— И все? — возмутился Шульгин. — Оставьте меня в покое.

Он повернулся к дому и вдруг увидел ту же сосульку. Он быстро сообразил, что если она и упадет, то на крышу, а значит, никому ничто не грозит.

Достанко понял, о чем он думал.

— Чуть что — и пара трупов.

— Это если скатится с нижней крыши, — уточнил Поярков.

— А может, и не скатится? — зевнул Шульгин.

— А ведь точно скатится! — убежденно сказал Поярков. — А внизу могут быть крошки-малютки, женщины.

«Вот не повезло, — думал Шульгин. — Зря приплелся».

Он посмотрел Пояркову в глаза. Тот опустил голову, словно бы смутился. Разумеется, он не забывал о споре с Витковской. Ему хотелось, чтобы победил Достанко. В этом случае частица победы досталась бы и ему, Пояркову. Но в душе он уже не ощущал того огня, который возник в момент спора.

— Но при чем тут я? — спросил Шульгин. — Скажите дворнику, это его забота.

Он шагнул по улице, но Достанко ухватил его за рукав и начал говорить, что не понимает бесстрастности Шульгина. И стал объяснять, как это важно — чем-то заниматься: сбивать сосульки, собирать кактусы, фотографировать, гонять на мотоцикле или хотя бы мечтать о мотоцикле, как это делает Зимичев. В общем, как это важно, когда есть такая страстишка, которая выгодно отличает тебя от большинства людей.

— Все? — тихо спросил Шульгин.

— Ну, не переваливать же собственную жизнь на плечи дворника! — выкрикнул Достанко.

— Там и лестница есть, — как бы между прочим, сказал Поярков. — Посмотрим?

— Не только посмотрим, но и собьем ее, — подтвердил Достанко. — А ты, Серый, можешь валить домой. Ты мне надоел!

Он отпустил рукав Шульгина и пошел первый. За ним сразу же направились Поярков и Зимичев.

Шульгин повернулся было к дому, но что-то мешало ему уйти. Взглянув на сосульку, он медленно двинулся за ребятами.

Вчетвером вошли в темный двор. Медленно, стараясь не шуметь, стали подниматься по вертикальной пожарной лестнице, — она тихонько поскрипывала и покачивалась.

Добравшись до крыши, ступили в глубокий снег и, скользя по обледенелому карнизу, друг за другом потянулись над колодцем двора к сосульке. И тут шедший впереди Шульгин поскользнулся, упал и стал сползать к самому краю крыши. Зимичев попытался удержать его и сам не устоял и поехал в полуметре от него.

Поярков и Достанко оцепенели от страха. Зимичеву удалось ухватиться за обледенелый выступ крыши, а Шульгин все так же медленно сползал дальше и дальше. Повернув голову, он взглянул на Достанко, укоряя, и тот будто очнулся. Сделал несколько шагов к Шульгину, подал руку и схватился за ржавую трубу, к которой крепились провода. При этом ноги Шульгина уже повисли над пропастью двора почти по колено.

Но сил не хватало. И тогда на помощь подоспел Зимичев.

Через минуту все четверо стояли рядом, и Достанко говорил:

— Пропади она пропадом, эта сосулька. Идем вниз.

— Зачем же вниз? — удивился Шульгин. — Что мы, напрасно сюда поднимались?

Он забрался выше и медленно подобрался к ледяной глыбе. Взялся обеими руками и потянул на себя. Раздался резкий звук, будто открывали консервную банку, и льдина отвалилась и рухнула в снег.

— Ее тут оставлять нельзя, нужно скинуть во двор, — сказал Достанко.

Вдвоем они подтащили льдину к краю, посмотрели, нет ли кого внизу, и сбросили. Там ухнуло, прогрохотали осколки, и все затихло.

Когда вышли на улицу, Поярков восторженно сказал:

— Ну, ты дал! Герой дня! Я тебя за это сфотографирую! Я сделаю тебе лучший портрет! Ты же герой!

Шульгин посмотрел на него, улыбнулся и покачал головой. Хотел что-то сказать, но лишь махнул рукой и направился к дому.

Наполеоны растерянно провожали его взглядами. Нужно было как-то останавливать Шульгина, чем-то увлекать, чтобы не лопнул, не перестал существовать крохотный сосудик, образовавшийся между ними. Но запас возможностей кончился.

— Пусть идет, — наконец сказал Поярков. — Признаем, что удержать нам его не удалось.

— Заткнись! — рявкнул Достанко. — Что ты стоишь, Зима, — победа уходит!

Достанко и Зимичев бросились за Шульгиным.

Поярков остался один. Он не торопился бежать вдогонку. Ему нужно было обдумать, что произошло, ибо поступки Шульгина не вписывались ни в какие его представления о человеческом характере. Сначала не хотел идти на крышу. Потом пошел. Потом, оказавшись на миллиметр от смерти, не дрогнул, не побежал к лестнице. Довел дело до конца и тем самым показал пример истинной смелости…

Несколько секунд Поярков стоял неподвижно, не зная, как ему теперь поступить… Рядом на бетонном столбе покачнулся и скрипнул уличный фонарь. Прошуршал в водосточной трубе снег. За домом в переулке послышались голоса. Поярков оглянулся — никого. Но по коже все-таки побежали мурашки, и сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее он пошел в ту же сторону, куда ушли ребята. Через минуту он уже мчался во весь дух.

Догнал лишь у перекрестка. Достанко упрашивал Шульгина остаться, приглашал в мороженицу — все напрасно. Что-то бубнил Зимичев.

— Вот и Юра тебя просит, — кивнул Достанко на запыхавшегося Пояркова.

— Правда, Серый, оставайся, — произнес Поярков.

Шульгин остановился, взглянул на Достанко, зевнул и продолжал свой путь.

Так ничего и не добившись, наполеоны отпустили его…

Школа готовилась к празднованию Международного женского дня — Восьмого марта…

Каждый что-нибудь готовил к празднику. Кто-то подарки, кто-то концертный номер, кто-то рисовал шаржи и раскрашивал бумажное панно, которое собирались повесить у входа, кто-то просто из любопытства путался под ногами у тех, кто был занят приготовлениями к торжеству.

В общем, заняты были все. Даже принципиальный Поярков согласился сфотографировать девочек-отличниц. Многочисленные снимки должны были украсить праздничную стенгазету, а школьные поэты должны были написать к ним поздравительные стихи. Поярков, как директор, ходил из класса в класс, ослеплял девочек вспышкой «Чайки», произносил: «Минуточку, повторим!» — и только после всех церемоний шел дальше.

А его одноклассники нервно сидели за партами, делали вид, что учатся, а на самом деле уже мысленно надевали свои лучшие костюмы и рубахи. При этом с удивлением и даже любопытством поглядывали на девочек, словно бы видели их впервые.

Впрочем, был один человек, который на вечер не собирался. Это Шульгин. Он вообще за все свои школьные годы не посетил ни одного школьного вечера, чем вызывал крайнее удивление у некоторых парней.

На этот раз произошла осечка…

Когда родители ушли в гости к родственникам, оставив сыну торт и две бутылки лимонада, Шульгин разобрал диван и приготовился вздремнуть. Уже начал расстегивать пуговицы на рубашке, уже привычно позевывал, когда в прихожей раздался звонок.

«Наверное, ошиблись дверью, — подумал он. — В такой день кто может прийти? В такой день все сидят за столом, говорят о женщинах и желают им сладкой жизни… Если бы мне пришлось их поздравлять, я бы им всем пожелал приобрести такой же диван, как у меня… У соседа вообще никого не бывает. А если почему-нибудь вернулись мама и отец, то у них свои ключи».

Снова позвонили. На этот раз менее настойчиво — как бы на всякий случай, чтобы удостовериться, что за дверью никого нет.

Он накинул пиджак, вышел и открыл.

На площадке стояла девочка. Невысокая, в черной шубке, из-под которой выглядывал краешек платья. На ногах — красивые сапожки, а на голове — зеленая косынка, в каких обычно артистки хореографических ансамблей исполняют русские народные танцы. Девочка закрыла глаза черной маской, и сколько ни вглядывался Шульгин, не мог понять, кто это.

— Кто ты? — спросил он, стараясь представить ее без маски.

— Твоя муза, — рассмеялась девочка и сняла маску.

Шульгин увидел Витковскую.

— Зачем пришла? Я спать собрался, — сказал он. — И у меня нет никакой музы.