— Какие уж тут шутки! Она, конечно, особа очень молодая, но ведь и не девочка.

Пожимаю плечами — что мне еще остается? Целую ей руку, мы расстаемся, но, отойдя на два шага, она приостанавливается и бросает мне через плечо:

— Только поосторожней, Аугустин! Ты в опасном возрасте. Смотри не попадись на отравленное пирожное, как наш бедный реквизитор!

События вдруг стали разворачиваться в совсем ином ритме. Я, конечно, могу ошибаться, но в чем, в чем, а в этом интуиция, или бог его знает что, меня подводит редко. Охота явно вступила в завершающую фазу: загонщики уже окружили лес, крики и звон колокольчиков вспугнули дичь и ружейные дула терпеливо поблескивают во влажной листве. Достаточно дичи сделать неверное движение — из спешки, по неведению, а чаще всего от отчаяния, — и пуля прочертит назначенную ей траекторию.

Попытка устранить Адриану — может быть, это и есть неверное движение?

Существует, однако, и другая возможность. Хитростью, обманными маневрами, петляя и отвлекая внимание охотника, зверь может ускользнуть из-под ружейного прицела, убежать и забиться в тайное укрытие, в дупло или нору, и просидеть там не один день, затаив дыхание и воображая, что спасен. Но это только временная отсрочка. Опытный охотник распознает из тысячи следов один нужный, крадучись, пойдет по нему, и его удар настигнет зверя в укрытии, когда тот меньше всего этого ждет.

" Альбине" такая обстановка, какая бывает, когда в доме покойник. Левая часть помещения, где находится собственно кондитерская, закрыта для публики. Посередине, в полной прострации, сидит заведующий, неподвижно глядя перед собой. За его спиной всхлипывает молоденькая продавщица. Две другие из-за прилавка враждебно следят за каждым движением трех контролеров, которые допрашивают старичка в голубом халате — вероятно, старшего пекаря. Справа, сквозь стеклянную дверь кондитерской, видны лица любопытных, пытающихся понять, что происходит.

Несколько минут созерцаю эту картину с улицы, через витрину, затем открываю дверь. Одна из продавщиц бросается ко мне.

— Куда, товарищ? Закрыто, не видите? Нас контролируют! — В последние слова она вкладывает сарказм, предназначаемый, видимо, не столько мне, сколько контролерам.

Я легонько ее отодвигаю и направляюсь к хлюпику в очках, в котором вычисляю главного санэпидемщика. Он тоже совсем не расположен к кооперации, но стоит мне удостоверить свою личность, и его тон меняется на самый медовый:

— Как хорошо, что вы подошли, товарищ майор. Может быть, вам удастся найти концы, а то мы бьемся впустую целый день. Эти люди не желают ни в чем признаваться!

— Такие инциденты еще когда-нибудь бывали? — интересуюсь я.

— У нас — ни разу! — Заведующий вскакивает, внезапно придя в чувство. — У нас собственная пекарня — все всегда свежее!

— А человека чуть не уморили. Отчего же это? — едко говорит главный контролер, и по тому, как заведующий пожимает плечами, я без труда заключаю, что с сегодняшнего утра этот вопрос ему задавали по крайней мере раз пятьдесят и он всякий раз реагировал точно так же.

— Но это правда, что таких инцидентов раньше не было? — обращаюсь я к главному.

— Что правда, то правда, исхитрились — за все время ни единой рекламации.

— От вчерашней партии эклеры остались?

— Осталось несколько с витрины, — отвечает другой контролер. — Мы их все отдали на анализ.

— Ну и как?

— Ну, и все были качественные, ничего мы из них не выжали.

— Может, только одно было испорченным?

— Такого быть не может, товарищ майор, — решительно вступает старший пекарь. — Я, слава богу, кондитером тридцать восемь лет. Случалось иногда недоглядеть, бухнуть не слишком свежее масло или яички, но тогда вся партия получалась негодной, а не одно пирожное. И уж поверьте, вся партия не доходила до клиента, это уж вы мне поверьте!

— А не затесалось ли в партию какое-нибудь старое пирожное?

— Невозможно, — вмешивается заведующий. — Позавчера мы вообще не пекли эклеров, я это уже говорил, на витрину их выложили вчера, у меня вся документация в порядке.

Поворачиваюсь к главному контролеру.

— Все так?

— Так-то оно так, да…

Я вздыхаю. Бывает же, чтобы тебе не доставляло никакого удовольствия подтверждение твоих гипотез.

— В таком случае, — подбиваю я итог, — вьюод однозначен: с пирожным все было в порядке.

— Ага, что я говорила! — вскрикивает молоденькая продавщица, которая во все время нашего разговора плакала не переставая. — Мало ли что он мог съесть!

— Да, мало ли что… — поддакиваю я.

Любопытно, что самое большое облегчение чувствуют, похоже, сами контролеры. Они в мгновение ока сворачивают свои бумаги и ретируются к дверям.

— Счастливо оставаться, — бросает с порога главный. — Вы легко отделались, товарищ Чоропарул! Но в другой раз будьте все же повнимательнее!

Через секунду их уже нет. Следует, естественно, классическая сцена всеобщей признательности. Продавщицы и пекарь не знают, как меня отблагодарить, а заведующий даже пытается всучить мне взятку в виде пирожного со взбитыми сливками. Я принимаю, с тоской думая о своей диете, но на прощание расплачиваюсь по прейскуранту с продавщицей за прилавком.

В театре мои подозрения начинают обретать все более определенные контуры. Беседую прямо за кулисами с помрежем.

— В пьесе, товарищ майор, три действия, но мы ее даем с одним антрактом, между вторым и третьим, а то она поздно кончится и народ не поспеет на трамвай. Андрей обычно кладет съедобный реквизит на столик, вот здесь, за занавесом, в самом начале антракта, потому что он еще выходит статистом и должен успеть переодеться. Да, всякий, кто идет из зала в артистические уборные, непременно проходит мимо этого столика. Вообще за кулисами нас немного: я, Андрей, суфлер, машинист… вроде больше никого. Остальные — на мостках, при софитах, при звуке… Нет, актеры тоже тут не толкутся, они выходят из своих уборных в последний момент и вообще с другой стороны. Вчера вечером? Да нет, чужих было совсем немного. Я даже удивлялся, спектакль-то юбилейный, в таких случаях за кулисами обычно толпы. А вчера, если я хорошо помню, были только приглашенные нашей Адрианы. Сначала два молодых человека, я их и раньше здесь видел, они приходили с ее покойным женихом, царство ему небесное. С ними — девица, прямо с журнальной обложки, восточного типа, но блондинка, я ее хорошо запомнил, потому что она похожа на Ралуку, дочку нашей гримерши, вы ее, конечно, не знаете. Потом пришла одна особа в возрасте, с цветами. Она тоже спросила Адриану. А за ней — коротышка, типа Сержа Реджиани, только одет как каскадер на пенсии, тоже якобы к Адриане, но уже минуты через две выскочил обратно. И это все, могу поклясться. Нет, я обычно стою у щита, у средней двери, и оттуда столик не виден. Посмотрите сами, видите, нет? Любой может подойти к реквизиту, минуя меня… Но неужели вы думаете, что могло быть что-то такое? Не могу поверить. Кто и что может иметь против нашей Адрианы? Весь театр ее любит, даже женщины, а это у нас большая редкость. Я думаю, все-таки надо искать в кондитерской.

Вывод моего собеседника меня, как вы понимаете, не устраивает, но это не мешает мне отметить, что он обладает памятью и наблюдательностью выше среднего. Последнюю мысль я выражаю вслух.

— Профессия, товарищ майор! — отвечает он с хорошо отрепетированной скромностью.

Поблагодарив за беседу, я прошу разрешения позвонить из его кабинета. Но Адриана не подходит к телефону — наверное, еще не дошла до дому. В любом случае разговор с ней дольше откладывать нельзя. Я навещу ее вечером.

Справляюсь у помрежа, занята ли Адриана сегодня в спектакле. Нет. Тем лучше для меня.

Время— обеденное, и, прежде чем приступить ко второму этапу охоты, я соображаю, что нелишне навести порядок в собственном доме. Итак, вхожу в" Капшу" и умеренно заправляюсь, без хлеба и без картошки, в соответствии с мудрыми советами, которые мне дал когда-то — увы, без особого эффекта — мой добрый друг доктор Москану, На самом деле обед — это, скорее, повод пережевать информацию, которую я собрал сегодня.