Майка опять опустила голову, ее темные очки уставились в землю.

«Видно, больная, что все в землю смотрит», — отметил про себя Банковский и посмотрел на чернявого парня, который поднял на лоб свои большие очки и зашагал к источнику. Одет хорошо… Байковскому очень понравились на нем коричневые брюки и куртка. Одет что надо, но за город в такой одежде не ездят… Да еще в такую рань!

Майка Штанцлова неуверенно огляделась и, еще ниже опустив голову, медленно пошла впереди него.

Что с ней, заболела, что ли? Может, у нее болит желудок? Или глаза? Водичка для глаз хороша, глаза ею раньше промывали, даже порой из Будапешта с больными глазами сюда приезжали, а теперь со всеми болячками сразу к доктору бегут. Нищий тогда вернул девчушке зрение, а у этой молодежи очки такие огромные, словно с глазами у них плоховато. Байковский вновь подумал о Фрейштатте, которому он дал тогда хлеба. Да, тому бедняге, может, вода и повредила… А этим? Нынешняя молодежь всегда веселая, смеются, водой этой даже обливаются.

Майка Штанцлова, в голубеньких брючках, едва прикрывающих загорелые икры, в нейлоновой куртке, в косынке, разрисованной лодками и загорелыми телами, подошла к источнику, повернулась к Подгайскому, прикуривавшему сигарету, и какой-то миг смотрела на него.

— Подожди, Иво! Не закуривай!

— Почему? Я не хочу пить эту воду… Если бы здесь текло что-нибудь покрепче, скажем, кофе! Или… Ну-ка, Майка, давай быстрее поедем в Теплицы!

— Тебе что, ночи было мало? Не хочешь перекусить? У меня еще осталось от вчерашнего.

— Нет! Нам нужно торопиться!

Мотоцикл на шоссе все еще трещал, мотор стучал с перебоями.

Майка наклонилась к воде, вымыла руки, выпрямилась. На лице ее застыла улыбка, глаза тоже улыбались — умоляюще и просительно, но Подгайский не видел ее глаз, закрытых широкими темными очками. Они отразили горизонт, облака и солнце. Вот ольха и вербы мелькнули в стеклах Майкиных очков.

— Подожди, Иво! Не закуривай! Подожди!

Она снова наклонилась к воде, набрала ее полную пригоршню и протянула Подгайскому, прямо ко рту.

— Не хочу!

— Выпей! Помнишь? В прошлом году мы здесь были, и так хорошо было, а потом…

Подгайский криво усмехнулся и раскурил наконец помятую сигарету.

Длинные тонкие руки Майки разжались, вода выплеснулась, и вся Майкина фигура сразу поникла. Майка наклонилась над водой, держась левой рукой за трубу, а правой набирала воду в горсть из журчащего ручья и пила большими медленными глотками. Отряхнув руки, она отошла от воды и стоящего там Подгайского и снова уставилась в землю.

«Видно, они поссорились», — подумал старый Банковский и рассердился. Ему был смешон этот Подгайский, который пришел к воде и не напился, а только курил; смешной казалась ему и Майка, которая стояла там, уставившись в землю, и переживала. «Ну, если так начинается это воскресное утро, то и дальше нечего ждать хорошего. Нужно, пожалуй, прикрикнуть на Лысуху, пугнуть их немного, и вся их злость друг на друга рассеется, как облачко дыма… Она, видно, хотела ему дать водички, чтобы напомнить о чем-то. Бедняжка… Надо крикнуть на Лысуху. Они потом и подобреют. Эй, Лысуха, — чуть было не крикнул он, — эй, Лысуха!»

— Иво, — вдруг сказала Майка, — почему ты меня вчера пригласил? Я же не хотела, а ты уговаривал меня, и мы даже потом никуда не пошли. И для чего ты завел меня к Тибору?

— Я просто думал, Майка, послушай…

— Думал, — колко отрезала Майка, сжав руки. — Почему ты ходишь с ней, скажи? И почему вчера и она была у Тибора?

— С кем я хожу? Послушай, прошу тебя.

— Ага, ты не знаешь! С Врановской! Вся школа знает, что ты ходишь с преподавательницей! Почему ты вчера ее туда позвал?

Ну и ну! Старый Банковский только покрепче оперся о свою палку.

Подгайский снова криво усмехнулся.

— Ты что, не понимаешь? Зачем задаешь дурацкие вопросы?

— Могу я об этом знать?! — снова закричала Майка. — Могу я об этом хотя бы знать?

— Смотрите-ка! — Подгайский задумался, но только на миг.

Он не знал, что ей сказать. Увел ее от Тибора, посадил на мотоцикл, сказал, что им нужно ехать в Теплицы и там подождать остальных, а она, подъезжая к источнику, начала бить его кулаками по спине. Пришлось остановиться. Он улыбнулся Майке, вокруг рта его собрались морщинки. «Есть у тебя деньги, Майка? — спросил он мысленно и подумал: — Может, надо было напиться воды? Как в прошлом году. Может, надо с ней поделикатнее?» Он взглянул на нее словно со стороны, как на незнакомую, и сразу решил, что собьет с нее это настроение. Может, тогда она поедет дальше. Может, скажет, дал ей Тибор деньги или нет.

— Пусть тебя это не волнует! — сказал он. — Я должен с ней встречаться, иначе ты провалилась бы по математике. Только смеялись бы над тобой. И ты не смогла бы учиться дальше… Ты должна быть практичной. Я должен с ней встречаться. Если бы я не ходил с ней, ты провалилась бы, а может, Врановская и выдала бы нас. А вчера ведь я позвал тебя! Не ее, а тебя… Ты должна быть практичной, Майка, — продолжал он ей говорить, решив сбить ее настроение, успокоить ее и тихо, мирно посадить на сиденье мотоцикла. Нельзя ей здесь оставаться одной, да и вообще нельзя оставаться: им нужно ехать в Теплицы. — Врановская не так уж плоха. И в кабинете у нее неплохо. Временами там можно выпить, да не просто водичку, как здесь. Опомнись, прошу тебя. Будь практичной, какая же ты наивная! Я не хочу, чтобы пошли всякие разговоры. А ведь вчера ты себя неплохо чувствовала там и при Врановской. Тебе нравилось, что ты пришла к Тибору, и с Тибором ты вовсю кокетничала. Послушай, Майка, прошу тебя, — сказал он приглушенным голосом и, помолчав, добавил: — Послушай, Майка, не делай из этого истории! Ведь ты знаешь, что все это несерьезно. Но скажи, Майка, — продолжал он почти шепотом, — не дал ли тебе Тибор денег, ну скажи мне, Майка, милая, не дал ли он тебе денег?

— Что-что?

— Не дал ли он тебе денег?

Майка Штанцлова повернулась, кинулась вверх по тропинке и быстро вытащила из-под сиденья мотоцикла золеный брезентовый рюкзак, обернутый серым плащом. Подгайский бросился за ней. Он замахнулся кулаком, но в этот миг увидел корову и в вербняке Байковского. И опустил руку.

— Нет! — крикнула Майка. — Не пойду!

— Ты не можешь здесь остаться, — тихо сказал Подгайский. — Ты должна ехать со мной!

— А почему? — спросила Майка и неестественно громко рассмеялась. — Останусь, а ты поезжай! С тобой я не поеду!

Старый Байковский видел, что Подгайский, растерявшись, не знает, что делать. Отбросив сигарету, он привязал к сиденью мотоцикла такой же рюкзак, какой был у Майки, и крикнул:

— Ты должна была бы помнить о Врановской и не устраивать мне сцен! От Врановской многое зависит! — Он еще раз оглянулся на Майку, снял грохочущий мотоцикл с подножки и умчался.

Повернувшись к Майке, Байковский смотрел, как она с рюкзаком за плечами медленно идет к желтому железному столбу на автобусной остановке. Потом он взглянул на Лысуху. Она по-прежнему мирно щипала траву.

— Эх, — сказал он вполголоса и ушел подальше в вербняк. — И-эх! Право слово, ну и тип. Ударить ее хотел! Видно, что-то между ними произошло. Ударить ее хотел… Что-то случилось неладное, раз они явились так рано. Ударить ее хотел, стервец! А у нее прямо коленки дрожат… Ну, между людьми всякое бывает, чего только не делается. И моя старуха не раз гневалась и честила меня по-всякому, когда я какой-нибудь юбке вслед смотрел. Уже нет ее, бедняжки… — С минуту он смотрел на серую бетонную кладку. Потом решил пойти вслед за Майкой и сказать ей пару слов, но так и остался в вербняке, задумчиво глядя вдаль. Перед глазами у него по-прежнему стояла надпись. Байковский опять глубоко вздохнул, потому что ему вдруг показалось, что он вновь видит того незнакомца, которому дал хлеба, и он спросил самого себя, не предложить ли чего-нибудь этой девушке, что стоит на автобусной остановке с таким несчастным видом. Байковский вздрогнул, вновь вернувшись в прошлое. Неизвестный лежит на траве вниз лицом: три дырки в голове, три в залатанной куртке, дырки в спине, груди…