На пустом пляже против того места, где мы обнаружили пятна крови, перпендикулярно к береговой линии тянутся, если внимательно приглядеться, прерывистые борозды, как будто кто-то шел по воде, волоча тяжелый предмет. Нетрудно догадаться, о каком предмете речь, тем более что в нескольких метрах отсюда болтается на волнах красно — зеленая спасательная лодка. У меня в группе молоденький специалист по дактилоскопии, только что из училища, он рьяно бросается осматривать рукоятки весел. Я его не одергиваю, хотя мог бы сказать, что даже если бы дерево сохранило отпечатки пальцев, то последующие дожди их все равно бы стерли. Зачем пресекать в молодых порывы энтузиазма? На это и так довольно охотников.

Теперь я могу сказать, что знаю — в общих чертах, — что произошло с Даном Сократе в ночь с пятницы на субботу. Дело за малым: установить, что именно искал художник в карликовых кустах на берегу и кто отправил его на тот свет.

Уже десять часов, а мне еще надо заехать в Мамаю. Оставляю своих помощников пастись на пляже — может, еще что откопают — и без спешки поворачиваю назад сквозь заросли чертополоха.

Адриана давно встала, и поспешность, с какой она открывает калитку, говорит о том, что она меня ждала.

— Что-нибудь нашли?

— Не бог весть.

Она пропускает меня вперед. Через несколько минут готов и кофе. Кофе хороший, крепкий, пахнущий старыми добрыми временами. Я пью в молчании, а Адриана смотрит на меня, ломая пальцы. Я закуриваю и кладу спичку в пепельницу. Сижу, уставясь на пламя, пожирающее тоненькую палочку, пока она не сгорает дотла. Затем как можно резче поднимаю глаза на Адриану.

— А теперь расскажи мне все.

Она вздрагивает, часто моргает и отвечает, лишь сосчитав в уме до десяти:

— Я тебе все рассказала, Аугустин.

Но я молчу, и она первая не выдерживает:

— Это все, клянусь! Я ничего не понимаю и ничего, ну абсолютно ничего не знаю, что может хоть как-то быть связано… с его смертью.

У меня были знакомые актрисы, и я не разделяю мнения тех, кто считает, что актрисы лгут лучше, чем другие женщины. Думаю, наоборот. Сценические интонации совсем не подходят для повседневной жизни, тут от них разит фальшью. Однако Адриана — особая статья. Когда мы были вместе, пять тысячелетий назад, ей случалось соврать мне. По мелочам, конечно, в важных делах — никогда. Какая-нибудь пара туфелек, настоящую цену которых она не смела назвать, или затянувшаяся репетиция, на самом деле перешедшая в пирушку, В общем, всякая ерунда, которую воспринимаешь трагически только по молодости лет. Кое-кто утверждает, что важен не предмет лжи, а сам ее факт — факт, что близкий тебе человек, все равно при каких обстоятельствах, не ответил откровенностью на откровенность. Юношеский максимализм! Со временем научаешься отделять зерна от плевел. Но я это к чему? К тому, что и сам, хотя коллеги еще тогда говорили — в шутку ли, всерьез ли, — что от меня ничего не скроется, почти всегда попадался на маленькие Адрианины хитрости. Только когда совершенно случайно раскрывалась та или иная из них, я понимал, что эта женщина лжет с блестящей последовательностью и вдохновением, превосходящим ее актерский дар. Я понял это яснее некуда, когда она мне изменила и когда, на прощанье, во всем призналась. Но это уже другая история…

Очевидно одно: я ничего от нее не добьюсь. Со вздохом гашу окурок о край пепельницы и записываю на листочке имена друзей жертвы, которые, по словам Адрианы, все еще находятся на Вама — Веке. Один из них — молодой художник, а другой — врач — терапевт, довольно хорошо известный в столице. Адриана дает мне и их местные адреса, вернее, рисует чертежик. Мне не составит труда их найти, тем более что у каждого перед домом или во дворе должна стоять машина. Отмечаю про себя, что надо наведаться и к хозяйке, у которой жили Дан с Адрианой, прежде чем уйти в мамайскую изоляцию. Затем говорю как можно небрежнее:

— Тебе не мешало бы уехать в Бухарест, прямо сейчас. И вот еще что: никому ни слова. Ни одной живой душе.

По ее взгляду видно, что она поняла. Поднимаюсь со стула, церемонно целую ей руку и иду своей слоновьей походкой по подсохшей грязи улиц к автобусу на Констанцу,

Мой звонок застает полковника Думитреску на оперативке, и мне стоит немалого труда убедить секретаршу, чтобы она позвала его к телефону. Но в голосе полковника, когда он берет трубку, нет и тени упрека. Напротив, он необыкновенно весел.

— А я тебя как раз собирался искать, — говорит он. — Сегодня утром пришел приказ: наградить твою группу за то дело с наркотиками. Осталось только мне подмахнуть — и вывесим. Поздравляю.

Я благодарю и после паузы коротко излагаю свою просьбу. Не нужно богатого воображения, чтобы представить, в какое настроение я его привожу. По — моему, даже трубка в его руке насупилась.

— Безответственное решение, — рявкает он. — Что за манера работать в одиночку, не понимаю!

— Это трудно объяснить по телефону, товарищ полковник. Скорее, из личных соображений. Вы же мне доверяете, правда? И в конце концов, я в законном отпуске.

— Что да, то да. Дело хозяйское. Только знаешь что? Поскольку ты все равно в законном отпуске, я подожду подписывать приказ до твоего выхода на работу. А частным, то есть абсолютно частным, порядком желаю тебе успеха.

Внезапно вернулась жара. В сентябре на море почти всегда хорошая погода, но такое пекло вне программы — следствие позавчерашней бури. К тому же я по собственной воле втиснул себя в наш благословенный общественный транспорт, где мне предстоит трястись около часу. Я снял пиджак — черт меня дернул его надеть! — держу под мышкой, а другой рукой уцепился за металлическую перекладину и покачиваюсь взад и вперед, к вполне понятному отчаянию своего непосредственного окружения.

В Мангалию прибываю во втором часу, то есть когда все нормальные люди — это значит, те, кто не вынужден вести следствие, — находятся на пляже. Именно так должно обстоять, дело и с двумя знакомыми Дана Сократе, обретающимися на Вама — Веке, Если только кому-нибудь из них — или обоим, потому что Адриана представила мне их как неразлучных друзей, — море не прискучило и он не оставил своего поста. Двенадцать дней прошло с тех пор, как Адриана и ее бывший будущий муж перебрались с этого конца побережья на другой. Правда, они договорились со своими брошенными друзьями встретиться в Констанце, чтобы одним караваном отбыть в Бухарест. Я знаю наизусть день, час и место их встречи, но проверяю себя по блокнотику, который, к возмущению своих соседей по автобусу, нагло вытаскиваю из кармана. «Четверг, 20 сентября, 8 утра, бензоколонка в конце бульвара Томис». С тех пор как они назначили эту встречу, прошло двенадцать дней, и до двадцатого еще три дня… Сначала я подумал, не явиться ли мне на бензоколонку прямо двадцатого, в качестве посланника четы Адриана и Дан Сократе, но это означало бы потерять три дня и, кроме того, упустить случай заглянуть в дом, где жертва провела первую неделю отдыха.

Я позволяю себе передохнуть полчасика на открытой террасе кафе. Посидеть в холодке, в тенечке после автобусной пытки. Заказываю питье, сигареты. Констатирую, что есть не хочется. (Потрясающе, мне не хочется есть!!!) Слева виден фрагмент мангальского пляжа. Долетают детские голоса, визг, шум легких волн, разбивающихся у берега в густую пену.

Итак, жизнь сыграла со мной злую шутку. Мне предстоит разбирать вполне банальное преступление: человека заманивают ночью в кусты на берегу моря, кто-то нападает внезапно, ударяет его по голове булыжником или чем-то таким, потом дотаскивает труп до лодки и сбрасывает в море. Случай, в сущности, для детектива первого года службы. Но жизнь — или судьба, или как там ее, — не дает мне спокойно сделать свое дело. Нет, она подстраивает так, чтобы жертвой оказался человек, которого предпочла мне моя жена. А моя бывшая жена — судьба стоит на том намертво — не из тех женщин, о которых я могу вспоминать спокойно или хотя бы с той отвлеченной ностальгией, которая превращает старые печали в нежные воспоминания («Ты помнишь, дорогая?»). Моя бывшая жена — просто — напросто единственная женщина, которую я любил в своей жизни, как выразился бы мой друг Стефан Мариан своим потрясающим слогом. Другими словами, если в обычных случаях, как, например, в случае с Забинтованной Головой, я применял метод «внешне пассивного дознания», то теперь, в случае с Пробитой Головой (и утопленным телом), буду вынужден изобрести метод «внешнего бесстрастия». Припоминаю, что в ранней юности я смотрел пьесу с Ионом Манолеску. Не скажу сейчас, как она называлась, Адриана, наверное, знает. Речь шла об известном хирурге, который в один прекрасный день узнает, что у его жены есть любовник. Вне себя от ярости, он придумывает тысячи способов мести этому любовнику, жене, им обоим… Но в тот же день любовник попадает в автомобильную катастрофу неподалеку от профессорского дома, и профессору выпадает дьявольски трупная миссия: оперировать пострадавшего собственными руками, чтобы спасти ему жизнь. Мысль о мести немедленно отступает перед профессиональным долгом, но при подготовке к операции доктора начинает мучить другая мысль: а вдруг у него будут дрожать руки и он прооперирует плохо из-за волнения, вызванного личными мотивами? Получится, что он преднамеренно убил соперника… Конечно, в моем случае соперник уже не соперник в собственном смысле слова и кто-то другой позаботился его убрать, хотя и не скальпелем. Но если все же у меня будут дрожать руки?..