Кто купил восьмой билет, выяснить не удалось.

Узнав, что на участке заставы капитана Демина обнаружен след, полковник Воронков хотел вскочить и, крикнув: «Машину!» — помчаться на заставу. Так ему хотелось, но он остался сидеть в кресле у письменного стола. Спокойно снял трубку, приказал оперативному дежурному вызвать... Он назвал несколько фамилий.

Удивительно, что последние дни полковник, как ему самому казалось, делал всё медленнее, чем обычно, сдерживал себя. Обстановка, желание семь раз отмерить каждый свой поступок, диктовала такое поведение.

Оперативная обстановка... Ему докладывают ее ежечасно. Решение принимает он. Только он. Его волю исполняют все, начиная от начальника штаба и кончая солдатом. И за всё он в ответе.

Где наиболее уязвимые направления? Как их перекрыть? Ваше мнение, начальник штаба... Мои соображения таковы... Что вы думаете по этому поводу?.. Да у вас талант!.. Но не забывайте то-то, то-то и то-то... Сюда — резервную группу. Здесь еще один контрольно-пропускной пункт. Передвижной. До особого распоряжения...

Как обеспечить связь? Доложите, начальник связи...

Обеспечение политического руководства. Слушаю вас, начальник политотдела...

Осыпь... Идет осыпь... Начальник инженерной службы, что предпринято?.. Хорошо, но еще нужно сделать так-то и так-то...

Продовольственное обеспечение застав. Заместитель по снабжению, вам слово...

Эти и многие другие вопросы полковнику Воронкову надо решать все время, независимо от того, спокойно или тревожно на границе. Телефон в его кабинете не умолкает. Телефон в квартире поднимает ночью. И двери его кабинета не закрываются.

Вот и сейчас. Только что он провел инструктаж с офицерами связи. Через пятнадцать минут явятся оружейники. За эти пятнадцать минут нужно ответить на срочный циркуляр из округа, обязательно побеседовать с ефрейтором, который получил тревожную телеграмму из дому, и, наконец, выпить чаю.

Впрочем, если на границе тревожная обстановка, о чем он может говорить с ефрейтором? Отпуска запрещены. Но ведь бывают исключения. С ефрейтором как раз такой случай. А может быть, принять его через несколько дней, когда станет поспокойней?.. Нет, принять нужно немедленно.

А вот и он — в кабинете Воронкова. Протягивает телеграмму.

Врач такой-то. Подпись заверена.

— Да вы садитесь, — говорит полковник.

— Ничего, постою.

— Садитесь, садитесь... И не волнуйтесь, пожалуйста. Всё будет хорошо... Куда ехать?

— В Сибирь, товарищ полковник.

— А как служба?

— Нормально.

— Это хорошо, что нормально. Поощрения есть?

— Были...

Полковник улыбнулся:

— Были — остались. Поощрения не снимаются. Это взыскания снимаются.

— Взысканий не имел!

— Ну, талант!.. Полу́чите проездные документы — и в аэропорт. Я сейчас распоряжусь, чтобы вас подвезли на машине.

И оперативному дежурному:

— Доложи́те.

— Выехали, товарищ полковник. К перевалу Кыз-Байтал группа подполковника Садыкова. С передвижным КПП установлена радиосвязь...

— Готовьте машину. За меня остается начальник штаба.

Да, пора ехать. Начальник отряда должен находиться в боевых порядках.

Вошел шофер.

— Всё готово. Машину, рацию — всё проверил! — доложил он.

— Да ведь ты талант, Сеня. Поехали. — И полковник медленно пошел к вешалке, снял полушубок, застегнулся. В коридоре поймал себя на мысли, что не идет, а бежит.

«Нельзя. Надо думать, думать, а не лететь сломя голову. Думать. В этом и состоит наша работа!».

Ибрагим сидел у очага, задумчиво смотрел, как вздрагивают желтоватые язычки пламени, освещая большой портрет юноши. Это — единственный сын старика, пропавший без вести много лет назад. На левой щеке был заметен след от сабельного удара.

— Эх, Ахмед! — тяжело вздохнул Ибрагим, и снова одолели медленные, стариковские думы. Так часто, у очага, вот уже сколько лет приходили к нему мысли о сыне.

Помешивая ложкой шурпо[10], Ибрагим вспомнил случай со старшиной Каримовым. Может быть, только показалось тогда, что старшина отстранился от него? Недавно он назвал его «падар».

«Падар!»

Был бы жив сын...

Вот они сидят вдвоем. Сын читает газету, а он, Ибрагим, слушает. А может быть, читает невестка?.. Тоже не так. Читает внук. А невестка сидит здесь же.

Ахмед, наверно, председатель колхоза или, пожалуй, начальник заставы...

Ибрагим посмотрел в дверь комнаты, оглядел пустые стены. Если бы Ахмед был начальником заставы, Ибрагим бы не остался в этой кибитке.

...На окнах занавески, украшенные цветными узорами. На полу и стенах — ковры. В люльке качается внучка — красавица из красавиц. И она кричит, а он, дед, успокаивает ее и никому не доверяет...

Ибрагим так явственно услышал плач ребенка, что вздрогнул и отнял руки от лица.

За стеной надрывался ветер. Мела метель. Опять мела...

Старик вздохнул, подумал, что нужно закрыть на замки ставни, а то еще вьюжный ветер выбьет стекла. Он накинул на плечи чапан[11] и, зябко поеживаясь, вышел.

Ибрагим дотронулся до ставен, его огрубелая ладонь ощутила колючий холод промерзшего железа. Он закрыл ставни и медленно побрел назад. Вошел в комнату и огляделся.

Нет штор на окнах. Не кричит малютка. Не поет невестка. Пустует вторая комната, комната сына. В нее Ибрагим не заходит. Перенес свои скромные пожитки сюда.

Он присел на кровать, обхватил жилистыми руками седую голову и, покачиваясь в такт мелодии, стал тихонько напевать. Песня была грустная. На душе становилось еще тоскливей. Ибрагим пел всё громче. Обычно с песней приходило успокоение.

Потом он прилег. Заснуть не смог. Встал, прошелся по комнате. Остановился перед портретом сына.

— Ахмед!.. Пять дней мы ждали тебя, когда ты пошел в разведку. Не дождались!..

А когда добровольческие отряды вместе с частями Красной Армии разгромили басмачей, в логове курбаши Алибека увидели страшные следы жестокой расправы. Ибрагим искал сына среди растерзанных трупов, но не нашел. Он увидел лежащего на земле юношу с обезображенным лицом. Дехкане рассказывали: привезли его раненого, пытали. Бек кричал: «Я знаю твоего отца, говори!» Но он молчал. Тогда бек кинул его лицом в костер, а после стал топтать конем.

«Наверно, это был Ахмед», — подумал тогда Ибрагим. Но все-таки в глубине души теплилась надежда, что сын вернется.

Шли дни, месяцы, годы — Ахмед не приходил.

— Эх, сын, сын, — шептал старик. — Родной мой... Полвон мой... Если бы ты мог услышать меня... Если бы мог...

Резкий стук в дверь заставил его вздрогнуть.

«Кто бы это мог быть?» — удивился Ибрагим.

Он, не задумываясь, отворил дверь. Перед ним, засунув руки в карманы маскировочного халата, стоял незнакомый человек.

«Кто это?» — подумал Ибрагим.

Незнакомец, переступив порог, запер дверь и медленно подошел к нему.

«Я не знаю его!»

Неизвестный беспокойным взглядом окинул комнату.

— Здравствуй, — сказал он на родном языке Ибрагима. — Я принес тебе радостную весть.

Это был Тугай. Он придвинул стул к печке и сел. Глаза его неотступно следили за Ибрагимом.

— Кто ты? — удивился старик.

— Это всё равно, — ответил Тугай. — Я принес тебе привет от сына.

Ибрагим почувствовал, что задыхается. Он схватился руками за грудь.

«Я знал, что он жив!» — мелькнула мысль.

— От сына? — взволнованно переспросил Ибрагим.