К числу советских любимчиков следовало отнести неизменно сопровождавшего его фотокорреспондента ТАСС Мусаэлдана, из западногерманских — телерепортера ВДР Фритца Пляйтгена.

Оставался верен себе Брежнев и в Крыму. Заметив в толпе встречавших Пляйтгена, он двинулся прямо к нему, и к обоюдному удовольствию побеседовал с ним перед камерой.

Все полеты над Крымом по случаю ожидаемого прибытия высокого гостя были запрещены, и толпа отдыхающих, оставивших надежду вскоре улететь домой, собралась поглазеть на Генерального секретаря. Он был одет в светлый летний костюм, выгодно подчеркивавший его южный загар. Надо сказать, Брежнев тщательно следил за своей внешностью: костюмы его были безупречно сшиты, к подбору галстуков и туалетной воды он относился куда серьезнее, чем к некоторым государственным проблемам. Каждое утро не менее часа он занимался своим туалетом, подолгу оставаясь у зеркала, тщательно выискивая среди бесчисленных флаконов и баночек необходимые и соответствовавшие случаю аксессуары.

Тем временем лайнер вооруженных сил ФРГ совершил посадку на пустынном летном поле аэропорта в Крыму. После приветствий у самолета и краткого пребывания в здании аэропорта всех прибывших без особой пышности усадили в автомобили и повезли через горный перевал вниз, к морю.

Там, в Ореанде, в пределах своей правительственной виллы, Брежнев явил собой образец демократичности и доступности. Он пустил на территорию владений, где обыкновенно проводил свой летний отдых, иностранных журналистов, охотно продемонстрировал им громадный плавательный бассейн с морской водой и, нажав кнопку, предложил посмотреть, как высоченная четырехметровая стена при этом медленно и торжественно откатывается в сторону, образуя выход прямо в Черное море.

В течение трех последующих дней, отведенных для визита, мы с Баром виделись всего один раз, да и то мельком, причем краткое наше свидание носило даже несколько детективный характер.

Громоздкий лимузин «Чайка» вывез нас высоко в горы, где, усевшись на валунах под вековыми соснами, мы устроили небольшой пикник, во время которого при полной гарантии конфиденциальности смогли обсудить наши проблемы. В Крыму наша основная функция передавать информацию от одного государственного лидера другому — становилась совершенно излишней. Брандт и Брежнев уютно сидели вдвоем в гроте и обсуждали проблемы напрямую. Что же до перспектив на будущее, то Бар предупредил, что обстановка вокруг ратификации Восточных договоров будет все более обостряться день ото дня, и критика со стороны оппозиции сведется, главным образом, к утверждению того, что ратификация этих договоров и вступление их в силу ослабят позиции западных союзников и укрепят позиции Советского Союза в Западном Берлине и Европе в целом.

На этой основе, продолжал Бар, уже-сейчас выстраивается концепция обвинения Брандта в разрушении традиционной линии внешней политики ФРГ, заложенной Аденауэром и продолженной всеми его преемниками. Никто из них никогда не предпринимал даже робких попыток сближения со странами Восточной Европы из опасений подорвать доверие США к Западной Германии.

Таким образом, подписание Московских договоров, по их мнению, было серьезным и совершенно ненужным отклонением от традиционного внешнеполитического курса ФРГ. Впрочем, это не вполне соответствовало исторической правде.

Бар рассказал, что, по его сведениям, в наших внешнеполитических архивах имеется запись конфиденциальной беседы бывшего посла СССР в ФРГ А.Смирнова с К. Аденауэром, состоявшейся 6 июня 1962 года.

В ходе беседы первый послевоенный канцлер предлагал СССР установить между обеими странами перемирие (BURGFRIEDEN) сроком на 10 лет с тем, чтобы этот отрезок времени обе стороны могли использовать для установления действительно нормальных межгосударственных отношений.

Это, по мнению Аденауэра, должно было повысить внешнеполитический престиж ФРГ, в том числе и в глазах его западных союзников.

Помимо того, обсуждался и вопрос о предоставлении больших свобод гражданам ГДР.

Таким образом, еще в пятидесятых годах Аденауэр предлагал то, что в семидесятых начал реализовывать Брандт.

Политики редко рассказывают что-либо просто ради развлечения собеседника. Бар тут же попросил обдумать возможность публикации записи этой беседы, что, по его мнению, значительно снизило бы остроту критики проводимой Брандтом внешней политики. В тот момент разумность такого шага не вызвала у меня ни малейшего сомнения и я был готов гарантировать успех планируемого мероприятия. Правда, наказание за поспешные выводы последовало довольно быстро.

А пока мы отсиживались в горах, внизу уже стало смеркаться и было видно, как на набережных зажгли огни. Ялта удивительно похожа на все южно-курортные города мира. С наступлением сумерек уставшие от все еще знойного солнца люди высыпали на набережную, чтобы щегольнуть при электрическом свете друг перед другом приобретенным загаром и привезенными нарядами. Занятым собой, им не было никакого дела до всего, что происходило совсем рядом в старинном дворце Ореанда.

— Ну, как там дела в вашем новообразовании? — весело начал Громыко, стоило мне появиться у него в кабинете по возвращении из Крыма.

Вновь пришлось поставить пусть не долгоиграющую, но уже немного затертую пластинку о всевозрастающих трудностях, с которыми придется столкнуться Брандту в процессе ратификации Московского договора в германском бундестаге. Громыко слушал молча, разглядывая поверх меня какую-то специально выбранную на этот случай точку в углу кабинета.

— Если немецкая сторона будет затягивать ратификацию, мы «придержим» соглашения по Западному Берлину, — неожиданно перебил он. Однако тут же, вспомнив о том, что как правящая коалиция, так и оппозиция состоят сплошь из немцев, решил все же провести между ними черту. — А что думает по этому поводу Бар?

— У него есть интересная идея.

— Даже так? — Громыко скептически улыбнулся, сомневаясь в том, что стоящие мысли могут родиться не только у него.

Однако предложение Бара предать гласности беседу Аденауэра со Смирновым заставило его задуматься.

— А не носила ли беседа посла с канцлером конфиденциального характера?

Я промямлил какую-то банальность насчет того, что все тайное со временем становится явным и что конфиденциальность беседы была уже частично нарушена самим Аденауэром. В телевизионном выступлении накануне отставки он признал, что в свое время направил письмо Н.Хрущеву с предложением установить десятилетнее перемирие между СССР и ФРГ.

— Ну, если вы с Баром и впрямь так думаете, давайте разыщем этот документ и… В конце концов, восстановление истины — дело благородное.

Сдержаться и не поделиться новостью с Баром было свыше моих сил, и я поспешил дать ему знать по телефону, что дело слаживается.

Через несколько дней я получил подтверждение, что такой документ действительно имеется в архиве Министерства иностранных дел, но показать мне его не могут, поскольку он находится у министра.

Дело оставалось за немногим: снять копию, показать ее в Германии и договориться о времени публикаций.

Уверенный, что так и получится, я победно-уверенным шагом направился на прием к Громыко.

Как обычно, министр усадил меня в кресло напротив и вместо долгожданной бумаги предложил мне длинный экскурс в глубины этики дипломатических отношений.

— Я ознакомился с документом, — начал он не спеша и похлопал по лежавшей перед ним тонкой папке, в которой, как я выяснил тут же, едва выйдя из министерского кабинета, упомянутой бумаги не было. После ознакомления накануне министр отправил ее обратно в архив. — Это — запись доверительной беседы нашего посла с Аденауэром. В ней немецкий канцлер действительно определяет в отношении СССР позиции аналогичные тем, которые сейчас занимает Брандт. Более того, нет сомнения, что опубликование этого документа в печати ослабило бы сегодня в значительной мере позиции противников Восточных договоров. Но это сегодня!