило варом. «Крышка»,— подумал он, утирая со лба пот.
Наутро стало известно, что товарищ Хруст смещен с места начальника уголовного розыска за нераспорядительность, неумелое ведение дела и превышение власти. А к полудню весь город облетела совершенно потрясающая сенсация:
Прикота Илларион Михайлович — найден. Вот уже неделя, как он лежит в одном из харьковских госпиталей, раненый напавшими на него недалеко от Погребища бандитами, сейчас же после устроенного им митинга, а был подобран кондукторами первого проходившего мимо товарного поезда.
Опознали Прикоту лишь тогда, когда он пришел в себя и рассказал о своем приключении.
Помимо этого удалось точно установить, что в тот день, когда в Погребищах разыгрался скандал на пляже, Илларион Михайлович не был в городе. Об этом сообщил местным властям приехавший начальник агентуры.
Говорили еще, что получена будто бы из Харькова телеграмма, содержания которой так и не удалось разузнать, но что в связи с ней состоялось удаление со службы не только товарища Хруста, но также и товарища Лишьдвоя, и еще кое-кого повыше. Говорили, что в телеграмме этой, помимо всего прочего, имелось одно слово, вполне определяющее все погребищенское происшествие и как бы ставящее на нем точку.
Тут же передавали слух, идущий с другой стороны, приватной, что Анна Сергеевна Кок получила в Харькове развод и выходит замуж именно за человека, которого видели голым рядом с нею. Человек этот будто бы так же красив, как и Прикота, и даже метит на его место по инспекторской части ввиду того, что сам Илларион Михайлович получает новое, высшее назначение и не вернется в Погребищи.
Говорили также, что Кок, Василь Васильевич, окончательно сошел с ума, а Подмалина, Касьян Терентьевич, отказывается от всех своих предположений относительно Анны Сергеевны, уверяя даже, что он и вообще-то не мог говорить ничего подобного, так как едва был знаком с Прикотой и по своей близорукости никогда бы его не разглядел на большом расстоянии.
В конце концов все стали обвинять в случившемся девицу Дунину, будто бы в своих спортивных увлечениях зашедшую слишком далеко.
Туман постепенно рассеивался. На пляже не торчал кол с грозной надписью, а напротив, лениво качался на волнах новый, выкрашенный алой краской причал с призывом:
«ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!»
Снова на левом берегу появились купальщики, с каждым днем их становилось все больше — иные даже привезли с собою самовары.
Выставя под ласку огненных августовских лучей свой розовый живот, похожий на зреющий арбуз, Касьян Терентьевич по-прежнему блаженствовал. Купающиеся барышни сыпали огненные брызги и глядели издали на обнаженных мужчин, презрительно поджимали губки, сравнивая их тощие тела с безукоризненной фигурой Прикоты.
Но с каждым днем образ красавца тускнел, принимая все более отвлеченные, так сказать, идеальные черты.
Иные даже, слушая рассказы о необычайной красоте Иллариона Михайловича и обо всей его фантастической истории, недоверчиво пожимали плечами, как бы сомневаясь в самом существовании такого человека.
— Слишком тут много путаного,— говорили они,— а такого красавца, как вы описываете, и вовсе не встречается в жизни.
— Это всего лишь одно мечтание, порожденное воображением, смущенным крайними идеями,— добавляли скептики.
— Но всему есть граница и мера,— завершали мысль наиболее благоразумные.
— Совершенно верно,— подхватывал Подмалина, Касьян Терентьевич, по-прежнему любящий послушать умные разговоры,— вот вам наглядный пример: что сталось с Коком, увлекшимся опасными теориями. Он лишился ума.
И, как бы желая окончательно смыть с себя подозрения и глядя в бездонное пламенеющее небо, добавлял во всеуслышанье:
— Я всегда говорил, что то, что допустимо на левом берегу, отнюдь не возможно на правом. И мне хотелось бы услышать того, кто докажет противное.
Август 1923 г.
Украина, г. Кролевец
Общий комментарий
(Ст. Никоненко)
Впервые выступив в печати с очерками и стихами (очерк в «Петербургском листке» в 1901 г., стихи в «Виленском вестнике» в 1902 г.), Слёзкин уже на студенческой скамье становится профессиональным писателем. В 1914 г. он выпускает первое собрание сочинений в двух томах; в 1915 г. выходит уже издание в трех томах. В 1928 году издательством «Московское товарищество писателей» было проанонсировано Собрание сочинений Юрия Слёзкина в 8 томах. Однако выпущено было лишь шесть томов.
Наступает длительный перерыв. За последующие двадцать лет будут выпущены лишь три книги писателя: в 1935 и 1937 гг. первые два тома трилогии «Отречение», а в 1947 г.— роман «Брусилов».
И лишь спустя три с половиной десятилетия выйдет однотомник «Шахматный ход».
Настоящее издание включает наиболее полное собрание избранных произведений писателя: романы, повести и рассказы Юрия Слёзкина, созданные в разные годы. Тексты даются в соответствии с современной орфографией и пунктуацией [22], лишь в некоторых случаях сохраняются особенности авторского написания.
Впервые — Образование. 1908. № 5.
Печатается по данной публикации.
Впервые — Лукоморье. 1916.
Печатается по: Собр. соч. М., 1928. Т. 3.
В первых публикациях рассказ был снабжен эпиграфом из Мих. Кузмина:
(В дороге. Февр.—авг. 1913)
В Собрании сочинений Слёзкин, снимая эпиграф, дает посвящение: Михаилу Кузмину. С Михаилом Алексеевичем Кузминым (1872—1936), поэтом, композитором, драматургом, прозаиком, переводчиком, Юрий Слёзкин был знаком со студенческих времен; высоко ценил его поэзию и сохранял дружеское отношение и в послереволюционные годы, когда пролеткультовская критика всячески стремилась вытеснить его из литературы.
Рассказ, как и сборник под тем же названием, получил положительные отзывы. В частности Ю. Айхенвальд в рецензии на сборник, опубликованной в начале 1917 года в газете «Утро России», писал: «… чем-то острым и утонченным, волнующей пикантностью и сладостной горечью меланхолии веет если не от всех, то от лучших страниц Юрия Слёзкина. Они написаны в легкой, сквозистой манере, благородно, и часто фраза их звучит особым ритмом, проникнута внутренней мелодичностью; то с пастелью хочется сравнить писательский метод г. Слёзкина, то с блеклыми тонами старинной бронзы. ‹…› не гнетущая, не тяжелая, скорее — светлая печаль образует колорит и психологический фон его повествования. Слышится биение страдающего человеческого сердца…»
Впервые — Биржевые ведомости. 1915. Первое книжное издание — в сб. «Господин в цилиндре» (1916).
Печатается по: Собр. соч. М., 1928. Т. 3.
В качестве эпиграфа приводится последняя строфа стихотворения Ф. И. Тютчева «Последняя любовь» (1854).
Впервые — Аргус. 1916. № 2.
Печатается по: Собр. соч. М., 1928. Т. 3.
Впервые — Солнце России, 1916. № 8.
Печатается по: Собр. соч. М., 1928. Т. 3.
Рассказ высоко оценил М. Булгаков в своей статье «Юрий Слёзкин (Силуэт)»: «…подлинное проникновение и откуда-то из глубины идущая печаль водят пером Слёзкина. Прекрасно и вдохновенно пишет он об униженном и нищем стареющем любовнике актрисы Жоржетты Ригаду». О последних строках рассказа Булгаков замечает: «Если бы я обладал скверной привычкой к сравнениям, я бы сказал, что это — чеховский финал».
«Господин в цилиндре» неоднократно переиздавался и был переведен на польский, чешский и немецкий языки.
Впервые — Сполохи, 1922. № 12.
Печатается по: Собр. соч. М., 1928. Т. 4.
Впервые — Накануне (Берлин). 1923; Ленинград. 1924; в кн. «Медвяный цвет». М., 1924. Переведен на немецкий язык.
Печатается по: Собр. соч. М., 1928. Т. 4.
Впервые — Ленинград. 1925. № 14—15.
Печатается по: Собр. соч. М., 1928. Т. 4.
Рассказ неоднократно переиздавался; переведен на немецкий язык. Посвящен другу Слёзкина, известному советскому историку, профессору Марку Осиповичу Косвену (1885—1967).
Впервые — альманах «Новый путь». Л., 1926. № 1.
Печатается по: Собр. соч. М., 1928. Т. 4.
Фрагменты из рассказа публиковались в 1925 г. в газете «Накануне». Отдельным изданием он вышел в Берлине в 1926 г. в переводе на немецкий язык.
22
Отдельные недочеты такой обработки восполнены мною.— Примеч. верстальщика.