— А зачем он нужен, когда давно уже имеются электронные фотозатворы? — спросил Достанко и посмотрел на Шульгина.

Они чувствовали, что проигрывают спор, и поэтому делали последние отчаянные шаги, чтобы изменить ход событий.

— На интеллектуальный разговор потянуло? — спросил Шульгин. Он улыбнулся, покачал головой и вышел из зала. Потоптался в коридоре, подошел к двери, на которой висела стеклянная табличка «9-б», открыл. И тут же увидел в самом углу на последней парте маленькую девочку. Одна косичка с красным бантом спереди, другая — сзади.

Девочка быстро приложила к глазам ладошки и отвернулась.

«Плачет, что ли?» — подумал Шульгин, собираясь уйти. Не ушел. Громко спросил:

— Ты чего?

Девочка всхлипнула. Развязала бант, приложила к глазам и снова завязала.

Шульгин приблизился к ней.

— Обидел кто?

— Нет.

— А чего воешь?

— Я не вою… Боюсь.

— Кого?

— Прокофьева…

— Из какого класса?

Девочка подняла заплаканное лицо. Взглянула на Шульгина. Ресницы задрожали, словно бы она собиралась плакать, но вдруг рассмеялась. Ее голос в этом пустом классе был таким звонким и радостным, а в глазах столько удивления, что Шульгин и сам улыбнулся, не понимая, правда, ни слез этой девочки, ни смеха.

— Я это к тому, что, если что, могу с ним поговорить…

— Я так и поняла, — серьезно сказала девочка и кивнула. И тут же захохотала пуще прежнего. Белая коса с громадным бантом запрыгала на груди. Глаза снова стали влажными, но теперь уже не от горя, а от смеха. Покачала головой и назидательно сказала:

— Что ты! С ним нельзя поговорить… Он давно умер, а значит, его нет на свете.

— Кого же ты боишься?

— Играть… Боюсь, что плохо выйдет.

— Ну, иди домой, и все, — разрешил Шульгин. — Хочешь, вместе пойдем? Я тебя до самого дома доведу, а заодно и сам отсюда…

— Нет, я с братом пришла, с братом и обратно пойду. Он тоже в концерте участвует, будет маленьким лебедем… Костю Булышева знаешь?

— Из десятого, что ли? Какой же он лебедь? Он же с меня ростом?

— В том и прелесть, — словно бы задаваясь, сказала она.

— Понимаю, — кивнул Шульгин, хотя ничего не понимал. — Ну, тогда не играй, и все.

Девочка встала из-за парты, пожала плечами, будто ей стало холодно, и тихо сказала:

— Я так не могу… Ведь готовились, на меня рассчитывали… А страх сразу же пройдет, как только сяду к роялю. Я это знаю из опыта.

Услышав такое взрослое слово «опыт», Шульгин с уважением посмотрел на девочку и сказал:

— Понимаю…

Он смотрел на нее и улыбался. И странно, ему захотелось поднять эту девочку на руки и поносить немного среди парт по классу. Он даже представил себе, как он ее носит и как она визжит и смеется от удовольствия.

Шульгин сделал вид, что собирается ее поймать. Но та быстро выскочила в дверь.

Он заперся на стул и сел за парту. Доска была чисто вымыта. Над ней красными буквами на голубой бумаге было написано:

Математический талант — это, прежде всего, напряженный, хорошо организованный труд.

Помни об этом!

Он вспомнил учительницу математики Маргариту Никаноровну, ее близорукое морщинистое лицо и впервые представил себе тот момент, когда и он станет таким же старым. «И у меня будет опыт, я буду знать из опыта», — подумал он словами девочки. И тут же с удовольствием сказал:

— Когда еще это будет? Нужно прожить целую жизнь!

Положил голову на руки и задремал… Уже по зеленому морю плыл белый рояль с раздутыми парусами, вдали вставало малиновое солнце, на синем берегу сидела маленькая девочка и держала пяльцы, и, словно по радио, суровый голос вещал: «Золотой луч солнечного гидроцентрата сечением ноль семьдесят пять метров, падая на поверхность Мирового океана, пробуждает к жизни сто семьдесят пять Прокофьевых…»

Может быть, Шульгину приснилось бы не только это, но кто-то дернул ручку двери.

— Закрыто, — услыхал Шульгин. — Нужно принести ключ, здесь оркестранты оставят инструменты.

Неизвестные потопали по коридору, и теперь уже сон не приходил. Перед глазами стояла маленькая девочка с красными бантами, и ее по-прежнему хотелось поднять на руки.

«Не все ли равно, где сидеть — тут или там? — подумал Шульгин. — Пойду наверх, взгляну, как она там справится с Прокофьевым».

Походкой измученного человека он вышел из класса и направился в зал. Прислонился к батарее парового отопления недалеко от сцены и смотрел. Девочка с бантом осторожно прикасалась к клавишам рояля. Ее было почти не слышно, потому что в зале переговаривались между собой школьники. Ионин и Аристов, сидя в первом ряду, играли в футбол. Три девочки листали журнал «Советский экран». Даже учителя что-то говорили друг другу и молча смеялись.

«Что же это они себя так ведут? — подумал Шульгин. — Плакала, волновалась… А эти разговаривают и смеются. И зачем она играет, разве не слышит шума?»

Он покусал губы, покрутил головой, словно бы с чем-то не соглашаясь, повернулся к залу и громко сказал:

— Тише, вы!

Девочка вздрогнула и перестала играть. В зале стало тихо. Все смотрели на Шульгина. Он сам не ожидал от себя такой выходки, а потому прижался к батарее и опустил голову.

Девочка встала, повернулась к залу и молча смотрела на зрителей. Она не понимала, что произошло и почему ей запретили играть. Ее пухлые губы вытянулись трубочкой — вот-вот заплачет и убежит за кулисы.

Из-за кулис вышла десятиклассница Громова. Усадила девочку снова к роялю, и та начала сначала. В тишине сыграла до конца — теперь уже никто ни одним звуком и шорохом не нарушил ее игры. Она поклонилась и ушла со сцены.

В зале прошелестели вежливые аплодисменты. Но все, кто аплодировал, смотрели почему-то не на девочку, а на Шульгина.

— Татарский танец! — объявила Громова. — Исполняют ученица восьмого класса Лариса Витковская и наш гость, ученик соседней школы — Валерий Головко!

«Во, своих не нашлось, в долг взяли», — подумал Шульгин и стал ждать выхода объявленных артистов. Но тут к нему подошла учительница химии Анастасия Ильинична и внушительно сказала:

— Я понимаю, Сережа, твою любовь к искусству. Но совершенно не понимаю, почему ты столь грубо обошелся со зрителями. Ведь можно было сделать проще: повернуться к залу и поднести палец к губам. И тебя бы поняли… И Катюшу Булышеву ты напугал…

— Да ведь все шумели, и я хотел, как лучше, — сказал Шульгин и покраснел.

— Ты пойди сядь. Вот, во втором ряду и место есть.

— Спасибо, но из-за меня другие ничего не увидят.

Анастасия Ильинична улыбнулась и отошла.

Первым появился баянист. Он сел на стул и заиграл вступление. Из-за кулис выскочила Витковская. Она бежала на носочках, руки причудливо переводила из стороны в сторону и смотрела вниз, как в воду. А за ней, выпрыгнув прямо на середину сцены, появился гость — невысокий, темноволосый паренек. Он и правда походил на татарина.

Витковская смущена. Она боится поднять глаза, а кавалер, искусный, смелый и надменный — этакий чародей в шароварах, — смотрит ястребом. Танцуя, все наступал на нее, а она старалась убежать и все не могла.

Длилось это долго, и было видно, что Витковская не соглашалась на дружбу с этим Головко. Но тут он гордо остановился, подмигнул публике и, когда партнерша приблизилась к нему, выхватил из-за пояса огненный шарф и накинул ей на плечи.

Глаза Витковской вспыхнули радостью и восхищением. Она благодарно улыбнулась, взялась пальчиками за концы шарфа, и они стали танцевать вместе. Так, танцуя и радуясь, удалились за кулисы. Танец кончился.

Зал бушевал: «Бис!.. Браво!..» Зал требовал повторить.

Шульгин пошатнулся, будто в нем нарушилось какое-то равновесие. Он верил и не верил своим глазам. Даже головой покрутил — не сон ли это?! Но продолжительные аплодисменты подтверждали, что веселый татарский танец исполнили именно этот парень из соседней школы и она, Лариса Витковская.