— У вас, наверное, свидание?

И тут я наконец вспомнил. Ну конечно, свидание.

На набережной я попросил остановиться.

— Отсюда пешком можно.

— Кстати, — со смешком сказал капитан, — кое о чем мы все-таки забыли.

— О чем?

— Об анекдоте, который вы обещали. — Капитан кивнул на прощание и уехал.

Я не спеша шагал по набережной. Здесь, как и по всей Праге, реставрировались фасады. Вот угол Душной улицы, где лежала в больнице мама… Старая Прага рождала у меня самые разные ассоциации…

— …Вы встречаетесь со своей бывшей женой, жили с Черной, а сейчас снова летите на свидание. Быстро же вы пришли в себя, пан Бичовский.

Капитан не скрывал насмешки.

— Не забывайте, что с Черной мы расстались полгода назад, — возразил я.

— Это, конечно, ваше дело, — улыбнулся капитан, — но интересно, с кем у вас сейчас свидание, не с вашим ли Ватсоном?

— Вы о моей жене?

Капитан кивнул.

— Нет, — замотал я головой, — а что касается Геды и Ватсона… так Ватсон — это скорее я.

— Не прибедняйтесь!

Кто повторял мне это до бесконечности? Конечно, Зузана. Пока я это хорошо помню, но буду ли помнить через десять-пятнадцать лет?

Молодая мать склонилась над коляской:

— Станешь плохо себя вести — отдам тебя вон тому дяде!

А действительно, что это я прибедняюсь? В худшем случае еще сгожусь как пугало для маленьких детей. И я кисло улыбнулся молодой мамаше.

Мне всегда не по себе, когда доводится проходить мимо юридического факультета. Вполне понятное ощущение. Может быть, если бы мама не умерла, я бы доучился. Чтобы не огорчать ее. Хотя юриспруденция меня ничуть не занимала. К философскому факультету я подошел с двадцатиминутным опозданием. Мне было совершенно безразлично, ждет меня навязчивое веснушчатое создание или нет. Оно ждало.

— Привет, — сказал я.

— Целую ручки, — ответила она.

Мы помолчали.

— Вот, — сказал я.

— Джентльмены обычно извиняются, если опаздывают на свидание, — изысканно попеняла мне Яна.

— Разве? — удивился я. — А леди не извиняются?

— Есть такие, которые не опаздывают.

— Ну, значит, мне всю жизнь не везло… Знавал только таких… — тут я запнулся. К примеру, Зузанка. Что объяснишь этой девочке?…

— Интересно, куда ты меня поведешь? — любопытствовала Яна.

Кажется, она обманулась в своих ожиданиях; когда я молча завернул в кондитерскую, у нее вытянулось лицо.

— Ты что?

— Почему сюда?

— Потому что я на десять лет старше, и у меня с этой кондитерской связаны кое-какие воспоминания, — сообщил я загадочно. Она больше не протестовала.

Отыскать свободный столик оказалось не так-то просто. Кондитерская была невелика, и к полудню ее всегда заполняли старушки. Вот и на этот раз…

У каждого столика стояли четыре стула. В конце концов мы подсели к бабуле, читающей с помощью лорнета «Сельскохозяйственную газету». Перед бабулей была пустая тарелочка и недопитая чашка кофе.

— Эта вроде бы скоро отвалит, — шепнула мне Яна.

В свои девятнадцать она еще могла не знать, что старушка, погруженная в проблемы сельского хозяйства, способна отвалить часа через два.

— Вы не возражаете?

Такой вопрос был предписан правилами хорошего тона. Старая дама опустила ворох газет, скрепленных деревянной планкой, и отвела лорнет.

— Ах, пожалуйста, — воскликнула она любезно.

Только я помог веснушчатой надоеде снять пальто и мы сели за столик, как появилась официантка.

— Девушке грог, — заказал я, — а мне можно сухой мартини.

— Его нет, — официантка покачала головой. — Вермут?

— Давайте, — согласился я.

— А грог, — седая официантка улыбнулась, — грог без воды?

Она помнила меня. И в ее улыбку закралась грусть. На сей раз рядом со мной была не Геда. Мои воспоминания… Мои сентиментальные воспоминания…

— Как это… без воды? — удивилась Яна.

— Обычный грог. — И я послал официантке ответную улыбку.

Сюда мы ходили с Гедой в наш первый год. Сидели здесь вместе над учебниками. И навсегда остались преданы этой кондитерской. Из какого-то суеверного чувства благоговения, что ли. Хотя меня это потом стало раздражать. Но я твердо знал: если спустя столько лет мне когда-либо и удавалось доставить Геде настоящее удовольствие, так это когда я звал ее сюда. Удовольствием, однако, это было лишь для нее.

Раскусила ли нас седая официантка? Скорее всего — да, хотя, может быть, и нет, ведь все те годы мы могли ей казаться не более чем скучающей супружеской парой. А Геда всегда заказывала чистый горячий ром. В последнее время, правда, пани редактор Маркова пила не простой, а импортный «Кей».

— Что с тобой? — спросила заботливо Яна.

— А что? — встрепенулся я.

— У тебя такое лицо…

— Извини.

Она пожала плечами:

— Это твое дело… если ты ходишь со мною по своим заветным местам. Пустился в воспоминания, да?

— Угадала, — сказал я, — тебя это задевает?

— Не знаю, — ответила Яна, — смотря о чем ты вспоминал. Ты не пьешь грог?

— Нет.

— Ага, — сказала надоеда, — значит, это твоя подруга любила чистый ром.

— Соображаешь, — похвалил ее я.

— Вредная привычка, — не дала себя сбить Яна, и ее передернуло: — Бр-р, чистый ром. Она, должно быть… — наступила пауза.

— Что ты хотела сказать?

— Меня иногда заносит, — мудро заметила Яна.

— Вот, пожалуйста. — Официантка поставила перед нами вермут в узком высоком бокале и пузатый дымящийся сосуд с грогом.

— Спасибо.

— Пирожные закажете?

Эта официантка всегда спрашивала насчет пирожных. Я вопросительно взглянул на Яну. Она капризно надула губы.

— Выходит, что нет, — сказал я.

Официантка отвернулась.

— Не люблю сладкое, — пояснила Яна.

Старушка с лорнетом внезапно отложила газеты:

— Подождите, я расплачусь.

Геда тоже не любит сладкое.

— До свидания, — попрощалась с нами старушка. И мне показалось… мне показалось, что она подмигнула Яне.

— А с этим своим парнем ты в самом деле покончила? — спросил я. — Или вчера просто так сболтнула?

— А тебе действительно интересно?

— Разумеется.

— Тогда сбавь обороты, — усмехнулась Яна, — не собираешься ли ты после двух дней знакомства меня ревновать?

— Я не это имел в виду.

— А что ты имел в виду? — Она слегка подула на свой грог, он еще не успел остыть.

— Да так, — сказал я. — Что ты вообще за человек?

— У меня есть одна неприятная черта, — кокетливо ответила Яна, — я ужасно люблю мистифицировать.

Девица начала мне надоедать.

— Извини, — я взглянул на часы, — у меня дела. Оставлю тебе деньги, ладно? — Я достал купюру, положил ее на красноватый блестящий стол и допил свой вермут.

— А как же… — выдохнула она смущенно.

— Что — как же?

— Я купила на завтра на полшестого билеты в кино… Для нас.

— Что это тебе вдруг вздумалось? — Я невольно засмеялся.

— Я решила…

— А куда? — нетерпеливо спросил я, надевая пальто.

— В «Бланик», — пискнула Яна.

— Ну ладно, — сказал я. — Пока!

— Так ты придешь?

— Я тоже обожаю мистификации, — состроил я страшное лицо, — так что посмотрим.

— Ах, как все запуталось! — горестно покачала головой пани Махачкова. — И кто бы мог подумать… Но так уж, Честик, заведено. По-другому и не бывает. Нет, не бывает — и все тут! — пессимистически заключила она.

Было еще не так поздно, около половины девятого, и в зале за стеной шла дискотека. Мы говорили вполголоса.

— А в шутке-то, пожалуй, была доля правды, — произнес задумчиво Добеш, — я ему сегодня после обеда весь телефон оборвал. Пропал, просто-таки испарился.

— Не может быть, — зашептал Гертнер. — Почему именно Бонди?

— Все так странно, — пожал плечами Богоуш Колда, — с одной стороны, я ничего не понимаю, а с другой — абсолютно ничему не удивляюсь.