Теперь я понимаю, что пережил Христофор Колумб, когда открыл Америку. Со мной самим недавно случилось что-то похожее. Правда, я открыл не огромный материк, а небольшой поселок на окраине нашего города, и открыл не для других, другие, может, про него давно знали, а для себя, но… Но все равно я долго чувствовал себя именинником и ни капельки не страдал от того, что мое открытие не будет записано золотыми буквами в анналы истории. Уверен, что Колумб тоже особенно не думал об истории. Он больше думал о всяких там сокровищах да пряностях, а уж история сама позаботилась, чтоб люди и через сотни лет помнили его имя.

В большом городе можно, наверно, прожить всю жизнь, но все равно обязательно найдется такое местечко, где ты не только ни разу не бывал, но никогда о нем и не слышал. Я, например, и понятия не имел, что у нас есть такой Северный поселок, пока мы туда не переехали, хотя был уверен, что знаю свой город вдоль и поперек.

Отец рассказывал, что Северный поселок вырос в последние годы, когда нашему городу стало тесно в старых границах. Его и теперь строят — куда ни глянь, всюду в небо тянутся долговязые краны, высятся горы разрытой, развороченной земли, а от рева панелевозов в окнах жалобно звенят стекла.

Раньше на месте Северного поселка была деревня Слепня. Кое-что от нее еще уцелело: несколько кособоких деревянных домишек, которые лепятся, дожидаясь сноса, возле пятиэтажных корпусов, и старые сады. В Слепне когда-то жили знаменитые садоводы, их яблоки славились на всю республику, и строители — вот молодцы! — постарались сохранить все деревья, какие только было можно. Например, у нас во дворе осталось двенадцать яблонь, четыре вишни и груша. И еще одна яблоня росла под окнами. Правда, к тому времени, когда мы переехали, она засохла, видно, от старости, зато остальные были хоть куда: зеленые, развесистые, с толстыми, узловатыми ветками. Не то что чахлые прутики, которые садят во дворах других новых домов!

Во всем остальном Северный поселок ничем не отличался от новых городских микрорайонов. Такие же широкие улицы и разноцветные скамеечки возле автобусных остановок, магазины с огромными, во весь этаж, окнами, и крупнопанельные дома-близнецы: того и гляди, заблудишься да по ошибке в чужой зайдешь… И все-таки было на Северном что-то свое, особенное, чего не найдешь ни в одном уголке города. Не планировка, не архитектура и даже не сохранившиеся во дворах старые деревенские сады, а названия. Именно из-за них я и почувствовал себя Колумбом.

Сообразить, почему поселок назвали Северным, не составляло особого труда — он расположен на северной окраине города. Глянули строители на компас и назвали, чего там мудрить. Ну, а потом…

В первый же день, когда мы переехали, отец сказал:

— Запомни наш новый адрес, Тима: Арктическая, 8, квартира 41.

Я засмеялся.

— Поселок Северный, улица Арктическая… И захотел бы, так не забудешь.

После обеда, кое-как расставив по углам вещи, мы пошли погулять. Вернее, не столько погулять, сколько разведать, где магазины, школа, сапожная мастерская, — у меня как раз запросили каши ботинки.

С Арктической мы свернули направо. Я прочел на угловом доме табличку и зачмыхал носом: «улица Таймырская». Отец погрозил мне пальцем и сделал каменное лицо. Однако не успели мы дойти до конца квартала, как его губы растянулись в улыбке: впереди простирался проспект Челюскинцев.

Возле продуктового магазина «Айсберг» я уже засмеялся, ничуть не заботясь о приличии. Отец как-то тоненько захихикал, но тут же оборвал себя и на всякий случай торопливо оглянулся. Зато в проезде Георгия Седова он захохотал во все горло, а у кафе «Снежинка», на улице Ангарской, мы оба долго выли от восторга.

Обессиленные, изнемогающие, мы добрались до автобусной остановки «Роза ветров» и повалились на скамейку. Я визжал, а может, даже хрюкал, потому что смеяться больше просто не мог, и старушку, рядом с которой мы уселись, словно ветром сдуло: наверно, она посчитала нас за сумасшедших.

Немного отдохнув, мы мужественно продефилировали по улицам Руальда Амундсена и О. Ю. Шмидта, потом купили мороженого в павильоне «Белый медведь» возле кинотеатра «Енисей», новые ботинки в детском магазине «Пингвин» и порошки от головной боли в аптеке, которая называлась просто «Аптека». В этой «Аптеке» мы пришли к выводу, что «крестным отцом» Северного поселка был или какой-то морской волк, всю жизнь проплававший в арктических и антарктических водах, а под старость бросивший якорь в нашем городе, или человек необычайно последовательный и целеустремленный. Раз поселок Северный, значит, никакими другими частями света здесь и пахнуть не должно! И точка. Интересно, какое название он придумает для аптеки? «Полярная звезда» или «Тунгусский метеорит»?.. А может, так оставит? Без названия?

По дороге домой мы заглянули в 4-й переулок Лазарева и Беллинсгаузена. Был он узеньким — двум машинам не разойтись — и тихим, со старыми дуплистыми липами вдоль скрипучих дощатых тротуаров — сквозь щели выбивались зеленые чубчики травы. В палисадниках перед деревянными домиками буйно цвели мальвы, георгины, сквозь кусты сирени не разглядеть было окон. Казалось, этот переулок перенесли сюда из какой-то сказки, со сцены театра, что ли, и отгородили невидимой стеной от всего остального мира, так был он непохож на все, что мы до сих пор увидели на Северном поселке. Только телевизионные антенны над крышами были одинаковыми и там и тут. Последний целиком сохранившийся уголок старой Слепни…

Мы прошли немного вглубь. У невысокого забора на лавочке дремал старик. Несмотря на жару, старик был в потёртой зимней шапке и толсто подшитых рыжих валенках. Услышав наши шаги, он открыл глаза и добродушно кивнул, словно старым знакомым.

Мы поздоровались, сели на нагретую скамейку, и я осторожно спросил:

— Дедушка, а почему ваш переулок так называется — Лазарева и Беллинсгаузена? Как он раньше назывался?

— Раней? — Дед пожевал ввалившимися губами и полез в карман за куревом. — Раней он, сынок, Липовым прозывался. Вишь, липы какие! Лет по сто, а то и болей. А перехристили, чтоб, значит, не забывали хороших людей, Лазарева и этого самого… Белисгазена. Про него я тебе, к примеру, ничего не скажу, такого не ведал, брехать не буду, а вот товарищ Лазарев, Петр Егорыч, правильный был мужик. Отсюдова родом, со Слепни. Мы в империалистицкую разом службу служили, а как вышла революция, Петр Егорыч всем нашим полком комиссарил. Под Перекопом голову сложил, вечная ему память.

Мы с отцом молча переглянулись. Старик перехватил мой взгляд и насупился.

— Не веришь? Вот и внуки мои не верють. Смеются над старым. Это, говорят, мореплаватели такие были, в их честь, мол… Выходит, красный комиссар Петр Егорыч Лазарев, который за Советскую власть голову сложил, недостойный, чтоб его именем какой-то переулок назывался?! Да я самую лучшую улицу Лазаревской прозвал бы! А то придумают — прошпект «Роза ветров»… Тьфу, чтоб ты провалилась!

Старик сплюнул себе под ноги и, шаркая валенками, ушел во двор.

Эх, встречусь я когда-нибудь с его внуками, я им задам историю с географией. Будут знать, как над таким мировецким дедом смеяться!

И вновь мы шагали по нашему слишком уж «Северному» поселку, и я думал, что, будь моя воля, уже сегодня сделал бы так, как говорил дед. Переименовал бы ну хоть вот эту, зеленую и прямую, как стрела, Таймырскую в улицу красного комиссара Петра Егорыча Лазарева и доску такую повесил, чтоб с тем, с другим Лазаревым, не путали, хотя я его, конечно, тоже очень уважаю. Все-таки человек Антарктиду открыл, не шуточка. Но родился-то он не здесь, не в бывшей Слепне, которая вот-вот начисто исчезнет с лица земли, и Перекопа он не брал. Куда там Антарктиде с Перекопом равняться! Ну, а что от этого наш «север» чуть-чуть «потеплеет», так ведь ничего страшного не произойдет. Правда?