Произошло то, чего Ермолай никак не ожидал: призывная комиссия забраковала его. «Вы в армии служить не будете», — сказали ему и написали в воинском билете: «снят с учёта». И всё из-за того, что на левой ноге у него ампутирован отмороженный большой палец...

— Ну, Серов, куда тебя зачислили? — спросили в коридоре сверстники.

Ермолая вызвали на комиссию последним, и они дожидались его, чтобы вместе ехать домой.

— Меня во флот! — похвастал плечистый Антон Курочкин.

— А нас с Алексеем в артиллерию,— поспешил сообщить Сергей Варламов.

Что им мог ответить Ермолай?!

— Небось в пехоту? — осведомился Курочкин.

— Пехота — царица полей! — сказал Ермолай, не будучи в силах признаться в постигшей его неудаче.

— А артиллерия — бог войны! — подзадорил Сергей.

Выходя из военкомата, Ермолай нарочно задержался в коридоре и спустился с крыльца лишь после того, как подводы тронулись. Только одна осталась у коновязи. Лошадь Манька стояла, понурив голову. Красные ленты, вплетённые в её гриву, намокли от дождя. На телеге, накрывшись брезентом, сидел отец.

«И зачем он со мной поехал!» — с горечью подумал Ермолай. Не спеша, будто не было дождя, он сошёл с крыльца.

Небо со всех сторон обложило тучами. Даже не верилось, что утром, когда празднично разукрашенные подводы выехали с призывниками из села в Н-ск, ярко светило солнце. Сейчас всё вокруг было серое, сырое, всё казалось неуютным, неприветливым. Белые стены нового районного клуба потемнели от влаги. Торопливо шагали по дощатым тротуарам редкие прохожие.

— Куда определили? — нетерпеливо спросил Степан Федотович.

Ермолай медленно отвязал лошадь («Заспалась, губошлёпая!»), уселся рядом с отцом и лишь тогда сказал:

— Забраковали, — пальца на ноге нет... Отец удивлённо поднял мохнатые белёсые

брови; резким движением сбросил с плеч брезент и сердито ударил вожжами по мокрому крупу лошади.

Ехали молча. Медленно поднялись на крутую сопку. Далеко внизу, сквозь пелену дождя, виднелись подводы. Миновав покрытое желто-серой стерней поле, они въехали в фиолетово-сумрачную тайгу.

— Что за врачи-то там были? — вдруг ворчливо спросил отец. — Небось молокососы?

Не дождавшись ответа, Степан Федотович прикрикнул на Маньку и неожиданно заключил:

— К полковнику Суслову поедем.

— Чем он поможет? — горько усмехнулся Ермолай.

— Помалкивай! — рассердился отец и снова прикрикнул на и без того торопливо бежавшую лошадь.

Телега быстро покатила под гору. «Район», как все в округе звали Н-ск, скрылся за рыжей сопкой.

Ермолай с тоской смотрел на мокрые поля, утром еще такие ласковые и весёлые, а сейчас грустные, мрачные.

Ему казалось просто невероятным, что он не будет служить в армии. Так мечтал попасть или во флот или на границу — и на тебе! Особенно Ермолаю хотелось на границу. Он много читал о пограничниках — о герое Андрее Коробицыне, который в 1927 году один вступил в бой с четырьмя диверсантами, погиб, но не допустил их в наш тыл; о бесстрашном герое дальневосточнике Валентине Котельникове, слава о котором прогремела на всю страну; о смелом, отважном проводнике розыскной собаки Никите Карацупе, задержавшем 140 нарушителей границы; об одиннадцати героях Хасана, которые первыми вступили в бой с японскими налётчиками, напавшими на высоту Безымянная.

Ермолай по нескольку раз смотрел кинокартины «Джульбарс», «Граница на замке», «Тринадцать» и в мечтах уже видел себя воином, оберегающим честь и свободу советской Родины, разоблачающим все уловки подлых врагов.

Ко всему тому Ермолай и жил недалёко от границы. Пограничники были частыми гостями в его родном колхозе, проводили беседы, учили молодёжь стрелять из винтовки, увлекательно рассказывали о том, как ловят шпионов, диверсантов и контрабандистов. Затаив дыхание, слушал Ермолай пограничников.

— Скоро и я буду таким же, как они, — думал он.

И вот, все надежды рушились...

— Тяжёлый случай, Степан Федотыч,— сказал полковник Суслов, выслушав взволнованную речь старика и глядя на стоящего рядом смущённого Ермолая.

— Какое там тяжёлый, — горячился старший Серов. — Ошиблись доктора. С придиркой они. Или сам моего Ермолая не знаешь? Не гляди, что он ростом невысок. На лесозаготовках сто пятьдесят процентов давал, на уборке две нормы скашивал...

Оттого что Степан Федотыч горячился, мокрая от дождя борода его подпрыгивала, все движения стали необычно суетливы, а глаза смотрели сердито, будто Суслов был виноват в решении районной призывной комиссии.

Ермолай почувствовал неловкость за отца, но разве остановить теперь его красноречие?!

Полковник, словно догадавшись о мыслях Ермолая, поднялся из-за стола.

— Знаем мы твоего наследника. С удовольствием взяли бы его, только сами сделать этого не можем — прав нам не дано таких.

Суслов улыбнулся Ермолаю и, наклонясь, что-то тихо сказал старику.

— А поможет? — обрадованно и в то же время недоверчиво спросил Степан Федотыч.

— Должно помочь! Мы от себя тоже походатайствуем... А ты действительно хочешь к нам? — повернулся полковник к Ермолаю.

Ермолай не успел и слова вымолвить.

— Хочет?! Чего его спрашивать! — выкрикнул отец. — Разве возможно, чтобы парень в армии не служил, да еще комсомолец... Он должен Родину защищать!

Через месяц Ермолай снова наведался к полковнику Суслову.

— Поезжай, —сказал ему отец, — они уже наверное получили насчёт тебя распоряжение из Москвы.

Тогда, после первого посещения, по совету Суслова Ермолай и отец написали наркому письмо с просьбой зачислить Ермолая в пограничные войска. С таким же ходатайством обещал обратиться в Наркомат и полковник Суслов.

Суслов выслушал Ермолая внимательно.

— Ответа еще нет,— сказал он.— Но вы не огорчайтесь. Почта до Москвы идет две недели. А у наркома, надо думать, дел много, кроме этой просьбы.

Долго пришлось ждать. Но однажды в морозное утро, когда над хатами вставали и тянулись к высокому небу столбы дыма, к дому Серовых подъехали сани, запряженные парой гнедых. Два пограничника Пейзин и Урма зашли в дом.

— Ну, Ермолай, — сказал Пейзин, — за тобой приехали. Москва уважила твою просьбу.

Ермолай мечтал о схватках с нарушителями, о боевых столкновениях с японцами, а вот минула неделя, и даже ни одной тревоги не было. Японцы вели себя тихо.

— У нас участок спокойный, — объяснил старшина заставы Петеков.— И что тебе, собственно, хочется? Чтобы и здесь война была? Советскому Союзу мир нужен...

Участок спокойный, служба однообразная, а только поспевай поворачиваться. Ермолай не предполагал даже, что на заставе с него будут столько спрашивать и требовать. А спрашивали и требовали и начальник заставы лейтенант Яковлев, и старшина Петеков, и командир отделения сержант Ивлев. Слушай, повторяй приказания, да исполняй и не мешкай, а всё быстренько, бегом.

Однажды, не замышляя дурного, Ермолай вздумал было ответить Петекову, приказавшему ему подмести пол в казарме, что он только позавчера подметал, а Петеков заставил его стать смирно и сказал, что за препирательство Серов должен будет вне очереди наносить на кухню воды.

Возвратившись в казарму, Ермолай, не глядя ни на кого, разобрал постель, лег. В казарме было прохладно, и то ли от этого, то ли от волнения, Ермолая знобило.

— Сучковатый у парня характер, — сказал кто-то.

— Перемелется, мука будет! — заметил Пейзин.

— Не то ты говоришь, — вступил в разговор Ивлев. — Мука тут не при чём: сознания у него, видимо, еще нехватает, дисциплины маловато.

Они считали, что новичок спит, а он лежал с закрытыми глазами, охваченный острым чувством стыда.