Эта опаска, которая до сего времени если и была в сознании Наташи, то где-то там, на задворках, вдруг выросла до предчувствия неминуемой беды, и она твердо сказала себе: «Будя! Как придем домой — расскажу Сережке».

— Ты чего-то, Наташа, пасмурная ныне? — спросил Сергей, нагнувшись, ловя губами ее ухо.

Она откачнулась.

— Не дури ты! Голова чего-то разболелась. Посидела в дыму.

— Какая она у тебя… — Сергей, тихо смеясь, остановился и притянул Наташу к себе. — Дай я поцелую тебя в маковку, она заживет.

Они подошли к новому дому и свернули в глухой узкий переулок — к Наташиной хате намеревались пройти прямиком. Вокруг дома — небольшие в поперечнике, но глубокие ямки для столбов строящегося забора. Столбы еще не были поставлены. Сергей совсем забыл про эти ямки и в одной из них споткнулся. Падая, потянул за собой и Наташу.

— Выпил, парень! — Наташа повеселела. — Земля не держит.

— А чего ж нам, «рыбакам», — шутил Сергей, отряхиваясь и морщась от боли в ноге. — Ночь «работай», а день спи.

Через минуту они споткнулись оба сразу о что-то рыхлое и мягкое. Наташа испуганно взвизгнула и, ухватившись за плечо Сергея, повалилась с ним в лебеду.

— Что тут за черт! — Сергей вскочил и помог приподняться Наташе. — Мешок, что ли, кто потерял?

Он погремел в кармане спичками, нагнулся и чиркнул… Волосы под кепкой у него вдруг зашевелились и дыхание сперлось, будто в горло кто клин всадил.

На кочковатой тропке, судорожно поджав к животу колени, боком лежал Годун. Одна рука его, с туго сжатым кулаком, была выброшена вперед, в куст чернобыльника, другая — уткнулась в колено. Под скомканной бородой расплывалась небольшая, бордово блеснувшая при свете спички лужица.

— А-а-а… — вне себя слабо вскрикнула Наташа и покачнулась, глотнула ртом воздух, как рыба на берегу.

_________

С собрания Годун возвращался часом раньше молодежи. Подходя к своему дому, почуял, что на него накинуло запахом керосина, и он потянул ноздрями. «Бочки, что ли, опять тут поставили?» — подумалось ему. (Подвозчик горючего для тракторного отряда — один из жильцов нового дома — иногда мимоездом приостанавливался здесь.)

Тут же Годун заметил, что от крыльца к переулку метнулась какая-то тень.

«Что за скотиняка тут бродит?» И он присвистнул вдогонку:

— Вщить-вщить! — Но присмотрелся и рассмеялся: «Кого же я травлю? Ведь это человек вроде». Громко закричал: — Эй, кто там?

Человек, шурша кустами травы и спотыкаясь, быстро удалялся.

«Глухой, что ли, он?»

— Я говорю, что тут бродишь-то, эй! — закричал Годун еще резче и участил шаги.

Тот снова не ответил. Годуну показалось, что он как-то смешно пригибался почти до земли и шел будто на четвереньках.

«Что в самом деле! В спектакли, что ли, играть кто вздумал!» — Старик обозлился.

Задыхаясь от бега, он догнал человека, схватил его за плечо и повернул. Но тут же в испуге отпрянул. Каким-то чутьем сразу же узнал его, хотя по-настоящему рассмотреть во мраке мутное, на мгновение оскалившееся лицо человека было нельзя.

«Как же он… тут?» — пронеслось в сознании старика, и он, пятясь, попав ногой в ямку, потерял равновесие, упал. Но быстро вскочил, поправил надвинувшуюся на глаза кепку и хотел было заговорить как можно громче, чтобы кто-нибудь услышал. Но вместо крика получился чуть слышный шепот:

— Ты… как это?

Тот сильным броском придвинулся к нему вплотную. Годун, выставив руки, пятился от него все дальше.

— Тебе чего?.. Всех больше надо?.. — тяжело и хрипло сказал Тихон Ветров и, разорвав рубаху, выхватил из-под нее, из чехла нож…

_________

Годун пошевелился и приподнял голову. Диким блуждающим взглядом окинул ребят, пошарил под боком растопыренными пальцами и опять уронил голову, замычал, видно в бреду, что-то непонятное. Одно только слово с трудом можно было различить: «Тихон».

— Какой Тихон?! — исступленно выкрикнул Сергей. Наташа захлебнулась слезами.

— Сережа, мил… у Марьи-вдовы… Я не сказа… Ветров Тих…

Минуту Сергей стоял недвижимый, как в столбняке. И за эту минуту в его мыслях короткими вспышками успели промелькнуть разгадки того, что в последнее время для него было таким непонятным: и встревоженные, суматошные метания Наташи, и приключения в поле, когда он один допахивал ночью клетку…

Послышался рыдающий Наташин всхлип; прошуршал по бурьяну предутренний робкий ветерок; где-то в улице ребята вразлад затянули песню. Вдруг Сергей сорвался с места, взметнул над лицом Наташи кулак:

— Да ты что ж!..

Наташа покорно взглянула на него: в ее мерцающих, застланных слезами глазах билось отчаяние.

Сергей заскрежетал зубами и отдернул кулак.

В этот миг из-под дома выскочил огромный исчерна-бурый клуб огня. На уровне карниза этот клуб лопнул, и ввысь и в стороны устремились вперегонку стайки искр. Роясь, они оседали на стену, ярко-розовыми суетливыми цепочками карабкались опять к карнизу. А над крышей дома и по переулку, наседая друг на друга и пугливо шарахаясь, завихрились тени.

Все происходило как во сне.

Еле держась на ногах и дрожа всем телом, Наташа стояла подле Годуна, от которого Сергей не велел ей и шагу отходить, и по-детски плакала, размазывала по лицу слезы. Что вокруг делалось, откуда все свалилось — ничего не могла понять.

Дребезжали и звякали стекла у нового дома, выл колокол на хуторской пожарке, бежали со всех концов люди — мужчины, женщины, подростки, вскудлаченные, растрепанные: кто в одном белье, но в шапке; кто одет, но босой; у кого ведро в руках, у кого — топор. Все истошно кричали, суетились. Громче всех кто-то выкрикивал лающим голосом: «Воды, воды!..»

А надо всем этим — буйное, легко потрескивающее в безветрии пламя. Оно простиралось к помрачневшему небу, падало с высоты, расстилаясь над крышей красным пологом, и опять тянулось кверху. С каждой секундой пламя становилось все шире и азартней. Горячо и туго охватив дом, оно лизало его со всех сторон. На землю, кружась и вихляясь, ложились зыбкие багряные и лиловые полосы.

А люди все бегом выныривали из темноты, опережали друг друга, обступая дом шеренгой. Уже работала пожарная машина, обдавала стены шумными упругими струями. Но огонь, ликуя, скакал по карнизу, бурлил и плясал на крыше, срывался оттуда, сшибленный струями, и озорно вновь карабкался.

Наташа прикладывала к лицу рукав кофтенки, задыхалась от клонившегося в ее сторону дыма и ничего этого не замечала. Она не заметила даже, как высокий всклокоченный старик тряс ее за плечи, отрывочно и нервно что-то спрашивал, ругался.

Годун снова заворочался, приподнялся на руках и с тупым удивлением уставился на огонь. На голове его, в растрепанных волосах торчала длинная сухая стеблина. Широченная борода его слиплась. В зрачках вспыхивали и гасли отблески пламени. Он что-то замычал, взмахнул рукой и неподвижный взгляд перевел на Наташу.

У той подломились ноги, и по коже ее забегали мурашки. Пугливо озираясь по сторонам, она отступила от Годуна и согнулась, закрыла лицо руками.

Ее непреодолимо толкало прочь отсюда, куда-нибудь подальше, за тридевять земель, чтобы всего этого и не видеть и не слышать. Но она, изнемогая, продолжала стоять.

Слух ее резнул пронзительный крик, и она отвела от лица руки. К ней в одной исподнице, высоко подпрыгивая и развевая подолом, бежала Прасковья. Наташа преградила ей дорогу.

— Тетя, тетя, зачем! — залепетала она.

Но Прасковья с силой оттолкнула ее, упала к Годуну в ноги и запричитала:

— И люди добрые, родные, чего же это будет? И какой же злодей… Судьбинушка наша горькая, головушка разболезная…

Подскочил Сергей, грязный, закопченный до неузнаваемости, в искромсанной рубахе. Вслед за ним — еще несколько таких же закопченных мужчин. Они оторвали от Годуна Прасковью, подняли на ноги и, придерживая, повели ее куда-то в улицу. Та рвалась, упиралась и все причитала на весь хутор.

Громыхая колесами по рытвинам и кочкам, подкатила телега. Фельдшер спрыгнул с нее, поползал на коленях подле Годуна, ощупал его и, буркнув что-то помощнику, который тут же куда-то ушел, начал разрывать бинты.