— Ты почему стоишь? — удивился Калачкин.

— Очень интересная книга, — соврал Махров. На самом деле он сверял шифр.

— Драйзер? Что за книга?

Калачкин не читал Драйзера. Вообще он ничего не читал, но тут вдруг стал приставать: дай почитать.

Конечно, Махров не мог дать ему эту книгу. А чтобы тот отвязался, «раздавил» с ним поллитра.

— Но я эту книжку найду! — бормотал захмелевший Калачкин. — Хочешь, поспорим?

Он сразу понял свою выгоду. Как начнет просить Махрова дать ему Драйзера, так тот «ставит поллитра». Пьянице Калачкину больше ничего не нужно было.

А Игнатюк... Что ж Игнатюк?.. Его попросили купить билет, он и купил. Не станет же он вмешиваться в дела Махрова: чужая семья — потемки!..

Солнце поднялось высоко, но для Джима Кента еще была ночь. Он сидел в цистерне и ориентировался лишь по светящимся стрелкам часов. На нем была кислородная маска.

Граница позади. Через несколько часов скорый поезд увезет Кента в Казахстанские степи. Махров позаботился достать билет на этот поезд и уже передал его Кенту.

В одиннадцать часов пятнадцать минут поезд прибудет на станцию. В одиннадцать двадцать четыре — отправление. За две — три минуты до этого, не раньше, Кент рассчитывал появиться на вокзале. Документы в порядке.

Махров должен был к десяти часам проскочить все контрольные посты, а в нескольких километрах от станции незаметно свернуть в лесок. Там Кент рассчитывал выйти из своего убежища и переодеться.

...Конечно, когда блестящий «кадиллак» мчался по широкой автостраде в Лэнгли[13], Джим Кент чувствовал себя удобней. Ну, да ведь не беда...

Он думал о чести, которая была ему оказана. Не каждого приглашают в это солидное здание на берегу Потомака. Там, в Лэнгли, разместилось Центральное разведывательное управление. Значит, далеко не последнее место занимает он среди тех ста тысяч человек, что работают на американскую разведку.

Сто тысяч! Об этом сообщал недавно журнал «Юнайтед Стейтс ньюс энд Уорлд рипорт». И всё-таки это, пожалуй, преуменьшенные данные, хотя редакция, конечно, хорошо информирована. Сто тысяч — в шесть-семь раз больше гитлеровской разведки в период ее расцвета!..

Ну, а думал ли Кент о расходах управления-спрута, запустившего свои кровавые щупальцы во все страны мира? Того самого управления, где он был простым исполнителем воли королей бизнеса, а не рыцарем «плаща и кинжала», каким привык считать себя вот уже много лет. До трех миллиардов долларов в год расходовало это управление на секретную службу! Если бы Кент знал об этом, то даже увеличенная в сотни раз сумма его гонорара за операцию, к выполнению которой он приступил, показалась бы ему ничтожной.

И все-таки это был колоссальный гонорар!..

Кент чувствовал, как шуршат под пальцами доллары. Они текут к нему бесконечно, словно снег под колеса бензовоза. И золотое перо «паркера» выводит многозначные числа на только-что полученной чековой книжке...

Непредвиденная задержка обеспокоила Кента. Скорей всего, пограничный наряд проверял документы. Когда водитель застучал ломиком по баллонам, Кент понял, что их задержали надолго.

Благодушное настроение уступило место подозрительности.

Махров всё стучал и стучал. Но вот он, вероятно, отбросил ломик, и сразу послышался яростный лай.

Кент припал ухом к стенке цистерны, стараясь определить, что делается снаружи.

«Обойдется!» — не совсем уверенно решил он.

Кент зажал в руке кортик. Когда Зубарев стал отвинчивать крышку люка, у Кента не осталось сомнения, что обнаружен. Он приготовился дорого продать свою жизнь и занес руку для удара. Смертоносное лезвие должно было опуститься на того, кто первым осмелится заглянуть в цистерну.

Кент меньше всего ожидал, что этим первым окажется овчарка, и по инерции нанес удар...

Неожиданно мощная струя из брандспойта отбросила его в угол, больно ударила головой о цистерну.

Несколько минут спустя Кента подцепили крючьями и вытащили из цистерны. Он был без сознания. Когда он открыл глаза, сопротивляться было уже поздно.

...В тот же день он познакомился с майором Безуглым.

Снова за окном сгустилась тьма. Полковник Воронков сидит за своим рабочим столом, склонившись над оперативной картой.

Гарнизон спит. Слышны лишь торопливые шаги разводящих, да короткие оклики:

— Стой! Кто идет?

— Смена...

На границе было всё в порядке.

...Кто-то прошел по коридору, тихо, но я слышу. В соседней комнате дежурный по заставе говорит вполголоса: «Я — Орел. Давай, что у тебя». Сейчас будет принимать телефонограмму И опять шаги в коридоре. Это собирается на границу наряд. Через пятнадцать минут я поставлю перед ним боевой приказ. Потом я снова посижу в ленинской комнате, поколдую над своей тетрадью. Ложиться не буду: скоро на проверку пограничных нарядов, и тогда уже провожать и встречать наряды будет капитан.

Вот так и пройдет ночь. Вам это, наверно, покажется странным. А я привык. И спать не захочу ни в час ночи, ни в два, ни в пять часов утра. Я захочу спать лишь когда будет можно, когда начальник заставы прикажет мне: спи!

Сколько таких ночей было в моей жизни!.. Вся она, моя жизнь, кажется, только и состоит из таких ночей...

Я сижу в ленинской комнате и передо мной раскрытая общая тетрадь. Не то, что я заставский летописец, эдакий современный Пимен, а просто я люблю записывать свои мысли и вести дневник, или, как я его называю, ночные записки.

Я написал «ночные» и задумался. Потом мне пришла в голову мысль, что ночь и время имеют много общего. Конечно, это сначала непонятно, но я поглядел в открытое окно и ничего не увидал. Всё, что можно окинуть взором днем — хребты, реку, снежные вершины, живую тополевую изгородь, кусты, небольшие холмы, постройки — всё это прикрыто ночью, всё уравнялось.

Или вот, скажем, когда-то по тропе, которая ведет к Вороньему камню, так мне хорошо знакомому, спускались когорты Александра Македонского, прокладывая путь в Индию. А может быть, шли этим караванным путем китайские купцы на Восток или Марко Поло... А может, как раз у Вороньего камня произошло сражение с басмачами... Нет, пожалуй, бой произошел не здесь, а пониже, у старой заставы, не нашей старой, а  с а м о й  первой, и по тропе скакал отважный солдат, посланный к соседям за подмогой...

Все эти события, как ночью пики гор и крыши домов, прикрыты временем. А я знаю о них, знаю так же хорошо, как то, что за окном, в котором одна только ночь, — есть речка, тополя, убегающая к хребтам сельская улица... Люди! Жизнь!!!

И опять я думаю о ночи и времени.

Что осталось, скажем, в свидетельство тех времен? Хребты и тропинка к Вороньему камню, пробитая в горах? Ночи, такие же глухие и тихие?..

Я гляжу на книжный шкаф, и хотя не обо всем можно прочитать в нашей библиотечке, но я знаю, что следы времени остаются, они не умирают, так же, как герои. Остается  с л о в о. Оно передается из уст в уста, доходит легендой, сказкой, песней, оно ложится в книжную строку. И как бы ночь и время не затемняло большое и малое — слово человека освещает всё в ночи и приближает далекие времена...

Вот какие философские мысли приходят ко мне в эту позднюю пору.

Приходилось ли вам после долгого отсутствия возвращаться в знакомые места? Всплывают дорогие воспоминания. Сердце стучит, словно колеса на рельсовых стыках, и кажется, что эти самые колеса крутятся невероятно медленно. А когда сгущаются сумерки, вы отходите от окна, у которого стояли целый день, и радостно говорите себе: теперь уже завтра!..