Старый домовой Абоского замка[1]

Жил-был однажды старый домовой, семисот лет от роду, и обосновался он в подземелье Абоского замка. У него была такая длинная борода, что он мог дважды обернуть ее вокруг себя. Был он сгорблен и согнут, словно старый арбалет, натянутый до отказа. Домовой похвалялся, что он-де самый старый домовой во всей стране. Даже домовой из кафедрального собора, которому было пятьсот пятьдесят лет, величал его дядюшкой. Все прочие домовые Финляндии считали его главой рода. Домовой Абоского замка был хороший, щепетильно честный, дельный, хотя и не без слабостей. Жил он в самом глубоком подземелье Абоского замка, в так называемой Полой башне, где в стародавние времена содержали самых отпетых и опасных преступников, которым никогда больше не суждено было увидеть белый свет. Там-то и находился со всеми возможными удобствами роскошный «дворец» домового. Там не было недостатка в мусорных кучах, разбитых вдребезги кувшинах, рваной рогоже, непарных сапогах и перчатках, ломаных игрушках, оконных створках без стекол, в ушатах и чанах без днищ, в изглоданных крысами книгах без переплетов и множестве другого хлама, совершенно не поддающегося описанию. Башня тщательнейшим образом была задрапирована паутиной всевозможнейших узоров и усеяна небольшими лужица-ми, которые в течение сотен лет непрестанно восполняли запасы воды.

В этом удобном обиталище домовому жилось так хорошо, что он редко искал общества вне дома. Других домовых старый батюшка-домовой из подземелья вообще ни в грош не ставил и не считал их сколько-нибудь достойными внимания.

— В мире нынче все измельчало, — говаривал он. — Домовые годятся теперь лишь на то, чтобы строить беседки да чинить детские игрушки, чистить сапоги да подметать пол. Люди презирают их и не удостаивают даже угощения — плошки каши на Рождество[2]. Посмотрели бы вы на стариков домовых в мое время! Мы сдвигали скалы и строили башни.

У старого домового было всего лишь два друга, которых он иногда посещал: домовой из кафедрального собора и старый привратник из замка — Маттс Мурстен. Домового из собора он посещал раз в двадцать лет, и разв двадцать же лет домовой из кафедрального собора жаловал в гости к домовому из замка. У них был кратчайший путь друг к другу через знаменитый подземный ход меж замком и собором, ход, о котором рассказывают все жители Або, хотя никто из них его не видел. Домовым было вовсе не трудно прокрадываться через тесный ход — им ведь ничего не стоит пролезть и сквозь замочную скважину. Гораздо хуже обстояло дело с детьми человеческими. Привратник Маттс Мурстен знал это лучше кого-либо другого, потому что он был единственным человеком, которому удалось проползти через этот ход. И вот тогда-то он впервые и познакомился со старым домовым из Абоского замка.

Маттс Мурстен был в то время проворным мальчуганом двенадцати лет, и ему море было по колено. Он искал старые пули от мушкетов среди древнего хлама в подземелье замка, когда его однажды утром угораздило обнаружить лаз в подземный ход. Вот он и стал изучать, куда может привести эта дыра. Он все полз и полз, но когда ему удалось продвинуться вперед, камни за его спиной обрушились и преградили обратный путь. Это ничуть не опечалило Маттса; ведь где-нибудь он-то, верно, сможет вылезти из подземного хода! Но под конец случилось так, что камни обрушились и впереди, так что Маттс не смог пролезть ни вперед, ни назад. Так бы он, видно, и сидел пригвожденный к месту и поныне, если бы все это не произошло в тот самый день, когда домовые из замка и кафедрального собора имели обыкновение раз в двадцать лет посещать друг друга. Домовой из замка шел как раз к домовому из собора, когда обнаружил мальчика, застрявшего в куче мусора, словно лисенок в капкане! А сердце у домового было доброе, ведь все домовые хотя и страшно обидчивы, но добросердечны. Потому-то он и зарычал на Маттса:

— Ты что здесь делаешь?

— Ищу старые пули, — дрожа, ответил Маттс.

Домовой засмеялся:

— Держись крепче за голенище моего сапога, — посоветовал он, — и я помогу тебе выбраться отсюда.

Маттс ничего не видел в темноте, но, протянув руку, ухватился за голенище сапога домового. Они быстро двигались вперед между камнями и щебнем, а вскоре домовой сказал:

— Вылезай через дыру!

Маттс, по-прежнему ничего не видя, ухватился за творило лаза, которое могло подниматься вверх. И вскоре он уже очутился на высоких хорах кафедрального собора, где в полном облачении стоял епископ и как раз собирался отправлять службу.

— Посмотрите-ка на него, — сказал епископ. — Что тебе надо в винном погребе собора?

Маттс подумал, что епископ вряд ли опаснее старого домового, и откровенно ответил, что искал мушкетные пули. Епископ счел, что ему не подобает смеяться, когда он облачен в столь парадные одежды. Он указал лишь мальчику пальцем на заднюю дверцу, после чего Маттс убрался как можно скорее.

С этого дня между Маттсом Мурстеном и старым домовым из Абоского замка завязалась, можно сказать, дружба. Маттс его не видел, потому что старый домовой ходил по большей части невидимкой в своей серой куртке и черной мерлушковой шапке. Стоило ему вывернуть шапку наизнанку, как он становился невидимкой. Домовому доставляло удовольствие помогать (это в обычае домовых) в том, чтобы Маттс благоденствовал на этом свете. И у мальчика и вправду все шло на удивление хорошо.

Когда Маттсу Мурстену исполнилось тридцать лет, он стал привратником в Абоском замке. Он с честью исправлял свою должность целых пятьдесят лети, отслужив до восьмидесяти, вышел в отставку с пенсией. А потом много-много лет прожил в старом замке, где некогда искал пули в подземелье.

Дружба между домовым и привратником стала столь задушевной, насколько это вообще возможно между домовым и человеком. Маттс Мурстен передал свою должность мужу внучки Андерсу Тегельстену и больше уже не беспокоился о том, что узники из замка сбегут. Теперь у него было довольно времени, чтобы бродить, где ему вздумается, по старому замку, исправлять повреждения, затыкать разбитые оконные рамы и всячески препятствовать снегу и дождю проникать сквозь щели в крыше. Во время своих блужданий он часто встречал старого домового, не видя его. Домовой занимался теми же самыми делами, что и привратник, потому что оба старика ничего на свете так не любили, как свой замок. Никто, кроме них, не заботился об этой древней постройке. Стоит, ну и пусть стоит, а рухнет, ну и что же… Над замком полыхал огонь, над ним проносилось время, зимы врывались в него снегом, лето — дождем, ветер сотрясал его трубы, крысы прогрызали дырки в полах, дятлы разбивали рейки оконных переплетов, своды подземелья грозили обрушиться, а башни подозрительно клонились набок. Абоский замок уже давно превратился бы в кучу щебня, если бы домовой постоянно не занимался тем, что исправлял все повреждения. А теперь еще у домового появился помощник в лице старого Мурстена.

Семисотлетнее сердце домового было тронуто. В один прекрасный день случилось так, что он вывернул мерлушковую шапку мехом наружу и тут же перестал быть невидимкой. Откуда он только такой взялся! Старый Мурстен чуть не рухнул от испуга с лестницы башни, когда увидел маленького, ласково ухмылявшегося старца с длинной белой бородой и согбенной спиной. От удивления он хотел было перекреститься, как это делалось еще во времена его детства, но домовой опередил старика:

— Ты боишься меня? — спросил домовой.

— Не-е-т, — заикаясь, возразил привратник. Но он все-таки испугался и спросил: — С кем имею честь?..

Домовой засмеялся со свойственным ему лукавством.

— Ах, вон что, ты не имеешь чести меня знать. Помнишь, кто сказал тебе: «Держись крепче за голенище моего сапога!» — когда тебе было двенадцать лет? Помнишь, кто задул свечу, когда ты заснул над книгой, и кто отыскал твой сапог в море, когда ты упал с причала? Помнишь, кто подчистил кляксу, когда ты писал прошение о должности привратника? А знаешь, кто все ночи напролет ходил по замку, пока ты спал, и приглядывал, чтобы все двери узников были надежно заперты? Это был я. Полагаю, Маттс Мурстен, мы старые знакомые. Станем теперь друзьями!