Крепыша нашли минут через пятнадцать после того, как услыхали выстрелы. Он сидел, прислонившись к стволу ели, прерывисто дышал.

— Что с тобой? — спросил подбежавший первым Прохоров.

Петр дрожащими пальцами закатал кверху гимнастерку и нижнюю рубашку. Из маленькой круглой ранки на животе текла кровь.

Крепыш очнулся лишь на заставе. Возле него сидела Екатерина Захаровна, («Почему у нее слезы в глазах?») Рядом стоял лейтенант Самохин.

Из столовой доносился приглушенный стук посуды: дежурный убирал после обеда.

И тут Петр все вспомнил, и его охватила тревога.

— Задержали? — попытался он приподняться.

— Лежите, лежите, Крепыш! — удержала его Екатерина Захаровна, — Ясное дело! — улыбнулся лейтенант. — Твой выстрел помог…

— Хорошо… Это хорошо…

Петру стало легко, и он обрадовался, увидев, что рядом стоит и Вовка. Вовка тер кулаками распухшие глаза.

— Дядя Крепыш, я их видел. Их Сеня Прохоров караулит.

— Вовик, иди спать! — Екатерина Захаровна обняла сына и увела, Когда она вернулась, Петр достал из-под подушки письмо.

— Екатерина Захаровна, здесь адрес мамы. Напишите ей: я обязательно приеду, только немного задержусь…

Сказал и только сейчас почувствовал: на заставе необычайная тишина. И в домино не играют, и радио не слушают… Только мошки жужжат… Нет, это не мошки, это в голове шумит…

На дворе заурчал автомобиль, заскрипели тормоза.

— Наконец-то приехали! — прошептала Екатерина Захаровна.

— Ну, где ваш малярик? — шумно входя в спальню, спросил врач.

— Ранен он. Пока вы ехали, его ранили, — сказал Самохин и тихо добавил: — Минск предлагает выслать за ним самолет.

Врач склонился над Петром, осторожно сняв временную повязку, осмотрел рану, отрицательно покачал головой:

— Необходима немедленная операция. — Он повернулся к Екатерине Захаровне, — Приготовьте, пожалуйста, кипяток, таз, чистые полотенца и бинты. И как можно быстрее…

Над урочищем занималось новое утро. Не по-осеннему голубое небо перечеркивали перистые облака. Воздух был тих. Недвижимо стояли ели, и желтеющие осины, и березы. Нахолодавшая за ночь почва отогревалась, и легкий пар поднимался над подлеском. Словно перекликаясь друг с другом, барабанили дятлы.

Прохоров и Матюшин шли дозорной тропой, внимательно вглядываясь в покрытую опавшей листвой землю.

Тонкий горловой звук с переливами привлек внимание пограничников. Две крохотные буро-серые пичужки ворошили траву. Увидев людей, они нахохлились, распустили веером хвостики, завертели головками.

— Вертишейки, — улыбнулся Прохоров. — Напугались-то как! А не отступают.

Пограничники обошли разволновавшихся пичуг и опять устремили взгляд на дозорную тропу. И вдруг Матюшин тихо сказал:

— По-моему, Крепыш выживет.

— Конечно, выживет, — ответил Прохоров.

— Только подумать, — добавил Матюшин, — больной был и пошел, а мог ведь и не идти.

— А ты бы разве не пошел? — спросил Прохоров.

У Кирилла Прокофьева была странная манера шутить некстати. Он словно не понимал, когда можно хохотать, а где следует хранить деликатное молчание.

Больше всего доставалось от Кирилла его другу, застенчивому до робости Тарасу Квитко. Тарас не мог отличить ноты «фа» от «соль», но часами готов был крутить патефон, слушать арии и дуэты из опер, особенно из «Наталки-Полтавки», и частенько подпевал себе под нос, страшно фальшивя при этом.

— Ты, товарищ «фасоль», со Слоном не в знакомстве? — спросил как-то за обедом Кирилл.

— А что?

— На ухо он тебе не наступил?

Столовая грохнула. Тарас побагровел. С тех пор кличка «фасоль» словно прилипла к нему.

Полтора года назад Тарас и Кирилл вместе прибыли с учебного пункта на заставу, и койки их стояли в казарме рядом.

До призыва на пограничную службу Кирилл работал трактористом на Северном Урале, нередко ему приходилось ночевать в непогоду под открытым небом, а зимой, во время белковья, и в лесу, у костра.

Тарас же был из тех южных степовиков, что не умеют отличить сосну от кедра и трусятся при морозце в пять градусов.

В начале декабря Тарас получил письмо из родной Каменки на Днестре и, сияя от счастья, читал его у разрисованного морозом окна.

Подкравшись на цыпочках, Кирилл глянул через плечо приятеля, лихо притопнул и пропел пронзительным фальцетом:

Это было чересчур. Тарас попросил разрешения у старшины и перетащил свою койку в противоположный угол.

Кирилл только крякнул.

…Застава находилась в тайге, близ железнодорожного моста через речку Бездна. Небольшой домик окружали высокие холмы, заросшие ольхой, осиной и елью. Меж холмами стыли болота, затянутые обманчивым мхом и ягодниками. Летом сюда захаживали на жировку медведи и слетались куропатки, известные охотницы до ягод.

Несколько раз в сутки мимо проносились пассажирские и товарные поезда. Перестук колес, лязганье буферов да свистки паровозов — вот и все, что нарушало таежную тишину.

Дважды в неделю на заставу приезжала автодрезина, доставляла продукты и почту. Приезжала дрезина и вчера. Тарас получил Олино письмо.

Сейчас Тарас сидел в Ленинской комнате, перелистывал новые журналы. Он недавно вернулся с охраны границы.

С ночи мороз отпустил, утром взялся негаданно теплый ветер, а с полудня началась пурга. Вот и ночь скоро, а она все еще воет, нагоняя тоску.

На мосту прогромыхал поезд, напомнил Тарасу о далекой Каменке.

Скоро мать придет с фермы, с вечерней дойки, братишка с сестрой готовят уроки, отец читает свой любимый «Календарь колхозника». А Оля, наверно, собирается в кино или на танцы. Пишет, что скучает по нем, да разве мало на селе красивых хлопцев!..

На пороге появился дежурный:

— Усманов, Круглов, готовиться в наряд.

Тарасовы соседи поднялись из-за стола.

— Счастливо загорать! — кивнул вслед им «колдовавший» у приемника Кирилл — он упрямо старался поймать Москву.

В приемнике то посвистывало, то потрескивало.

— Не вытягивай ты нервы! — взмолился ефрейтор Пичугин.

И вдруг в приемнике как-то особенно пронзительно взвизгнуло, и хриплый не то мужской, не то женский голос, преодолев помехи, довольно-таки отчетливо сказал:

«…аем программу радиопередач…»

Все приумолкли.

«…дцать часов по московскому времени будет передан концерт по программе, составленной пограничником Тарасом Квитко».

Дальше разобрать что-либо было невозможно. Пограничники изумились:

— Какого Квитко? Уж не нашего ли?

— Вот тебе и «фасоль»!..

Неожиданно в комнату вошел начальник заставы старший лейтенант Кожин. Он был чем-то озабочен. Солдаты встали.

— Вот какое дело, товарищи, — негромко сказал Кожин. — Звонили из районной конторы связи: между восемьсот тридцать пятым и восемьсот сорок седьмым километром прервана телеграфная связь. Гололед. Контора просит помочь им найти обрыв на линии.

Тарас покосился на окно, за которым мело и мело.

— Нужны два человека, — продолжал Кожин. Он посмотрел на Кирилла. — Товарищ Прокофьев, вы как?..

— Когда прикажете выходить? — ответил Кирилл.

— Немедля… Еще кто? — Начальник оглядел пограничников. — Вы, товарищ Квитко, отдохнули?

Начальник не знал о ссоре друзей.

— Отдохнул, — зачем-то вдруг соврал Тарас, хотя, несмотря на плотный ужин, все еще не мог отогреться.

— А как же твой концерт? — проворчал Кирилл, натягивая ватные брюки.